«Вот так прожить…»

Памяти Владимира Осипова.

В ночь на 7 февраля в поселке Майский Пестравского района Самарской области остановилось сердце члена Союза писателей России, режиссера, журналиста, сотрудника Самарского Епархиального управления, давнего друга редакции газеты «Благовест» Владимира Ильича Осипова.
Владимир Осипов родился 8 февраля 1958 года в Самаре. Окончил режиссерский факультет ВГИКа. Как актер снимался в фильмах: «Сталинград», «Сто солдат и две девушки», «Дорога в парадиз» и других. Автор документальных лент «Русские идут», «Стояние Зои», «Блаженная Мария», «Территория голода» и других. На протяжении нескольких лет Осипов являлся автором и ведущим Православной программы «Благовест» на самарском телеканале РИО. Автор поэтических сборников «Жертва вечерняя», «На русском рубеже», «Выселки», «Нечаянная Радость» и двух сборников прозы — «Монастырская дорога» (2008 г.) и «Небесный причал» (2009 г.). В 2006 году Владимир Осипов в стенах Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге был награжден медалью Александра Невского за победу во всероссийском поэтическом конкурсе. В последний год жизни Владимир Осипов по благословению Архиепископа Самарского и Сызранского Сергия занимался созданием творческой группы «Глас», в которую входили Православные литераторы. В разные годы Владимир Осипов опубликовал на страницах газеты «Благовест» и журнала «Лампада» десятки рассказов и не менее сотни своих лучших стихотворений.
Отпевание Владимира Осипова  в день его 52-летия, 8 февраля, совершили ключарь Кирилло-Мефодиевского собора г. Самары протоиерей Сергий Гусельников, благочинный Большеглушицкого благочиния священник Алексий Белоцерковский и настоятель Свято-Никольского храма с. Пестравка священник Алексий Гусельщиков. На похоронах присутствовал председатель Самарского областного отделения Союза писателей России Александр Витальевич Громов.
Владимир Ильич Осипов, согласно последней воле почившего, похоронен на кладбище поселка Майский.
Вечная ему память!

Жизнь утекает, как вода.
Летят года, как ветер в поле.
«И никогда, и никогда
Не повторится это боле…»

Не скрипнут под ногой полы,
И ни строки уж не напишешь.
Земной хулы и похвалы
В свой адрес больше не услышишь.

Служил ты Родине одной
Все делал искренне, радушно.
Призвал Господь — и в мир иной
Ушел смиренно и послушно.

В стихах и фильмах вечный след
Ты на земле оставил людям.
И память о тебе, поэт,
В сердцах народа вечно будет.
Ольга Бузаева, пос. Майский Самарской обл.

Прости, Владимир, что это я сейчас так немощно напишу о тебе — ты обо мне в подобной ситуации написал бы гораздо ярче и талантливее.

…Мы познакомились в конце 1993 года, когда еще не остыли обгорелые камни обстрелянного из танков Белого Дома в Москве. Вовка приехал из столицы, говорил, что даже успел поучаствовать в кровавой сваре. Хотя и не в самом Доме Правительства, но в сочувствующей «сидельцам» толпе его можно было увидеть — высокого, баскетбольного роста, его было видно сразу в любой толпе («Владимир, почему ты при твоем росте не занимался баскетболом?» — «Именно потому и не занимался, что все с моим ростом им занимаются. Я ведь поэт и не могу «как все»). Был он тогда хотя и изрядно потрепан жизнью, но все еще молодой и очень талантливый. Приехал в родной город, к своим Вере и Илье — его вдруг ставшим немощными родителям. А до этого был режиссерский факультет ВГИКа, куда конкурс в советское время был более двадцати человек на место, как в МГИМО, а то и больше. Были роли в кино, пусть небольшие, но все-таки. А одна так и вовсе главная. Самостоятельные документальные ленты. Ну и в Москве же начал Володя свой хмельной путь к ранней гибели. «Много, видать, я хлебнул из столичной замызганной чаши, если до слез пробирают родные мои курмыши…» — искренне, с болью напишет он. Много!
Принес он нам подборку стихов, от которой повеяло настоящим, большим талантом. Были там строки и о недавних событиях в Москве. Но это были мирные строки, мудрые строки, хотя и грустные — совсем не боевые…

Обнаженная стынет природа.
Обожженная гибнет страна.
В эти смутные дни непогоды
Нас врачует лесов тишина.

Нас врачует костер на опушке,
Безконечный, как память, закат,
А не Пресни кровавые пушки
И не Новый, не Старый Арбат…
«Осень. 1993 год».

Подружились мы как-то незаметно. А уже через полгода стал он в редакции своим.

1995 год. Мы плывем вверх по Волге на теплоходе «Павел Бажов». Впервые проводится масштабная акция «Волга Православная». Что это была за дивная поездка! Наверное, такое уже никогда и ни с кем не повторится. Нас всюду встречали радуги, иконы мироточили, ветер был всегда попутный, а мы были молоды и безпечны. Володя прямо на борту, как Шаляпин, только не пел, а читал свои стихи! Незабываемое время. Крики чаек, солнце, радость, самый июльский разгар лета. Оживала Россия, укреплялось Православие, и все это совпало с самым счастливым периодом в наших молодых еще жизнях.
Володя, блаженно улыбаясь, своей несуразной походкой ходил взад-вперед по палубе. Не то юродивый, не то гений. Но что-то одно из двух — обязательно. А за ним бегала целая стайка нашей «теплоходовской» детворы. Его очень любили дети и (надо отдать им в этом должное!) женщины. Один мальчик (кажется, это был сын священника из села Рождествено, но могу и ошибаться — времени прошло много) особенно привязался к Володе. И Володя к нему. Он и вообще любил детей — хотя своих детей ему воспитывать так и не довелось. И вот в середине паломничества Владимир, чем-то встревоженный, увидев меня, отозвал в сторону и прошептал, показывая на того мальчика:
— Представляешь, играю с ним, смеемся. И вдруг он по-взрослому так серьезно смотрит на меня и говорит: «А ведь тебе, дядя Вова, отрежут ноги в старости». И дальше опять что-то смешное стал лепетать… Как ты думаешь, это пророчество было?
Я удивленно пожал плечами.
— А я думаю, это настоящее пророчество. Ведь написано: «Устами младенцев…» — сказал мне Владимир.
Вчера, только вчера я был на похоронах Владимира Осипова. В соседней комнате отец Сергий Гусельников над гробом нашего друга совершал уже третью или четвертую за этот день панихиду. А Галина, жена Владимира, в его кабинете рассказывала мне про его последние дни и часы.
— Он уже и ходить-то в последнее время не мог, — сетовала вдова. — Я его поддерживала: в туалет, в баню. А ноги у него текли… Гноем шли. Страшные боли!
Оказалось, врачи давно уже требовали ампутации, но Володя с этим тянул, и даже не говорил никому о такой угрозе. А диагноз страшный — онемение конечностей. И только Галя своей любовью, заботой отсрочивала страшную перспективу.
Бог забрал его раньше, чем исполнилось то теплоходное пророчество.

Галине 
Когда вознесусь, вознесусь, вознесусь,
от ближних и дальних моих отрекусь,
мне станет просторно, покойно, светло,
тогда лишь в твое загляну я окно,
где ты долгой ночью не спишь и скорбишь,
но, вздрогнув, почувствуешь что-то, простишь.
Над мглистой округой взойдет тишина,
И ты вдруг подумаешь:
«Я же — жена,
А вдовы пусть плачут и волосы рвут,
На кладбище хлеб поминальный несут,
а м о й лишь вознесся за дальний предел,
как этого очень и очень хотел.
И жизнь свою прожил, себя истребя…»
И тихо присяду я возле тебя.

1996 год. Мы снимаем «исторический» фильм про блаженную Марию Ивановну. Первый день съемки идут великолепно. Даже птичка прилетела к нам и далась в руки. Мария Ивановна не жалея себя жила весь день под прицелом кинокамеры. Давала людям советы, пела молитвы, шутила… Режиссер Осипов, оператор Евсеев. Но за все отвечаю я. Откуда ни возьмись приходили нужные люди. Священник присел на лавочку к матушке Марии, что-то интересное про нее рассказал. Какая-то женщина поведала, как ей помогла матушка своей молитвой…
Владимир подсел к блаженной. И прямо перед телекамерой спросил ее:
— Я вот всем занимаюсь, и снимаю кино, и пишу стихи, и в газеты пишу, и в театре работаю. Может, зря я это и нужно что-то одно делать? А остальное забросить?
Мы застыли, ожидая ответа. А матушка на мгновение «ушла в себя» и молитвенно обозревала собеседника.
— ВПОЛНЕ ПРИЛИЧНО! — ответила она.
Значит, его труды «там» получили положительную отметку.
…А на следующий день я опоздал на съемки на десять всего минут. И сколько же я потом ругал себя за это несчастное опоздание. Пришел я уже к самому «шапочному разбору». Володя в дым разругался с Тамарой Степановной, в пору жительства матушки при Воскресенском храме (ныне монастырь) бывшей ее хожалкой. Володя терпеть не мог никакой «бюрократизации» в церковной жизни, ничего будничного, ничего серого. Ничего, что не по любви.
Тамара Степановна просто кого-то не пропустила к Марии Ивановне. Вова пришел раньше меня и при этом присутствовал. В ситуации не разобрался. Далее события стали развиваться стремительно, и я уже увидел самый конец: как Володя едва не плечом подпирает двери матушкиной кельи. Берет штурмом, как бастион, а с той стороны двери Тамара Степановна отчаянно обороняет келью от приступа.
Если бы я не опоздал тогда!
Пришлось принять сторону осажденных.
Разгоряченный Владимир потребовал от оператора вместе с ним покинуть съемку (в кино, он объяснил, принято так: в случае конфликта оператор всегда уходит вместе с режиссером). Но Евсеев оказался в этой ситуации рассудительнее его — понял, что здесь не рядовой фильм, здесь блаженная. Здесь храм. И из-за нелепых правил уходить «в никуда» с готовым на скандал Осиповым он не стал.
Вижу до сих пор, как Володя обреченно ковыляет прочь с места этой маленькой драмы…
Мы доснимали фильм уже вдвоем.
Мария Ивановна молилась о Володе.
И он примирился со мной, но еще долго сердился на Евсеева (киношный «кодекс чести» в ту пору для него оказался значительнее личных отношений).
…Потом я спросил у Марии Самарской об Осипове, о том, бросит ли он пить…
Ответ был ошеломляющий:
— Очень красивый, — сказала о нем великая старица. — Но пить не бросит…
Спустя годы Владимир снимет еще один фильм — уже о почившей Матушке Марии. Этот его фильм будет искуплением той давней нашей нелепой ссоры.

Антону Жоголеву
Вот так прожить — без предисловий,
неброско, как бы между строк;
но — звездный отблеск в изголовье,
пока еще не вышел срок.
Вот так прожить, Господним летом —
как на полях черновика.
Мир полнится закатным светом,
и отражает свет река.
Долина застится туманом.
Какие дивные места!
Путь — от кургана до кургана
и от креста и до креста.
Путь до родимого погоста.
Рубеж незримый перешли.
А за спиною — версты, версты
родной исхоженной земли.
А за спиною — пол-России…
Какой бурьян среди могил!
Все получили, что просили.
Свет невечерний озарил.

1998 год, январь. Ровно сорок дней назад родилась моя дочь Анна. Завтра мне улетать в Италию, в паломничество к Святителю Николаю в Бари. Нельзя больше откладывать — пора крестить. Но кому же быть крестным? Всех перебрали и ни на ком так и не остановились. Жена предлагала в крестные Владимира, но я заартачился. Еще, не дай Бог, поссоримся, ведь оба горячие. А тут уже будет, хочешь не хочешь, а связь на всю жизнь…
Решили ехать наобум с дочерью в семинарский храм, а там как батюшка благословит. Отец Игорь спросил про крестного, услышал расплывчатый ответ. Смутился, но виду не подал. Ладно, говорит, будем крестить так. Но «так» не получилось! При этих самых словах со стороны редакции журнала «Духовный собеседник» все той же косолапой, вразвалку, юродивой какой-то походкой неожиданно выплывал наш Владимир. И откуда он только здесь взялся?!
«А вот и крестный пожаловал!» — хором вскрикнули мы с Людмилой. Поняли — это ответ. И уже через десять минут он давал строгие обеты Богу за мою дочку, младенца Анну. Поручался духовно за нее перед Богом и Церковью.
Этот случай я считаю чудом.
Анна не плакала на его сильных руках. Руках, умеющих крепко держать не только перо, но и топор, а если потребовалось бы, то и богатырское копье. Только позднее, с развитием болезни, его ладони постепенно теряли силу и как-то медленно скрючивались…
Так стал он нам родственником. Родней.
…И лишь спустя год или два он мне признался:
— А я ведь чувствовал, что ты не хочешь меня в крестные. Чувствовал! Люда хотела — а ты нет.
Я промолчал. «Кто старое помянет — тому глаз вон».
Его подарки к дням рождения крестницы (коляска, столик, шубка) использовались и носились годами, он был благодатен даже в этом.
Но самым большим подарком для моей дочери стало вот это его стихотворение.

Анне
Эта связь неуловима.
Ангел строгий, пожалей!
Полечу я струйкой дыма
к крестной дочери моей.

Все увижу, все узнаю,
обо всем поговорю,
сказку на ночь почитаю
и молитву подарю.

Лишь она об этом знает,
улыбается светло,
никого не посвящает,
кроме Бога одного.

Эти мысли, эти слезы,
Жизнь, которою горим…
Под плакучею березой
Мы весною постоим.

Как-то я спросил Владимира, где ему было лучше — в Москве или в Самаре?
— Везде хорошо, где Россия, — был ответ. — Для меня есть только Россия — и не-Россия. А Москва и Самара по одну сторону. Это все одна Россия.
Хорошие слова!
Потом он уехал, женившись, и вовсе в поселок Майский. А уж там, я вам доложу, Россия так Россия!

Что же, пора возвращаться
В дом, что стоит на ветру…
Будут деревья качаться
Так же, когда я умру.
Так же притихнет осока
Над потемневшей рекой.
Память свежа и жестока.
Мне и не снится покой.
Так же полночные снеги
Скроют на время пути.
Так же пробьются побеги.
Так что не страшно почти.

Как-то он читал мне свои новые стихи — замечательные!
Я не удержался и стал прямо в лицо хвалить его. Ставить в один ряд с лучшими современными русскими поэтами.
Он молчал.
Потом я договорился до того, что он «даже лучше Рубцова».
И тут он неожиданно меня остановил:
— Нет, не лучше, — строго и серьезно сказал он. — Рубцова — не лучше…
И это признал, в общем, достаточно амбициозный поэт, однажды мне заявивший (правда, ситуация была особая, у него на пиджаке тогда красовалась медаль Александра Невского — он тогда вернулся из Питера с победой в важнейшем литературном конкурсе), что его религиозные (подчеркиваю, только религиозные!) стихи лучше пушкинских!
Но свое место в русской литературе он чувствовал. Знал свой ранг. И выше Рубцова себя даже в дружеском разговоре не ставил.

Случай в нашей словесности почти уникальный: его стихотворение «На русском рубеже» перепечатывали самые разные Православные и патриотические издания — и чаще всего без указания автора (и без посвящения: его «сиюминутно», на мой взгляд, автор посвятил поэту и редактору журнала «Наш современник» Станиславу Куняеву). Владимира такие иконописные перепечатки радовали. В отличие от литературы — в иконописи ведь нет «авторского права». Так как и автор там чаще всего безымянен. В чем тайна этого короткого стихотворения? Почему на всех поэтических вечерах это стихотворение принимали с овациями, чуть ли не на бис… Я этого не знаю, ведь в поэзии все сплошь — необъяснимое. Но вот само стихотворение почему-то помню наизусть. И не только я, не только! Наверное, в этом его и тайна — все, кто его хоть раз услышал, запоминают наизусть. Как походный клич, как строевую песню.
Володя был еще совсем молод, даже юн, когда выписались им в Москве эти чеканные строки. Но последний раз его прочел на публике он уже умудренным, пятидесятилетним, совсем недавно — 1 ноября 2009 года. На 75-летнем юбилее Самарской писательской организации в переполненном зале филармонии… И снова зал ответил аплодисментами.

Мы вновь на поле Куликовом.
Как ощетинилась орда!
Зарницы в сумраке суровом,
И красная в реке вода.

Засадный полк еще в засаде
И гибнет полк передовой.
И суть не в славе, не в награде — 
Я в Черной сотне рядовой.

Я в Черной сотне, слава Богу — 
Аз есмь на ратном рубеже.
И в сердце свет, а не тревога,
Успокоение в душе.

И с нами Спас Нерукотворный,
Хранитель праведных побед.
Я в Черной сотне самый черный,
Чернее — только Пересвет.

— Ты за наших? — каждого встречного-поперечного то и дело вопрошал Владимир. Кто-то говорил — «за наших», кто-то отмалчивался, отшучивался, кто-то искренне не понимал…
А один священник, уже после панихиды, нам всем объяснил: «за наших» для Владимира означало одно — наш, Православный!
И сам он был глубоко, до конца, до смерти — за наших!
И вот сегодня священник Сергий Гусельников прислал в редакцию для публикации свое стихотворение в память о Владимире Осипове. Вот оно:

Памяти Владимира Осипова, поэта и друга.
И снова было возвращенье
Из дальней, дальней стороны…
Он плакал и просил прощенья
У исстрадавшейся жены.

— Ты понимаешь, я — за наших!
А наших-то как раз и бьют!
И наши из единой чаши
Земную боль, хмелея, пьют.

Чтоб в небе радуга сияла,
Когда пойдём в последний путь.
Чтоб у Небесного причала
Нам с облегчением вздохнуть!
Протоиерей Сергий Гусельников.

Был у нас с Владимиром общий приятель, Д. Мы одно время даже вместе участвовали в одном важном проекте. Но потом… В общем, однажды я забыл упомянуть в статье его фамилию в списке соавторов. Ну и сказал что-то о проекте, что ему не понравилось. И с этой моей все-таки простительной ошибки все и началось. Мне передали, что Д. на меня сердит. Я надеялся встретиться и извиниться. Но вскоре поднялась очередная волна против меня. Не «девятый вал», конечно, но ситуация складывалась нешуточная. И потому я особенно болезненно отреагировал на то, что в одной из местных газет появились несправедливые слова Д. в мой адрес и в адрес нашей газеты. Нет, конечно, его «плевок» ничего особенно не добавил к этой волне недоброжелательства. Но все-таки от него — это было особенно как-то обидно…
Ведь благодаря «Благовесту», нашей «Светелке», он даже когда-то обрел свое семейное счастье! Хоть бы из-за одного этого промолчал…
И ведь из-за такой, в сущности, мелкой обиды — удар мне под дых.
Потом все утихло. Но на Пасху я не поздоровался с Д. Молча отошел в сторону.
Мы не виделись после этого несколько лет. И вот я неожиданно увидел его на похоронах Владимира.
«Только его здесь не хватало», мысленно выдохнул я. И отвернулся, чтобы не здороваться.
Потом была панихида. Д. истово молился на ней: он, как и я, любил Владимира.
Потом были похороны и поминки.
А потом я пошел к машине, чтобы ехать в Самару. И тут ко мне подошел Д.
«Не прощу!» — мысленно решил я. Но Д. протянул мне руку, сказал: «Прости». И еще сказал, что молится за меня…
Я не только пожал ему руку, но и кинулся ему на шею.
Это Владимир нас примирил!
Ему неприятно было, там, в гробу, что два его друга — не смотрят друг на друга.
Почему-то сразу отлегло на сердце. Простил я его до самого донышка. И сам попросил прощения. Ведь и я виноват.
Это Владимир мне в этом помог.
Если кто хочет, пусть запишет в свиток (почти шучу!): «Это было первое посмертное чудо раба Божия Владимира…»

7 февраля, на воскресной Божественной литургии, я, как обычно, помянул «за здравие» Владимира и его супругу Галину. А потом неожиданно для самого себя стал просить того, о чем никогда не докучал Господу. Просил Его вдруг почему-то о том, чтобы Он, когда станет отделять мою душу от тела, действовал бы, как сказано в Акафисте Страстям Христовым: «Кротко душу мою от тела отдели…» — и не причинил мне невыносимо-сильной боли… И лучше, если бы это случилось во сне… — дерзновенно молил я у Владыки живота. И сам дивился своей странной просьбе… Хотя… чего же в ней, собственно, удивительного?
Все ведь порой бывает как в песне:
«По морям, по волнам,
Нынче здесь — завтра там…»
Это я просто забыл дома сотовый телефон и еще не знал того, о чем уже знала половина Самары. В эту ночь Господь забрал душу Владимира из его намучившегося, исстрадавшегося тела. И сделал это именно так, как я о том молил на Литургии: во сне, без боли и муки… Просто заснул поэт — и не проснулся уже никогда. Тихо отчалил…

Все ушло, отлегло, отболело,
Я вдоль пляжа иду не спеша.
Успокоилось бренное тело — 
Но чего-то все ищет душа (В. Осипов).

Последняя его книга называлась «Небесный причал». Почти все его стихи последних лет были — о смерти. А еще о любви, которая одна только сильнее смерти (все остальное — слабее!). Какая русская судьба! Какая честная красивая жизнь! И вот только сегодня я прочел о том, что его, Вовкин, друг-приятель по ВГИКу иерей Иоанн Охлобыстин, тоже очень талантливый человек, публично радуется (!) тому, что Святейший Патриарх Кирилл запретил его в священническом служении до той поры, пока он не прекратит «лицедействовать» на экране. И, значит, можно теперь и дальше ему смело браться за любые роли, сниматься, кривляться, давать «глянцевые» интервью… А Владимира, тоже в прошлом «киношника» и актера, в эти самые дни закопали на тихом сельском кладбище посреди России. Отпели, поплакали. И отправили на тот «Небесный причал», которого так давно ждала его душа. Он вырвался — из плена кино, этого обольстительного плена «творческого самолюбования». Вырвался, заплатив немалую цену здоровьем и нервами. Но победил!
В жизни у него было лишь два земных непререкаемых авторитета — его мама и Архиепископ Самарский и Сызранский Сергий, и к обоим он всегда относился по-сыновьи с преданностью и почтением. Слово Владыки — будь то о творчестве, или о дисциплине, или о каком-то духовном вопросе — всегда было для Владимира законом. Ничего важного он не делал без благословения Владыки Сергия. Даже в поэзии доверял его вкусу и взгляду.
Умер Владимир скромным служащим Самарского Епархиального управления, верным воином Христовым, грозным для Его врагов… Смиренным Божьим рабом…
В последний путь его понесли не по Бродвею и не по Арбату, а из скромного дома по сельской улице без названия. Под пение «Святый Боже» хором из десятка церковных старушек. Так тихо хоронили, быть может, лучшего нашего поэта, славу нашей Епархии.
Он до последнего бился со своими грехами и страстями. И верю — он все-таки победил!
Надеюсь и молюсь, что Бог, обозрев все его поступки и труды, все его взлеты и падения, все его молитвы и стихи, скажет ему то же, что когда-то по наитию сказала блаженная Мария Ивановна на той скамейке у храма:
— Вполне прилично! — и откроет ему дорогу туда, куда Владимир давно так жаждал попасть:

Несла неведомая сила,
Не оставляя даже вех…
К Небесному Ерусалиму
Дорога повернула вверх.

…Вечная память тебе, друг и Поэт!

На снимках: Владимир Осипов в редакции газеты «Благовест» (вскоре после вручения ему медали Александра Невского); Владимир Осипов с женой Галиной; декабрь 2009 года, Православная выставка в Самаре. Самарские литераторы (слева направо) Ольга Ларькина, Владимир Осипов, Александр Громов, Антон Жоголев держат в руках свои новые книги. Осипов представляет свою последнюю книгу «Небесный причал»; в последний путь…

См. также

Антон Жоголев

11.02.2010