Деревенские рассказы

Главы из книги протоиерея Сергия Ельченинова.

Священник Сергий Ельченинов во время обсуждения его книги в Союзе писателей.

18 ноября на собрании в самарской писательской организации был принят в писательские ряды в качестве пока еще кандидата протоиерей Сергий Ельченинов. Отец Сергий служит настоятелем Покровской церкви села Беловка Богатовского района Самарской области. Невдалеке от этого храма находится известный Никольский родник. А родное село отца Сергия - Марьевка соседнего Борского района. Ее-то он и воспел в своей книге. Которая так и называется «Марьевка. Деревенские рассказы». И написана с такой любовью к деревенской России, что невольно вспоминаются «Матренин двор» Солженицына, алтайские чудики Шукшина... Книга получилась ароматной, вдохновенной, стала едва ли не «памятником» уходящей в прошлое русской деревне. Но раз деревня во всем своем неброском величии живет в сердце писателя и он так трепетно сумел запечатлеть в книге ее образ, значит, она есть! Значит, еще ничего не утрачено безвозвратно…

Листая страницы книги отца Сергия, вдруг ловлю себя на мысли, что мы потеряли (хорошо, не потеряли еще, но теряем ведь, теряем) некий до того чудесный и удивительный мир, которого днем с огнем не сыщешь ни на каких заграничных курортах с отелями, пусть там даже и «всё включено». Выходит, не всё… Вот куда надо ездить, вот к чему стремиться! К этой простоте и к этой высоте! Как сказал поэт, «здесь русский дух, здесь Русью пахнет». А сколько еще таких никем не воспетых Марьевок по всей России!

Желаю отцу Сергию новых книг обо всём, что его волнует, печалит и радует. В добрый путь!

Знакомим читателей с праздничными главами этой замечательной книги.

Антон Жоголев,
член Союза писателей России.

Рождество и Святки

Несмотря на все запреты советской власти, в деревне чтили и отмечали этот праздник.

Вечером пятого января бабушки напоминали молодым, что назавтра будет Рождественский сочельник. Шестого января с утра хозяйки готовили сочиво - вареные крупы, чаще всего рис, с медом и фруктами. Но есть это самое сочиво разрешалось с появлением первой звезды, а в пасмурную погоду после того, как сядет солнце и на землю навалятся густые сумерки. Мужики и дети частенько грешили и ели целый день. Старушки оправдывали их тем, что мужикам надо тяжело работать, а с детей и вовсе спросу нет. Часто бывало, что я тоже не выдерживал и наедался раньше положенного срока. Но иногда под чутким присмотром бабаки мне удавалось дождаться Вифлеемской звезды. Правда, за вечер я успевал выстудить всю избу, то и дело выбегая на улицу, чтобы посмотреть, не появилась ли на небе эта заветная звездочка.

Вечером те верующие, кто был в силах, уезжали в церковь на ночную службу, а те, которые оставались дома, собирались у кого-нибудь дома и тоже молились всю ночь.

Хозяйки загодя готовили праздничное угощение. Главными блюдами на рождественской трапезе считались зажаренные гуси, индюшки, поросята, всевозможные холодцы, пельмени из нескольких сортов мяса и домашние колбасы.

Когда бабака стала постарше и уже не могла ездить в церковь на ночные службы, она специально для меня пекла свой фирменный сухарник.

В самый день Рождества просыпался я, как и все дети Марьевки, очень рано, задолго до рассвета. Умывшись и наскоро позавтракав, я одевался, садился у окна и ждал восхода солнца.

Удивителен и сказочно красив зимний восход. Летнее утро с его восходом тоже обладает своей неповторимой красотой, но только зимнее утро может быть таким загадочным, наполненным
добрым светлым волшебством и радостью, особенно при ясной погоде.

Светает зимой поздно. Весь мир обнимает ночная тьма. Под утро мороз крепчает. В полной тишине хорошо слышны его шаги. Это он рассыпает иней по веточкам деревьев, по электрическим проводам, по крышам домов и сараев, по заборам и по всему остальному, что покажется ему недостаточно зимним. Это он всё вокруг серебром осыпает. Любит он богато украшенную землю.

И вот начинается зимнее утро. Сначала становится просто немного светлее. Потом весь восточный край неба покрывается какой-то туманной дымкой. Она, словно легкая пуховая шаль на хрупких женских плечах, постепенно покрывает восточный небосклон. И вот перед нами уже не дымка, а голубеющее небо. Это время ярких контрастов. Чем светлее и голубее небо с востока, тем темнее и синее оно с запада. Как-то незаметно вдруг заалеет восток. Это проснулась румяная заря. Проснулась она, распахнула свои небесные ставни, и сразу чуть не половина небесного купола с восточной стороны окрасилась в малиновый цвет. Не только небо, но и всё вокруг порозовело, замалинилось. Даже по остаткам самой тьмы на западе заиграют малиновые блики. А между тем с каждой минутой становится всё светлее и светлее. Вот уже можно отчётливо увидеть каждую иголочку на пушистом малиновом инее, богато украсившем всё, что только можно окинуть взором. А сама заря растет, зреет, наливается алым соком, густеет у горизонта. Потом небу возвращается чистая прозрачная и ясная голубизна. Малиновая краска словно стекает в одно место на восточной линии горизонта, которое уже почти пылает. И всякого, наблюдающего за этими удивительными моментами, охватывает какой-то таинственный внутренний трепет, а душу наполняет чувство предвкушения чего-то волшебного и давно желанного. Всё в природе на миг замирает, всё ждет чуда. И вдруг из-за края земли покажется кусочек червонного золота, да как брызнет вокруг своими огненно-золотыми лучами. Это красно-солнышко отправляется в дневное путешествие по небесному своду.

С первыми его лучами я выбегал из дома и спешил на условленное место встречи с друзьями. Чаще всего это было крыльцо библиотеки. Далеко бежать не приходилось: библиотека была почти напротив моего дома. Однако и это было еще одним приключением. На морозе снег скрипел под ногами, а пушистый иней, украшающий всё окрест, с восходом солнца снова становился серебряным. Снег и иней под солнечными лучами начинали играть и переливаться всеми цветами радуги. Разноцветные огоньки, словно маленькие звездочки, мигали и сверкали вокруг. Особенно хороши были деревья, и среди них лучше всех была русская береза с ее простой, но удивительно милой и волшебной красотой. Тогда я начинал фантазировать. Мне казалось, что я попал в волшебную сказку, где Мороз-воевода дозором обходит владенья свои, щедро убирая это царство в драгоценные камни и серебро. Я торопился к библиотеке, словно боясь, как бы не застал меня за нарушением границ этого волшебного царства его грозный хозяин.

Иллюстрация к книге протоиерея Сергия Ельченинова.

Когда все собирались, мы отправлялись на подворный обход деревни - славить Христа. Таких компаний было несколько. В основном они подбирались по возрасту. И каждая стайка ребятишек старалась первой попасть в наибольшее число домов.

Придя в дом, поздоровавшись с хозяевами, мы начинали «славить Христа» и поздравлять хозяев с Рождеством. За это мы получали вознаграждения: печенье, пряники, конфеты или какие другие сладости. Иногда нам давали и деньги, в основном мелочь. И те, кто приходил в дом первым, обычно получали самые щедрые дары. Поэтому все и старались первыми попасть в каждый дом.

Пока мы были совсем маленькими, нам достаточно было спеть старую колядку:

Сноп, сноп, снопчик.
Пришел ко Христу хлопчик.
Христа величает,
Хозяина с хозяюшкой поздравляет:
- Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой!
Открывайте сундучки,
Вынимайте пятачки!
С Рождеством Христовым!

Однако, когда мы стали постарше, хозяева не принимали от нас такое поздравление.

- Вы уже большие - стыдно детские песенки петь! Пойте «Рождество»! - смеясь, говорили они.

И мы пели рождественский тропарь, которому загодя научили меня бабака и мама.

Обойдя всю деревню, мы возвращались к библиотеке, на крыльце которой собирались и другие компании ребят, и сравнивали свои трофеи. Нет, это не была какая-то похвальба друг перед другом. Скорее, это было что-то вроде дружеского соревнования. Там же мы могли обменяться чем-то из собранных сладостей. После этого все, довольные и страшно важные своей значимостью в деле пропитания семьи, шли домой. Вот тут-то уж мы давали волю своей похвальбе перед домашними, высыпая из своих мешков печенье, конфеты, а иногда и копченое или соленое сало, какие-то пироги, пирожки, плюшки, ватрушки. Деньги я с разрешения родителей всегда складывал в копилку. После полудня мы всей семьей садились за трапезу.

С рождественского вечера и до вечера Старого Нового года молодежь и середняки собирались в компании и шли колядовать. Обычно они наряжались какими-либо персонажами и отправлялись по деревне. Поэтому их и называли ряжеными. Теперь взрослые славили Христа, пели колядки и тропарь Рождества - совсем как дети. Чаще всего хозяева встречали их радушно: сажали за стол, угощали, желающим наливали стопку, а потом еще и накладывали угощения в их мешки. Бывало и наоборот: если ряженые приходили в тот дом, где было больше едоков, чем еды, или где просто жили бедно, то они сами одаривали хозяев, выкладывая на стол угощения из своих мешков. Но иногда им не открывали или гнали со двора. Тогда ряженые наказывали скупых хозяев: подпирали им двери, мазали сажей или солидолом дверные ручки, засыпали снегом, затыкали соломой или накрывали ведрами печные трубы. А еще нас, детей, называли озорниками! А сами вон что творили! Хотя надо сказать правду - делала это в основном молодежь. Семейным считалось не к лицу такое хулиганство, а молодежи это прощалось, и никто в деревне не осуждал ее за такое озорство, кроме тех, конечно, кто пострадал от таких проделок. Наутро эти хозяева злились, ругались, жаловались соседям, но те только покатывались от хохота, высмеивая таких скупердяев. Поэтому чаще всего и жалоб не было. Кому ж охота, чтоб его на смех подымали?

В каждый дом, в каждую избу наведывались ряженые, обходя стороной только те, где еще не справили полугодовые поминки по покойнику.

Масленица

- Эх, гуляй, Масленица! Широкая Масленица!

Эти и другие заклички часто можно было услышать на масленичной неделе. Конечно же, ни о каком древнем славянском языческом божестве не могло быть и речи. Для нас с детства эта неделя означала время веселья и забав перед началом Великого поста, когда наши бабушки перестанут есть обычную пищу, а перейдут на растительную, когда нам будут постоянно напоминать, что не надо громко смеяться, надо меньше смотреть телевизор, не надо петь песен, надо больше молиться и не есть мяса до самой Пасхи. А пока не пришел этот самый пост, можно напоследок пошутить, повеселиться, даже поозоровать. А в последний день Масленицы надо просить у всех прощения.

Масленица продолжалась целую неделю. Блины были везде и всюду, где только можно и нельзя. На столах-то само собой, но еще и на дверных ручках, и на воротах, и на деревьях. И каких только блинов не было: и кислые, и пресные, и блинцы, и со сметаной, и с вареньем, и с мясом, и с творогом, и с икрой, и с рыбой, и с грибами, и с ягодами, и много еще кое с чем. Икра, правда, была щучья, но всё равно было очень вкусно. Были и разного сорта пироги, и сырники, и плюшки, и ватрушки - в общем, из печёностей всякой всячины было до полным-полна. Всего было вдоволь, однако самым интересным и долгожданным был последний день Масленицы - Прощёное воскресенье.

В этот день все ходили друг к другу в гости и просили прощения. Я, правда, долго не мог понять, за что я должен просить прощения, если пока еще ничего не натворил. И удивительным было для меня, да и для всех моих друзей, за что это такое все взрослые просят друг у друга прощения. И чего же это такого они натворили? Это было для нас непостижимой тайной.

Но все тайны на свете меня сразу переставали интересовать, стоило только папе и маме после завтрака засобираться на улицу. Я одевался быстрее их и раньше их выбегал во двор. А всё дело было в том, что мои родители шли наряжать сани. Отец впрягал в сани нашу лошадь, а иногда и еще двух совхозных, чтобы была настоящая русская тройка. Сани, сбрую, оглобли и дуги украшали разноцветными лентами, под дуги вешали колокольчики, а коренному коню в тройке на узду и подпругу прикрепляли еще и бубенчики. И вот на таких наряженных тройках или просто на лошадях-одиночках мы катались полдня из Поима в Конец и обратно. А иногда ездили и до Сосенки, похваляясь друг перед другом богатством и красотой упряжи, звонкостью и мелодичностью колокольчиков, статью и удалью коней и, конечно же, лихостью наездников.

Ближе к вечеру вся деревня собиралась у клуба. Там прямо на улице стояли столы, которые ломились от обилия блинов, блинцов и всякой другой выпечки. На столах сердито пыхтели большие самовары на углях с травяным чаем. Всё это угощение было совершенно безплатно.

Тут же было несколько гармонистов, которые то в унисон, то попеременно, то наперебой, растягивая меха, показывали свое искусство. Люди пели, плясали, шутили, смеялись. Молодежь затевала перетягивание каната, игру в снежки или в царь-горы. Старики степенно беседовали, попивая чаек с блинами.

Как только темнело, все собирались возле чучела Масленицы, заранее установленного на деревенской площади (если можно так назвать площадку перед клубом). Пелись прощальные провожальные песни, после чего чучело поджигали, и вся деревня, потешая детей, водила хоровод вокруг горящего чучела, как вокруг новогодней елки.

- Ты прощай, прощай, наша Масленица! - пели хороводники.

После этого все расходились по домам. Но на этом праздник не заканчивался. Когда совсем наступала ночь, по улице у дороги напротив почти каждого дома загорались костры из дров, соломы или негодных автомобильных шин. Было очень красиво. С высоты птичьего полета в тот момент Марьевка, наверное, становилась похожей на взлетно-посадочную полосу в каком-нибудь аэропорту. Костры постепенно гасли, деревня погружалась в спокойный сон, а наутро начинался Великий пост.

Пасха

Хотя и у нас в деревне случались неяркие вспышки атеистического полоумия, но до большего дело не доходило. Мои родители, к примеру, венчались в 1960 году. И им ничего за это не было. Да и выбора-то, честно говоря, у них тоже не было: их матери не соглашались на просто «советскую» свадьбу. Был поставлен ультиматум: или венчание, или свадьбы не будет. И нас с сестрой в положенное время покрестили - и тоже ничего родителям не было от начальства. Поэтому несмотря на такое атеистическое время, мы в Марьевке праздновали церковные праздники. Но с особым почтением у нас в деревне всегда праздновали Пасху и Радоницу, которую называли Пасхальные Родители или просто Родители.

Перед Пасхой в каждом доме проводилась генеральная уборка, а если Пасха была посуху, то и придомовые территории тоже приводились в порядок. Потом была уборка на кладбище. На могилах родственников в первую очередь, а потом и на «безродных» могилах убиралась прошлогодняя трава, сажались цветы, красились кресты и оградки.

С утра субботы во всех домах топились печи, и хозяйки затевали такую же стряпню, как и перед Рождеством, с той только разницей, что если на Рождество основными были мясные блюда и птица, то на Пасху - выпечка и прежде всего куличи. Тут уж хозяйки давали волю своему воображению. Куличи у всех были разные: с маком, с изюмом, с посыпкой из крашеного пшена, но самыми красивыми и вкусными были куличи моей мамы. Я так говорю вовсе не потому, что она моя мама, а это объективное мнение всей деревни. Таких куличей больше никто в Марьевке не делал. Этим искусством, кроме мамы, владела только бабака. Она и научила маму делать такие куличи. Когда мама вышла замуж, бабака была молодая и сама пекла лучшие куличи Марьевки. Но потом она состарилась и весь секрет передала маме.

В чём был секрет вкуса, я не знаю, а вот как она украшала куличи, я могу рассказать. Сначала она брала кусок теста, разваливала под обычную булку-колобок и сажала в форму или кастрюлю. А вот дальше начиналось самое интересное: мама вырезала полоску теста, делала с обеих сторон поперечные надрезы и такую махровую ленту укладывала сверху колобка как бы по контуру, потом она делала еще одну такую полоску, только поперечные надрезы делала с одной стороны полоски, а затем мама брала спичку и наматывала эту полоску на спичку - получался красивый цветок из теста. Мама украшала такими цветками весь кулич, а между цветками укладывала махровые полоски, как и по контуру. Потом несколько форм с такими богато украшенными куличами ставились в теплое место и накрывались чистой тканью.

- Они обязательно должны расстояться, - объясняла мама.

К тому времени, когда куличи «подойдут», протапливалась русская печка. Мама кочергой разгребала угли по углам печи и на горячий под ставила формы с «расстоявшимися» куличами. Пока куличи сидели в печке, мама взбивала яичные белки с сахарной пудрой. Когда куличи были готовы, мама вынимала их из печки, расставляла по тарелкам и сверху и с боков смазывала их взбитыми белками, а некоторые из них еще и посыпала крашеным пшеном. Когда куличи остывали, а белая глазурь затвердевала, мама уносила это чудо кулинарного искусства в переднюю избу и ставила там на стол, стоявший посередине избы и покрытый красивой, расшитой цветами, праздничной скатертью. Туда же она ставила целую корзину крашеных яиц. Я не знаю, с чем это связано, но непременным блюдом на пасхальном столе, кроме кулича и яиц, была самодельная домашняя лапша с курятиной, а если быть более точным, то на бульоне из петуха.

В общем, разносолов на пасхальном столе было достаточно. Пасхальные столы выглядели богаче, красивее и веселее новогодних и даже рождественских. Я думаю, что это из-за того, что их украшали разноцветные яйца и куличи.

В ночь перед Пасхой верующие уезжали в церковь. Марьевские ездили в церковь Вознесения в село Кинель-Черкассы. Я, когда подрос, стал ездить в Сретенскую церковь села Борское. Те же, кто уже был не в силах куда-то ехать, собирались у кого-нибудь дома, чаще всего у нас. Когда Дунёка состарилась и тоже уже не могла ездить на ночную службу, она собирала своих «певчих», и они с одиннадцати до двенадцати часов ночи молились, а потом со свечами и иконами в руках шли по Марьевке и пели пасхальные песнопения. Шли они сначала в Поим, потом в Конец и возвращались к нам в Серёдку. Еще часа два они читали и пели молитвы из Цветной Триоди, а потом мама приглашала всех на трапезу. Разговевшись куличом и яичком, бабушки чинно трапезничали, пили чай и степенно беседовали. И уже перед самым рассветом они расходились по домам.

Я просыпался с первыми лучами и сразу бежал на улицу смотреть, как солнце «играет». Не знаю, как называется это явление природы, но в день Пасхи поутру бывает такой момент, когда солнышко начинает играть, то есть переливаться всеми цветами радуги, меняя то цвет диска, то цвет лучей. Это длится совсем недолго, но зрелище бывает очень красивое.

Потом я умывался, съедал кусок кулича и одно яйцо, которыми христосовались со мной мама или бабака, а потом одевался и бежал на библиотечное крыльцо, прихватив с собой сумку или пакет. Там собиралась вся наша компания. И так же, как и на Рождество, мы шли в каждый дом Марьевки христосоваться. Только потом мы уже не собирались снова у библиотеки, а шли сразу по домам, потому что нужно было успеть обойти всю деревню и вернуться домой до того момента, когда вся семья уйдет на кладбище.

Когда я возвращался после христосования домой, вся семья была уже наготове - ждали условного сигнала. А сигналом к тому, что пора всем идти на кладбище, были Дунёка и ее «певчие». Как только они проходили по деревне, направляясь на кладбище, так тут же из домов выходили люди и шли за старушками следом.

Есть у нас на кладбище общая могила. Эта могила - особое место скорби и немой свидетель печальной страницы истории. Эту могилу вырыли в голодный 1921 год, когда люди от голода умирали целыми семьями. Большинство жителей Марьевки едва сводили концы с концами. Жить было не на что, а умирать тем более. Вот и выкопали одну большую «общую» могилу, куда свозили умерших от голода людей и сбрасывали их туда безо всяких гробов и почестей. Эту могилу даже не закапывали, а лишь прикрывали досками да тяжелыми комьями мерзлой земли приваливали - ведь назавтра привезут нового постояльца, а может быть, и не одного. Более шестидесяти человек лежат в этой могиле - под одним холмиком, под одним крестом.

Вот у этой самой общей могилы и собирались старушки во главе с Дунёкой, а за ними вся деревня. Здесь они пели начало пасхальной утрени с каноном и стихирами Пасхи. А затем с пением стихиры «Воскресение Твое, Христе Спасе…» обходили по периметру всё кладбище и возвращались к общей могиле. Там тоже трижды пропевался пасхальный тропарь, и уже оттуда все расходились к могилам своих родственников, а Дунёка с «певчими» шли по всему кладбищу и, не пропуская ни одной могилы, у каждой пели пасхальный тропарь «Христос Воскресе». Все дети, которые были на кладбище, шли за ними вслед и собирали яйца и сладости. И каждый старался как можно щедрее оделить старушек, а особенно нас, детей. Под конец мы едва волокли за собой наши сумки, пакеты, корзинки, мешочки и узелки.

Вся деревня собиралась на Пасху на кладбище. Каждый старался в этот день навестить родные могилы. Не только всеми семьями, но даже целыми родами собирались люди.

После кладбища все возвращались домой и садились за пасхальные семейные трапезы. В этот день было принято встречать гостей и самим ходить в гости. После обеда, если была возможность, мы ехали в Коптяжево на могилы маминых родственников, а потом заезжали в гости к моим теткам. Возвращались домой мы поздно. Но в Марьевке еще продолжали праздновать Пасху: где-то играла гармонь; разливалась по-над деревней, уплывая вдаль, русская народная песня; слышались шутки и смех.

После захода солнца на гаснущем закате затягивали старушки пасхальный тропарь
«Христос Воскресе», и вдруг начинало затихать веселье: замолкала гармонь, обрывалась песня, стихали шутки и смех. И только долго-долго, до самой темноты в наступившей тишине плыли над землей жизнеутверждающие слова: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…» И под эти вечные слова засыпала Марьевка.