‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Паракало

Отрывок из рукописи неизвестного автора.


См. главы Ксилургу…

Отрывок из рукописи неизвестного автора.

День пятый

1

Первым сработал будильник у тихого украинского батюшки. А может, у него и не было никакого будильника, просто когда запиликал мой и я открыл глаза, то сразу увидел его — подтянутого, прибранного, словно он сам сейчас идет служить. Была в нем завидная цельность. Вся вчерашняя усталость сошла с него, и батюшка светился еле сдерживаемой радостью: скоро начнется служба, и он будет предстоять Богу. Мне тоже захотелось быть таким бодрым, свежим и радостным. «Наверное, и молитвы прочитал», — позавидовал я. У нас с утренним правилом не получалось, всякий раз надо было торопиться на службу, утешались тем, что их читают в храме.
И сейчас — только умылся, как застучала колотушка, созывая братию на службу. Вернувшись, наткнулся на недоеденный виноград и, хотя чувствовал себя хорошо (может, тут и в самом деле особенный диабетический виноград), решил все-таки сахар померить. Однако в кармашке рюкзака, где лежал приборчик, рука на него привычно не наткнулась. Пошевырявшись на ощупь и ничего не обнаружив, выволок рюкзак из-под кровати.
— Что потерял? — спросил подошедший Алексей Иванович.
— Да приборчик, чтоб сахар мерить, сунул куда-то…
— Найдешь, вчера рюкзаки перекладывали, заложил, наверное.
Я переворошил весь рюкзак — приборчика не было. Тогда стал доставать из рюкзака вещи и выкладывать их на кровать. Не было. Мистика какая-то. Ведь был же вчера, я в Кутлумуше утром мерил, точно помню.
Вдруг почувствовал, как загорелось лицо, запершило в горле, стало казаться, что у меня должен быть ненормальный и очень высокий сахар.
А колотушка стучала все настойчивее, быстрее и быстрее.
— Не пойду я никуда, — сказал один из братии, потягиваясь на кровати. — Ить вчера уже в церкву ходили.
А двое товарищей его даже не шелохнулись.
«Где же приборчик? Неужели посеял? Что я теперь делать-то буду? Надо успокоиться. Надо в церкву идти».
Встал и пошел, скорее, на автопилоте. Все существо рвалось продолжить поиски, но иное возникшее чувство подсказывало, что искать безсмысленно.
«Только никакой паники, — успокаивал я себя. — Просто слишком гладко все шло…»
Так же, толком не соображая, куда иду, вошел в храм и встал в стасидию. Началась служба, но я не мог сосредоточиться, перебирал четки и чувствовал, что дрожат руки.
Подумал: это испытание. Или даже не испытание, а вот я тут все добрейшего Алексея Ивановича изничтожал за то, что он над каждым евро трясется (а их у него действительно мало), и вот Господь лишил меня какого-то приборчика, который лишь измеряет сахар в крови — что сразу со мной стало? Где я?! Я весь затрясся, испереживался. Ну, потерял приборчик, что с того? Переживем.
«Инсулин!» — вдруг шибануло меня. В кармашке чехла приборчика лежали капсулы с инсулином. В шприцах инсулина на пару-тройку дней… В голове закружило от бредовых мыслей: то я решил, что надо срочно бежать в Кутлумуш, там я забыл приборчик, и его наверняка нашел монах с удивленным лицом и, конечно, передал Серафиму, а тот догадается, что мы за ним вернемся; то стал выдумывать, где можно на Афоне достать инсулин; то вообразил, что если резко ограничить себя в еде, то инсулина может хватить до возвращения в Уранополис, а там-то куплю; то… это был вихрь будоражащих идей, разрывающих меня.
— Ты в порядке? — спросил Алексей Иванович.
— Знобит что-то.
— Не, в Кутлумуше похолодней было.
На самом деле меня трясло, как готовый взорваться от перегрева котел.
Господи, за что же так? Да, Ты вразумляешь, да, я понял, что я — никто, все лезу поучать других, а сам готов рассыпаться от какого-то глупого приборчика (и инсулина, инсулина!). Господи, благодарю Тебя… но как же быть-то?..
И вдруг я четко увидел, где мой приборчик. Это понимание пришло так просто и ясно, что я невольно удивился, как это не пришло в голову раньше. То, что я не сам догадался, а эта мысль — дар Свыше, тоже было очевидно. Все бредовые идеи, появлявшиеся до этого, только терзали, а эта сразу успокоила.
Я прислушался: судя по всему, заканчивали читать часы, сейчас должны кадить — да, вот вышел монах с кадильницей-чайничком и весело зазвенел по храму. А вот дьякон возгласил начало Литургии.
Теперь внутри меня все дрожало не той разрушающей дрожью, от которой, казалось, рассыплется тело, а что-то радостное отзывалось на голоса монахов, как отзывается чистый хрусталь на легкое к нему прикосновение. О, как же хрупок и тонок хрусталь! Как легко разбить и погубить его! И как сладко, когда он так тихо звучит в тебе.
Подошел Алексей Иванович.
— Время.
— Успеем.
Не хотелось уходить. Я только-только зазвучал.
— Опоздаем, — снова напомнил через какое-то время Алексей Иванович.
— Нельзя уходить с Херувимской, — я-то уже знал, что все будет хорошо, все будет так, как надо, и куда надо, туда и успеем.
— Пойдем, — уже решительно потянул меня товарищ.
— Погоди, сейчас «Отче наш» пропоем.
Но на Афоне не поют «Отче наш». Эту молитву читают.
— Падре… А я пел.
— Пойдем, — наконец согласился я.
Хохлов уже в комнате не было. Я поднял с пола рюкзак на кровать и стал укладывать в него выложенные вещи.
— Лёш, глянь, там, под кроватью, не осталось чего?
Каюсь, сам я все-таки побаивался заглянуть под кровать.
Алексей Иванович почему-то послушался.
— Виноград тут остался, — пробурчал он. — Вон и приборчик твой валяется. На, вечно ты все теряешь. Давай быстрее, может, успеем еще… А то что потом делать-то?
А я знал, знал, что приборчик там! А что делать? Миленький Лёшенька, да какая разница!
— Куда виноград-то девать? Осталось еще.
— А, выкинь, — я был обворожительно безпечен.
— Жалко, нехорошо как-то…
— Ну съешь.
— Да я уж ел, не хочу больше… И правда, что ли, выкинуть? Я уже уложился, а, ладно… — и он понес оставшийся виноград на террасу.
Я собирался затянуть горло рюкзака.
— Яблоки хоть возьми.
— Да ну их, тащить еще… — мне сейчас ничего не надо было.
— Нет, возьми, — чего-то вдруг заупрямился Алексей Иванович. — Пригодятся.
— Ладно, — чего не сделаешь для друга. Я и виноград могу взять, жаль, уже унесли — все могу!
— Ну, с Богом, — сказал Алексей Иванович.
На площадке перед монастырем стояла «газелька», вокруг нее кучковались хохлы и глядели в нашу сторону, а один, видимо, младший комсомолец, отчаянно махал руками, словно старался взлететь. Это он нам махал. Нас ждут. Молодцы!
Нет, хохлы смотрели не на нас. Я оглянулся. Из-за моря медленно поднималось солнце.
Можно ли придумать что-либо восхитительнее? Рубиновая полоса разделяла море и небо. Она расширялась, словно просыпающееся око, становилась светлее, уже появились красные тона, золотые. Наверное, только во время восхода можно ощутить невероятную скорость, с которой Земля несется во Вселенной.
И вершина Горы, словно маяк на Земле, откликнулась восходящему светилу.
Какое действо разворачивалось!
И все для нас, маленьких человечков, завороженно застывших возле микроавтобуса.
Даже водитель примолк, а ему очень хотелось успеть к приезду автобуса из Дафни, а ведь еще надо заезжать на чудотворный источник…
Раковина дня раскрывалась все больше, и вот показалась главная жемчужина, и все обновилось ослепительным светом.
А в храме завершилась Литургия.

2

Батюшка, наставлявший меня дома, говорил, что на Афоне изумительно чистейшая вода. Кругом. И надо носить небольшую бутылочку, наполнять ее и пить во время путешествия афонскую воду. Очень живительная. Бутылочку-то я носил, но так как настоящего пешего хода у нас не получалось (путь от Андреевского скита до Кутлумуша — это все-таки несерьезное расстояние), то бутылочка оставалась пуста. Но вот и представился случай.
Через полчаса мы съехали с дороги и поднялись в небольшой тупичок, где живенько сбегал ручеек. Чуть повыше стояла беседка, а еще выше — часовенка, в ней-то как раз и выходил из скалы родничок.1 В беседке гостеприимно встречал столик, лавочки и шкафчик, в котором находилось десятка два алюминиевых и пластмассовых кружек.
Вода была действительно хороша! Мы и напились, и умылись. А солнце уже оторвалось от моря и благодатно щекотало блаженные наши мокрые лица. Ах, какая чудесная беседка. Мы сели в ней с кружками, словно с чаем где-нибудь на даче, и наблюдали за деятельностью наших спутников. Они тем временем раскрыли огромные баулы, которые, как я предполагал, набиты вещами, и извлекли оттуда тару — огромные пластмассовые бутыли литров на двадцать. Бизнесмены деловито заливали в них воду и, нисколько не смущаясь тяжестью груза, таскали ношу в автобус. Вообще-то крепкие парни. Видно, что работать умеют, вполне возможно, что первые капиталы сколачивали, перетаскивая на своём горбу тюки с товаром. В беседку зашел молодой комсомолец, тоже мокрый, улыбающийся, солнечный и с кружкой. Нет, мы не на даче, а как будто на водах.
— Как водичка? — спросил он. Видно было, что ему очень хорошо и он хочет делиться этим и говорить.
— Хороша!
— Восхитительна! — воскликнул он. И, пережив минуту восторга, посмотрел на стоящую рядом со мной пол-литровую бутылочку. — А вы что так мало взяли? Берите больше, — и, понизив голос, доверительно сообщил, как своим близким друзьям по радости: — Эта вода очень целебна — от пьянства помогает.
И я понял украинских бизнесменов. Как нас ни дели, мы одного замеса — у наших те же проблемы. У нас ни один договор без бутылки не подписывается, так договариваться легче. Но, видать, и у них экономика пошла вверх и пора от переговоров переходить к делу — вот живая водичка и понадобилась. Мне даже представилось, что это какое-нибудь сообщество украинских предпринимателей снарядило экспедицию, а как точно подобран состав: тут тебе и батюшки, духовный и душевный, и администраторы, старший и на подхвате, и представители заказчика. Одно слово — молодцы! Бог им в помощь.
— Тебе вода безполезна, — сказал Алексей Иванович, — ты все равно не пьешь.
— А я ее от духовного пьянства пить буду.
— Тогда тебе этого мало. — А потом, глядя в сторону, произнес: — А ты знаешь, курить что-то и не хочется.
Я обалдел. Не потому, что Алексею Ивановичу не захотелось покурить, а потому, что он заговорил об этом. Но я ничего не ответил. Побоялся ляпнуть что-нибудь язвительное.
Можно считать, что вода на нас подействовала благотворно.
Всё — загрузились и поехали дальше. Еще через сорок минут водитель снова остановил автобус и, выкрикнув: «Иверон!» — соскочил со своего места, чтобы открыть заднюю дверцу багажника.
Мы тепло попрощались с братьями-славянами, рассчитались с водителем, тот выдал нам поклажу, быстро вскочил, как джигит на коня, в шоферское седло, и автобусик исчез. Мы остались одни на берегу мурлычащего моря, со стороны которого благодетельствовало солнце, а перед нами светло-коричневой крепостью, словно вылепленный из речного песка, возвышался Иверский монастырь.2 За ним виднелась верхушка Афона.

3

— Покурим? — больше утвердил, нежели спросил Алексей Иванович.
— Может, водички? — предложил я.
— Не юродствуй.
— Да нет, я так, — испугался я, что опять обидел товарища. — Кури, пожалуйста.
Алексей Иванович покосился на меня, отошел к груде аккуратных досок и присел на одну. Неторопливо достал беломорину и закурил. В поношенной куртке, больше похожей на спецовку, рабочего вида штанах и крепких ботинках, он напоминал мужика на лесоповале. И не простого пильщика, а десятника. В общем, колоритно смотрелся. Я подошел и сел рядом. И снова подумал: как хорошо, что с Алексеем Ивановичем можно просто сидеть и молчать. Было ощущение покоя и мира. А что тревожиться-то? Приборчик с собой. Инсулин — тоже. Домой, что ли, позвонить? Да ведь сын в садике, жена — на работе. Вечером позвоню, а сейчас так хорошо быть безпечным и безпопечительным…
— Надо же, — сказал Алексей Иванович, — вот здесь ступала Богородица… Она по жребию в Иверию плыла, а бурей вынесло корабль к Афону. Она вышла и приняла эту землю под Свой Покров…
Посидели, пытаясь осознать, представить, вместить… Наверное, было такое же солнечное утро, утомленные штормом путники решили сойти на берег, а Лик Божией Матери сиял радостью. Она увидела чудесную землю и знала, что Сын не случайно привел Ее сюда. Она видела, как хороша и красива эта земля, и Она знала, что это Ее земля, и знала, какой любовью к Ней и Ее Сыну прославится она. Поддерживаемая не оставлявшим Ее после Голгофы Иоанном, Она сошла на афонский берег. Сзади так же ласкалось бирюзовое море, крупная галька вместо ковра целовала Ее ноги, приветствовал зеленый лес, а выше всех поклонился Афон. И Она благословила эту землю. Все так и было. Монастыря только еще в Ее честь не было.
Стоящий у самого моря в уютной бухточке монастырь более всех из виденных нами походил на средневековую крепость с высокими мощными стенами, смотровыми башнями и узенькими окошками-бойницами — все это наследство сурового времени, когда монастыри постоянно подвергались набегам пиратов и турок. Первым, разумеется, доставалось монастырям, стоящим у моря, — вот и Иверон принял облик военной крепости.
Было боязно входить в такую крепость, казалось, стражники скрестят пред нами алебарды: «Стой! Предъяви диамонитирион!», а еще хуже: «Грешникам зде не входимо!».
Но никто не остановил. Нам вообще никто не попался на пути, и, поднявшись по мощеной дорожке, мы прошли арку и оказались сразу на большой площади. И мир в мгновение ока преобразился: теперь эта казавшаяся с виду суровой крепость преобразилась в прекраснейший утопающий в зелени дворец.
Вот и Алексей Иванович такой. С виду суровый, неприступный, даже мрачноватый, а внутри — редкостной доброты и души человек.

В Иверский монастырь мы влюбились сразу, может, еще и потому, что, побывав в трех монастырях и двух скитах, теперь легко узнавали расположение строений. Вот в центре — главная церковь, по-гречески кафоликон.3 Она не такая, как в Кутлумуше, более высокая, голубоватая, ближе по архитектуре к нашим церквям (или это, скорее, наши ближе), напротив, понятное дело, трапезная, чуть вбок — часовенка, и, судя по всему, непростая, сам внутренний двор монастыря просторен и оттого светел, много высоких, чуть ли не в рост храма деревьев, а под ними — лавочки. И все это солнечно, голубовато-зелено, радостно и зело прекрасно.
И, кстати, Иверский монастырь не казался таким древним, как Кутлумуш и Лавра, видимо, все-таки и правда нападали на него чаще, чаще приходилось и восстанавливать и строить заново.
А вот и знакомый указатель — архондарик. Мы пошли по стрелочке и уткнулись в дверь, каких еще не встречали… Но уж это точно не следствие пиратских набегов. Это была дверь если уж не в министерство, то как минимум в районную администрацию. Дверь была с двойным тамбуром, толстое стекло вправлено в массивное дерево, а на самой двери выделялась длинная жердина в качестве ручки, обрамленная по краям всякими медными украшательствами. И отворялась дверь тяжело, солидно, словно давая понять: не всяк входящий… ну, или подчеркивая нелегкость бытия.
Внутри архондарик напоминал холл гостиницы: он был просторен, стояло несколько скамеек и пуфиков, несколько столиков, за которыми обычно заполняют гостиничные анкетки, и стоечка была, за которой должен быть администратор, принимающий анкетки и выдающий ключи, за стоечкой поднималась широкая мраморная лестница, влекущая путника, получившего заветные ключи, в апартаменты. Но ключей не было, не было и того, кто мог бы их дать, в холле вообще никого не было. Это новое обстоятельство несколько озадачило нас: мы уже начали привыкать к тому, что нам везде радуются и угощают кофе с лукумом. Лукум, впрочем, в большой плетенке на столе против стойки администратора был, но, опять же, без кофе его много не съешь…
И мы сели в уголке, словно ожидая, что сейчас, как в восточной сказке, невидимые слуги поднесут нам кофейку и все остальное, что полагается.
Но сказка явью становиться не торопилась. Ждать, в общем-то, надоело. Сначала поднялся я и пошел изучать стойку администратора, за которой увидел огромную книгу и шкафчик со стеклянной дверцей, за которой виднелись ключики.
Алексей Иванович пошел в противоположную сторону и скоро радостно доложил:
— Сашулька! Да здесь кухня!
И правда, это была самая настоящая кухня: с газовой плитой, на которой стояли две турки, мойкой, столами-тумбами, навесными шкафчиками, в которых мы обнаружили кофе (и в зернах, и молотый, и растворимый), и чашки — там еще много чего было кухонного, но нас взволновали только кофе и чашки.
— А можно без спроса? — засомневался Алексей Иванович.
— Можно, — разрешил я. — Вари.
— А почему — я?
— Я буду на стреме стоять.
— Если можно, то зачем на стреме стоять?
— Для общего спокойствия.
— Эх, Сашулька, — вздохнул Алексей Иванович, доставая с полки кофе. — Опять ты меня подставляешь.
— Я потом посуду помою, — пообещал я и пошел изучать всякие объявления возле стойки администратора.
Объявления были, разумеется, на греческом языке, но буквы-то похожи. Выходило, что в обители завтрака еще не было. Впрочем, делиться открытием с Алексеем Ивановичем я не стал, так как не был уверен, что вполне освоил греческий. Напиток, скажу я вам, получился — м-м-м…
— Сколько ж ты туда кофе вбухал? — спросил я.
— Я почувствовал себя как дома, — несколько уклончиво ответил Алексей Иванович, но обо мне позаботился: — Тебе я положил на ложку меньше.
— А ложки у тебя были столовые или чайные?
— Нормальные. А тебе, кстати, не опасно столько кофе? — кивнул он на мою с два кулака кружку, то есть, я так понял, что это были самые большие кружки, которые он смог найти.
— Все мне можно, — сладко произнес я и вздохнул: — Не все, правда, полезно,4 — и надкусил еще лукума.
Конечно, чего мне бояться, когда инсулин со мной?
Кофе умиротворил нас.
Все было хорошо. Все замечательно.
— А если что, — сказал Алексей Иванович, обведя взглядом холл архондарика, — можно и здесь заночевать.
Я согласно кивнул головой.
Когда мы закончили с кофе и я выполнил обещание насчет мытья посуды, стали появляться люди.
Судя по всему, пришла «газелька» с Кареи. В архондарик вошли три грека, которые легко определялись восточной внешностью и южной жестикуляцией, и два высоких представителя западной цивилизации, которые определялись по немножко удивленно-испуганному виду и диковато выглядевшим здесь, на Афоне, чемоданчикам на колесиках. Еще запомнилась их одежда. Ничего необычного в ней вроде бы не было, наоборот, эта пара старалась косить под простаков, но все было подогнано и по фигуре, и по цвету, что выглядело как если бы солиста Краснознаменного ансамбля песни и пляски посадили в окопы.
Третью группу возглавлял крупноватый батюшка с суровым лицом, чем-то похожий на Илью Муромца с известной картины, с ним два мирянина, эти выглядели пожиже, как послушные зайцы при медведе, точнее сказать, кролики, потому что в них чувствовалась та же западная настороженность, они все время пытались как бы спрятаться за Илью Муромца. В общем, эту группу определить не удалось.
Греки продолжали оживленную беседу, западники опасливо перешептывались. Илья Муромец осмотрел зал, молча снял рюкзак и молча сел напротив нас. За ним то же самое проделали кролики.
Тут откуда-то взялся молодой грек с подносом и первым, разумеется, подошел к батюшке и его спутникам — те молча приняли подношение, и за всех поблагодарил батюшка.
— Евхаристо. 5
Так как мы сидели рядом, то следом молодой человек подошел к нам. Я, конечно, чувствовал, что уже лишнего с кофе, но как объяснить этому улыбчивому греку, что я только что выпил в пять раз больше? Эх… Но вот рюмочку мне сегодня еще не предлагали. Ее я и хлопнул, отставив покамест кофе, и занюхал лукумом, чем окончательно выдал свое гражданство.
— А вы откуда? — голосом бывалого моряка спросил батюшка.
Наши! Как чуял! И мы с каким-то щенячьим восторгом (уж такое у нас было настроение) стали делиться радостью, которая не оставляла нас на Афоне. Батюшка слушал снисходительно, слегка склонив голову и прихлебывая из чашечки. По ходу наших впечатлений он ронял слова, как камни в тихую воду:
— Лучший ладан в Ватопеде, но возьмите здесь розовый…
— А в Ватопеде какой лучше брать?
— В Ватопед очень трудно попасть…
…— На Гору вам сейчас идти нельзя…
— Почему?
— День короткий.
…— Здесь, в Ивероне, обязательно сходите к часовне Божией Матери.
— А как пройти?
— Через Южные ворота… там мост через речку, перейдете и 
увидите…
Всякое слово его казалось глубоким и требовало размышления: где, например, Южные ворота? И потом, это умение долго прихлебывать из маленькой чашечки показалось, несмотря на внешность и родную речь, подозрительным, и я тоже поинтересовался:
— А вы откуда?
— Из Брюсселя, — так же спокойно объявил батюшка.
Я опешил. Брюссель для меня с детства ассоциировался со штаб-квартирой НАТО. Ну, когда я стал постарше, близостью к Голландии, что тоже дружественных чувств не добавляло. Но вид у батюшки был настолько русский, что, после некоторой борьбы, я пожалел его:
— Как же вы там?
— Сейчас получше… Прихожан побольше стало… Но все равно каждый год на Афон приезжаю… Здесь укреплюсь — и обратно.
Мне хотелось расспросить батюшку: каково ему там, в Бельгии, но боялся, что это будет воспринято как праздное любопытство. Да и в самом деле, разве не видно, что несладко. Мне показалось, что и ему хотелось спросить: как у нас в России… И мы замолчали.
В это время подошел молодой грек, разносивший кофе, что-то сказал батюшке, он поднялся, прошел с греком к административной конторке и вернулся оттуда, держа в руках увесистый ключ.
— Приглашают на трапезу, — сказал батюшка и обратился к своим путникам, сказав что-то на совершенно непонятном языке.
У меня в очередной раз потерялся дар речи, настолько это выглядело неестественным: Илья Муромец, говорящий по-фламандски (или на каком-то ином далеком от нас языке). А те подхватили рюкзачки и двинулись… по большой мраморной лестнице. Это совсем привело в растерянность — а мы…
За ними следом поднялись греки, затем потянули тележки западники, противно стуча колесиками о ступеньки.
— А мы?!
— Тро, тро,6 — молодой человек улыбался и торопил нас, указывая на дверь.
Вообще-то с такой улыбкой не выгоняют.
— Пойдем поедим, — согласился я, хотя есть уже что-то и не особо хотелось.
— А жить где будем?
— Ты ж сказал: здесь переночуем.
— Ну, пойдем тогда, — согласился Алексей Иванович, — Вещи-то тут оставим?
— Вон под лавочку поставь, она поширше…
Когда мы вышли на улицу, я сказал:
— Мне кажется, этот парень подумал, что мы с бельгийцами.
— И что теперь делать?
Господи, сколько можно задавать один и тот же вопрос?!
— Жить! Для начала поедим, — и, желая подбодрить Алексея Ивановича, пообещал: — Как-нибудь образуется…

4

Трапезная в Иверском монастыре не так роскошна, как в Лавре (вместо каменных чаш — обычные столы с лавками), но так же щедра и обильна. Впрочем, была пятница, поэтому обходились постной пищей.
Алексей Иванович, волнения которого о неопределенности ночлега по ходу трапезы улеглись, допивая чай, толкнул меня в бок:
— А ведь мы этак-то, — он показал на постный стол, — и причаститься можем.
Я одобрительно кивнул, в первую очередь радуясь вернувшемуся благодушию.
Снова нам давали в конце орехово-изюмную смесь, и это был тот самый штрих, которого не хватало для полноты картины.
Алексей Иванович настолько утешился, что, когда мы вышли из трапезной, нащупывая пачку «Беломора», сказал:
— Пойду за оградку схожу (так ласково поименовал он могучие стены монастыря), а ты пока разберись там, в архондарике… у тебя лучше получается.
Что у меня лучше получается? А погодка стояла… Когда мы шли в трапезную, я сказал, что стояло роскошное бабье лето, а теперь было самое настоящее лето, теплый августовский денек. Ни ветерка, ни облачка — природа успокоилась, ничего уже не надо, некуда спешить, некуда торопиться, все пришло в свою пору… Ничего не изменишь, и это так хорошо понимать, что ты ничего не изменишь, да и не хочется менять, а только быть в этом чуде. Или не быть, то есть опять суетиться, дергаться, куда-то пытаться успеть… но при этом уже знать, что все равно ничего не изменишь… Очень благодатно было, и я не спешил в архондарик — разбираться ни с чем и ни с кем не хотелось. Когда вошел в министерские двери — внутри снова было пусто.
Делать было нечего, я сел и уставился на стоящую передо мной корзинку с лукумом. И тут дерзостная мысль посетила меня. Я достал из рюкзака полиэтиленовый мешочек и быстро положил туда несколько кусочков лукума. Мне так захотелось сохранить что-нибудь от благостного настроения, хоть что-то вещественное сохранить из этого дня. А потом — какой сюрприз будет Алексею Ивановичу, когда я сделаю ему презент где-нибудь на Казанском вокзале… Я придирчиво посмотрел на корзинку, показалось, что лукума в ней не убавилось. И я взял еще горсточку. Уложив дары Иверона в рюкзак, вышел в августовскую благоухающую благодать. Подошел Алексей Иванович.
— Я, кажется, нашёл Южные ворота, — сообщил он. — Вышел вон туда, а там — речка. Ну, раз речка, должен быть и мост. Логично?
— Логично.
— А ты чего здесь стоишь?
— Балдею.
— А вещи наши где?
Я выдержал паузу, чтобы Алексей Иванович мог оценить, как я учусь сдерживаться, чтобы не ляпать первое пришедшее в голову, и как можно равнодушнее произнес:
— Где стояли, там и стоят, чего им будет-то?
— То есть ты не устроился?
— Устроимся еще, чего дергаться.
— Да могли бы уже к Божией Матери сходить.
— Давай сходим.
— Сначала устроиться надо.
— Давай устроимся.
— Так пошли, чего ты здесь стоишь?
— Пошли, — сказал я и, когда вошли в «министерскую» дверь, обвел холл рукой и предложил: — Устраивайся.
— Шутишь все…
Алексей Иванович подошел к администраторской конторке и заглянул за нее, словно там обязательно должен прятаться архондаричный.
— Эх, — вздохнул он, указывая на стеклянный шкапчик, — вон ключики-то висят… Взять да пойти. Может, у них тут самообслуживание. Как с кофе.
— Стыдно, чему тебя в школе учили, а потом в институте стали и сплавов? — сказал я и понял, что до границы не дотерплю и обязательно проболтаюсь про лукум.
— При чем тут институт? — начал было Алексей Иванович, но в это время появился благообразный дедушка в монашеском обличье, словно сошедший с обложки книги «Старцы Афона».
Увидев нас, он всплеснул руками, разулыбался и залопотал что-то ласково-утешительное, при этом помахивая на нас руками, как добрая хозяйка на глупых кур, не соображающих, где насыпаны зерна.
— Да ели мы, — сказал Алексей Иванович.
Старик снова всплеснул руками, по-детски радостно и искренне, словно перед ним и впрямь были куры, одна из которых заговорила.
— Нам бы ключик, — снова обмолвился Алексей Иванович и показал на заветный шкапчик.
«И правда, говорящие», — казалось, говорил восторженный взгляд старца. Он умилительно вздохнул: мол, дивны дела Твои, Господи, каких чудес не увидишь, и побрел к конторке, ласково на нас оглядываясь и продолжая лопотать, словно и впрямь заботливая нянька над несмышлеными детьми.
Надо же, он раскрыл книгу. У старца это получилось куда торжественнее, чем у всех прочих записывающих нас, будто это поминальник, по которому он собирается служить. Он попытался что-то спросить нас на своем ласково-умилительном языке, потом напрягся и, словно сделал не очень приятную и непростую работу, выдал:
— Ху?7
Алексей Иванович громко и четко, при этом неимоверно коверкая наши имена, как это и делают чаще всего русские, разговаривая с иностранцами, назвал нас. Дедушка ничего не понял. Тогда решил вступить в беседу я и произнес выручавшее ранее слово:
— Райтер.8
Старец явно отреагировал не на само слово, а на мой голос: ба, и этот разговаривает!
Алексей Иванович пояснил:
— Русиш ортодокс.
Дедушка был в восторге.
Осмелевший Алексей Иванович решил рассказать о нашем путешествии:
— Мы — паломники. Пантелеймон, потом Кутлумуш, вот были в Лавре… Мега Лавре, — поправился он. — Идем в Ватопед, — все это сопровождалось изумительной мимикой и жестикуляцией — Алексею Ивановичу надо было не в институт стали и сплавов идти, а в театральный. Но в концовке он сбился и закончил весьма заурядно: — Нельзя ли у вас переночевать?
У дедушки даже слезы на глазах выступили, судя по всему, скучновато они тут живут, такого представления у них давно не было.
— Ноу Ватопеде, ноу, — еле сдерживаясь, выдавил он и достал из шкапчика ключ.
Но расставаться с нами ему явно не хотелось, и он опять стал что-то по-доброму и мило втолковывать нам. Алексей Иванович кивал, я тянул руку к заветному ключу. Дедушка же после каждой фразы повторял:
— Ноу Ватопеде, ноу, — и умилительно качал головой. Ей-Богу, так и хотелось его обнять и поцеловать, но смущало монашеское облачение.
В какой-то момент старец чуть сильнее качнул головой, качнулся и ключ, и я подхватил его.
— Евхаристо! — выкрикнул я, что означало: «Ура! Ключ у нас, делаем ноги!».
— Евлогие! — не совсем к месту выдал весь запас греческого Алексей Иванович.
Но и впрямь расставаться с дедушкой никак не хотелось, и мы сложили ладошки лодочкой. Старец легко прикоснулся к нам, осторожно и бережно, словно череп наш был по-детски нежен и он боялся его повредить. Но это прикосновение было приятно, как приятно бывает ребенку любое, пусть даже случайное, прикосновение родителей.
— Тэн, тэн, — говорил дедушка и показывал растопыренные пальцы.
Мы кивали, мол, сами видим: на ключе-то бирка есть — «десять»… и не уходили.
Наконец старец махнул рукой, отпуская нас, — видимо, утомили его. И мы сразу подхватили рюкзаки и пошли по мраморной лестнице, напоминавшей парадный вход в особняке доброго московского графа, любителя гостей и балов.
— Чего он так развеселился-то? — спросил Алексей Иванович, кивая в сторону оставшейся внизу конторки.
— Ты говорящих покемонов видел?
— Я даже не знаю, кто это.
— Вот и он — тоже.
Пройдя лестничный пролет, на площадке сразу уткнулись в дверь с номером «десять». Открыв ее, обнаружили опрятную и светлую комнату, которую так и хотелось назвать девичьей светелкой, но были все-таки в мужском монастыре. Вдоль стен стояло восемь застеленных коек, в углу — камин, а перед ним столик и два плетеных креслица. Икон было немного, и все небольшие. Две картины с видами Афона, висевшие на недавно побеленных стенах, были куда больше. Но особенно украшали комнату три больших окна, какие обычно бывают в больницах, через которые солнце заполняло пространство и хотелось жить. Потолки были не так высоки, как в других комнатах, где приходилось ночевать, и оттого комната казалась более уютной. Возле каждой кровати стояли тапочки. В общем, все по-домашнему. И состояние такое, будто нынче суббота и впереди два выходных. А тут еще и с погодой повезло.
Мы заняли две дальние от двери койки, скинули дорожную одежду и обувь, я остался в одной майке и плюхнулся на кровать. Солнышко, приласкав, погладило по щеке. Но не лежалось. Я поднялся и пошел на разведку.
Вообще-то у меня была конкретная цель — обнаружить удобства, отличающие цивилизованные народы от милой сердцу российской глубинки.
С площадки я прошел в коридор первого этажа. Это было длинное светлое и широкое пространство, которое никак не ассоциируется с узким словом «коридор». По бокам шли массивные (так и хочется написать «дубовые», но не знаю, из какой породы) двери, которые тоже «дверьми» называть-то неудобно, это, скорее, были некие декоративные украшения, и ум заклинивало, если начать воображать, что там, за ними. Нет, пусть лучше так и остаются в качестве декораций.
В середине пространства оказалась арка, а за ней что-то ослепительно-белое. Мне же любопытно. Боже мой! Это оказался умывальник. Одну стену занимали зеркала. Всю. В них отражалось солнце, и комната блистала. Под зеркалами было несколько мраморных огромных раковин, монументально напоминавших, что все-таки в Греции, видимо, раковины эти были скопированы в каких-нибудь древнегреческих банях. Да какие это раковины — это ванны настоящие! Вдоль стены напротив стояли такие же огромные раковины, это, как я помыслил, — для ног. Я тут же и омыл ноги. Отсутствие горячей воды нисколько не испортило впечатления, разве что возникшая мысль искупаться полностью отступила. Впрочем, чистому достаточно ноги умыть. Это я не про себя, конечно, так просто, вспомнилось.
Из блистающей комнаты заглянул в смежную. Несмотря на отсутствие окон и зеркал, там тоже все мраморно блистало. Еще было несколько таких же вызывающих уважение и трепет дверей, как в коридоре. Поначалу даже было страшновато прикасаться к их блистающим ручкам, но наглость и любопытство перевесили.
Да что же это такое?! Неужели все это великолепие цивилизации для того, чтобы я справил нужду?!
Вернулся в комнату я малость ошалевший и некоторое время пытался эмоциями и жестами передать Алексею Ивановичу увиденное. Потом безсильно махнул рукой:
— Иди сам посмотри, — и когда он уже дошел до двери, бросил: — Полотенце захвати, — и блаженно растянулся на кровати, погрузившись в негу, какая только может быть у человека, не отягощенного миром и его заботами.
Я слышал, как вошел Алексей Иванович, слышал, как он произнес: «О! Опять спит», слышал, как, подлаживаясь под его могучее тело, поскрипывала кровать, но никак не отзывался — зачем? — и только минут через десять, когда Алексей Иванович шепотом произнес: «Сашулька, уж не в раю ли мы?» — так же тихо ответил:
— Кажется, да.
Еще минут через десять со стороны Алексея Ивановича донеслось:
— К Богородице-то пойдем?
Я сподобился на неопределенный жест рукой, что-то среднее между «отстань» и «обязательно». Не думаю, чтобы Алексей Иванович видел его.
В дверь постучали. Стало быть, мы все-таки на земле и блаженство не может быть долгим. Но оно возможно. Теперь я это знаю.
В дверь постучали второй раз.
— Да-да, — Алексей Иванович сел на кровати.
— Паракало, — благовествовал я и не стал подниматься.
Но тут же вскочил, потому что в комнату вошел тот самый веселый дедушка, который облагодетельствовал нас светелкой. Старичок снова залопотал что-то приветливое и доброе. Мы кивали и как могли благодарили. В какой-то момент мне показалось, что мы уже вполне нормально общаемся — так понимают друг друга старики и младенцы.
И Алексей Иванович от слов благодарности дерзнул спросить:
— А как у вас тут нам причаститься?
Вот этого старичок не понял. Алексею Ивановичу снова пришлось прибегнуть к искусству пантомимы: он задрал голову вверх (видимо, это выражало благоговение) и стал воображаемой ложкой черпать невидимые Святые Дары и класть себе в рот. Это было похоже на голодного человека, добравшегося до каши. Старичок обрадовался догадке и стал показывать на окно:
— Кэт, кэт.
Алексей Иванович посмотрел, куда указывал монах, потом на меня.
— Нет там никакого кота.
— Он тебе на кухню показывает, мол, иди покушай, если такой голодный.
— Ноу, ноу кэт, — снова обратился Алексей Иванович к старичку. — Я говорю: причаститься можно? Господи, ну как ему объяснить?
— Евхаристия, — подсказал я.
Старичок закивал головой и стал, как мне показалось, объяснять, когда будет Литургия.
— Будем считать, что благословил, — подвел итог беседы, когда милый дедушка ушел. — Ну что, пойдем к Богородице?
Возник вопрос с ключом: сдавать его или нет? С одной стороны, сдавать было некому, так как за конторкой опять никого не было, с другой стороны — а вдруг кто-нибудь еще будет заселяться к нам, комната на восемь человек, и жить тут вдвоем, казалось нам, непозволительная роскошь. Да мы и не претендовали. Решили просто: ключ не сдавать, дверь не запирать — перекрестились и пошли.


1 Однажды выдался неурожайный год, и в строящейся Лавре начался голод. Собравшиеся вокруг преподобного Афанасия иноки стали покидать только что отстроенный монастырь, и в конце концов там остался один Афанасий без единой корочки хлеба. Старец Афанасий, долго терпевший тяготы, все же решил вслед за другими уйти из монастыря. По дороге он вдруг увидел прекрасную Женщину. «Кто ты? И как сюда попала?» — спросил он, удивленный, ведь женщинам вход на Афон запрещен. «Я знаю твое горе и помогу тебе. Но расскажи Мне прежде, куда ты идешь?» — сама задала ему вопрос таинственная Незнакомка. Тогда Афанасий рассказал все про свои беды, и Женщина возразила: «И этого-то ты не вынес? Ради куска хлеба ты бросаешь обитель?». «Кто же Ты?» — спросил Афанасий. «Я — Та, имени Которой ты посвящаешь свою обитель. Я Матерь Господа Твоего», — отвечала женщина. «Видишь этот камень? — сказала Богородица. — Ударь в него жезлом, и тогда узнаешь, Кто говорит с тобою. Знай, что с сего времени Я навсегда остаюсь Домостроительницею (Экономиссою) твоей Лавры». Афанасий ударил камень, и из него с шумом потекла вода. Афанасий вернулся в обитель и нашел, что все кладовые доверху наполнены всем необходимым. В монастыре после того случая была написана икона «Экономисса». А водный поток изливается до сих пор. За века, прошедшие с того времени, его водами исцелились много страждущих и недужных.

2 Иверский монастырь (третий в Святогорской иерархии монастырь) посвящен Успению Пресвятой Богородицы. Престольный праздник здесь отмечают 15 августа по Юлианскому календарю. Монастырь стоит в небольшой красивой бухте с видом на море, на том месте, где святой Император Константин в IV веке воздвиг храм. Многие верят, что этот монастырь имеет особое предназначение и будет играть центральную роль в жизни афонских иноков в последние времена. Иверский монастырь в его нынешнем виде был основан в конце десятого века на месте древней Лавры, называвшейся Клементос. Лавра, по-видимому, стояла на месте какой-то очень древней культовой постройки, так как алтарная часть храма покоится на каменном монолите, какие в дохристианские времена клали в основание языческих храмов. Согласно иверийским (грузинским) источникам, после разрушения арабскими пиратами монастырь был восстановлен в десятом веке Иоанном Иверийским или Иоанном Торникиосом (более поздние исследователи полагают, что это могло быть одно и то же лицо). Иоанн Торникиос был советником грузинского царя Давида, но отказался от светской карьеры, чтобы стать монахом. Он принял постриг в Македонии и сначала отправился в монастырь на гору Олимп в Вифинии. Потом перебрался на Афон, где стал одним из любимых учеников преподобного Афанасия. С момента своего основания монастырь назывался всегда Иверон (принадлежащий иверийцам), но указом Патриарха от 1357 года он был передан в управление грекам, которые к тому времени превосходили грузин численностью. В последующие века Иверон сильно пострадал от набегов, как и весь полуостров. Он несколько раз восстанавливался на средства, подаренные правителями Византии, Сербии, Грузии и России. В последний раз его восстанавливали в 1865 году, когда после пожара от него осталось лишь пепелище. На протяжении всей своей долгой истории монастырь был мощным духовным центром с сильным влиянием грузинской монашеской практики и традиции. Последний грузин умер здесь в 1955 году, после чего монастырь стал исключительно греческим. Главным сокровищем монастыря, несомненно, является икона Богородицы «Портаитисса» (Вратарница). Она чудесным образом приплыла в Иверский монастырь по морю, и афонские иноки верят, что в последние времена она покинет монастырь, после чего и монахи должны будут уйти отсюда.
3 Собор Иверского монастыря, посвященный Успению Божией Матери, был построен в первой половине XI века. В XVI веке его реставрировали. Он примечателен своим великолепным мраморным полом и богатой резьбой иконостаса с иконами Христа и Божией Матери, автором которых, возможно, является Феофан Критский. В соборе еще имеется 16 маленьких часовенок и рака с мощами 150 святых, в том числе Апостолов Петра, Луки и Варфоломея, Святителей Афанасия Александрийского, Василия Великого и Иоанна Златоуста и прочих святых. Из монастырских святынь находятся части хламиды, губы и трости, через которые был поруган Господь иудеями; часть Животворящего Древа Креста Господня и частицы мощей святых: Феодора Стратилата, Михаила Синадского, Великомученика Пантелеимона, мученицы Фотинии, Евпраксии и Параскевы, Великомученика Георгия, Василия Великого, Иоанна Златоустого, безсребреников Космы и Дамиана, Апостола Петра, Евангелиста Луки, Апостола Варфоломея, Афанасия Великого и многих других. Богатая библиотека содержит много древних рукописей и книг.
4 «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает» (1Кор. 10, 23).
5 Благословите (греч.).
6 Трώω (греч.) — кушать.
7 Who (англ.) — кто.
8 Writer (англ.) — писатель.

На снимках: икона Божией Матери "Экономисса" ("Домостроительница"); Иверский монастырь; Святая Гора Афон.

Подготовил Александр Громов
г. Самара


Продолжение следует.

03.09.2009
894
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru