Не радуйся - нашел, не тужи - потерял

Новые крупинки писателя Владимира Крупина.

Это мама всегда так говорила. Это вспомнилось, когда я пережил попытку электронного ограбления. Я - образца 1941 года - дитя войны. И правительство решило нас порадовать, прибавить немножко к пенсиям. Спасибо, есть за что. За голод и холод, за верность Отечеству. Несмотря на засилие марксизма-ленинизма, терпеть которое тоже было нелегко. Но притерпелись, знали, что четверку по истории партии всегда поставят.

Но этой прибавкой воспользовались нечестные люди. Так вот, звонят мне: «Вы в программе «Дети войны», вам полагается приплата к пенсии полторы тысячи рублей». Спасибо. Для Москвы это, конечно, копейки, но и то хлеб. «А для этого продиктуйте номер вашей сбербанковской карты». И я, как последний вахлак, всё продиктовал. И кодовые цифры, всё. Спасибо жене, как раз вернулась и ахнула: муженек все секреты разглашает. Погнала в сбербанк снять деньги. А и было-то их чуть-чуть. Да ведь и их жалко.

Но что думаю: доверчив я? Да. Но доверчивость - чувство православное. А еще бы хотелось видеть эту женщину, которая так ворковала, так радовалась за меня, за дитя войны, что мне теперь немножко будет полегче. Грабишь стариков? Ну-ну.

УРОК ДЕДУШКЕ. Лет десять, не меньше, прошло, как мы с внуком говорили о происхождении человека. Я и забыл об этом. А что ему в школе вдалбливали дарвиновскую обезьянью теорию, в том не сомневаюсь. И вот - выпал из бумаг листочек, исписанный детским почерком внука. Не думаю, что он записал только мои слова, тут плоды и его раздумий. Пишет:

«Акончательной машыны не зделать идиально так как человек не идиальный.

Человек не произошел от обезян потомушто обезяны остались.

Почему же тогда оставшиеся обезяны не превращаются в людей?»

Милый ты мой!

- Я ПЛОХИХ ЛЮДЕЙ не видел. Какие же они плохие, если их Господь сотворил?

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ и совесть, это в человеке - голос Божий. Именно Господь и именно в этом месте Вселенной вывел на свет Божий именно этого человека. Чтобы человек берег это место. И если в этом месте теперь земля разграблена, вода отравлена, воздух загажен, то с кого спрос? С рожденного здесь. А где он? А его нет. Ему в другом месте лучше. Ну да, в армии служил, ну да, учился, женился, но не может же быть, что не болит твое сердце о родном. И эта боль хоть как-то оправдывает тебя.

Три фундамента у человека: вера в Господа, любовь к Родине, семья.

В СТУДЕНТАХ НА ВТОРОМ курсе выпускали мы рукописный журнал «Кто во что горазд». Занималась им Надя, будущая жена моя. И вот, только что призналась (она вообще сверхскупая на добрые слова о моих трудах, молодец: хвалила бы - загубила бы), призналась, что тогда ее покорили два моих стихотворения. И она их помнит наизусть всю жизнь. Я и не поверил, я их совсем уже не помнил. Прочла:

«Подснежник. Апрель для зимы горек: вода проталину вымыла. Поляна ладошку - пригорок из варежки снежной вынула. Листок одеяльцем стелет, но разве сладишь с ребенком: проснулся, на нитке стебля мотает своей головенкой. Расправила хрупкие плечи его двухнедельная участь. Я старше его и крепче, но мне бы его живучесть».

- И еще: «Когда я о море с грустью писал, то вспомнил невольно о вятских лесах. Они как море простором полны. Для птиц их вершины как гребень волны. Там тоже, как в море, дышать легко, но то и другое сейчас далеко. И неотрывно в сердце всегда: туда непрерывно идут поезда… Старый - престарый веселый сюжет: там хорошо лишь, где меня нет».

Такой подарок от жены. Можно же мужа раз в пятьдесят лет похвалить.

Да, государство в полстолетие супружества нас «озолотило», выделили нам по пять тысяч. Сумма. Тут как раз Наде ко врачу с ее болячками. Визит - восемь тысяч.

- Да у вас, вятских, все не как у людей.

- Точно. Мы не как все, мы вятские.

Какое-то время жена молчит, но хорошее с утра настроение перебарывает и она вспоминает:

- Я вот это помню: «Наш северный лотос - кувшинка, наш виноград - рябина, наши моря - озера, наша пальма - сосна. Сосна - корабельная мачта с натянутым парусом неба, стоящая средь России как в палубе корабля».

- Ну, Надя! - я потрясен. И тут же ляпаю: - Может, я поэтом должен был стать, да вот жизнь задавила.

Жена отворачивается к компьютеру:

- Не жизнь, а жена тебя задавила. Женился бы на Эле.

Это она всегда так.

- Да ты что! С утра пришел бы на кухню, а там Эля в халате.

- Ну и что?

- Но ты-то ни разу в жизни халат не носила. Ты у меня не халатная.

СТАРАЮТСЯ УЧЕНЫЕ, чтоб человек жил долго. А зачем жить долго? Чтоб жить долго? А зачем?

ЛЕТОПИСЕЦ - ЭТО НОРМАЛЬНО. А летописица? Нет, не женское это дело. Прижились секретарши, машинистки, поэтессы (да и то хотят, чтоб поэтами звали), и еще директрисы, а, например, референток нет. Хотя ассистентки есть. Оппоненток нет.

То есть язык сопротивляется тому, чтобы женский пол изменял своему назначению: колыбели, детям, плите, храму. Хотя и тут. Повар первой категории звучит, а повариха первой не очень.

РОДИЛСЯ ПЕРВЫЙ ребенок глухим, второй слепым, третий совсем больным. Отец алкоголик, мать туберкулезная. И рождают четвертого. Как уже догадались начитанные читатели, рождают Людвига ван Бетховена.

У Кедрина: «Страданья закаляли дух великого таланта. Был слеп Гомер, Бетховен глух и однорук Сервантес».

- Да, у тебя было трудное детство. - У меня его (плачет) вообще не было.

- Такая халда была, прости за грубое слово. На мужиков вешалась. Что говорить. И у нее была одна шутка, всегда произносила: «Я не имею ни мужа, ни детей, ни других вредных привычек». Смешно? - А где она теперь? - А это уже не смешно.

Как стремительно приходит самый длинный день и как медленно приползает самая длинная ночь.

ХЕЛЬСИНКИ, ПРЕДСТАВЛЕНИЕ моей, изданной на финском языке, книги в огромном магазине, сказали, крупнейшем в Европе (тогда, год 86). Еще японец, тоже с книгой. Сидим рядом. Представляют меня. Чего-то жую о деревенской прозе, хвалю друзей. О себе: очень еще несовершенен, учусь у классиков, очень благодарен за перевод книги.

Представляют японца. Рубит фразами: «Мои тексты исследовали с помощью электронной техники! Я первый в японской литературе по построению фразы! Я близок по стилю к Акутагаве Рюноскэ, достиг Кобо Абэ, равен Киндзабуро Оэ…»

И, конечно, его книгу раскупают. Ко мне очереди нет. Да еще и очень понижает мое настроение плакат: обложка моей книги, зачеркнутая цена, написана новая, гораздо меньшая. И хотя это, конечно, не уценка, а распродажа по случаю присутствия автора, все равно не по себе. Вот и мямлю. Мой издатель очень огорчен.

Что делать? А дай не сдамся японцу. Набираюсь решимости, беру микрофон:

- Да, пишу я хуже Пушкина, Достоевского, Шолохова, но всё впереди! А что касается современников, тут со мной всё в порядке!

От японца пошли ко мне. И покупают. То есть что это было с моей стороны? Похвальба, уверенность в своих силах, самореклама? Все это как-то противно. А японец хоть бы что. Дотягивается до моего плеча, дружески хлопает.

ЗАВТРА НАЧАЛО ВЕЛИКОГО ПОСТА. В церкви поздравляем друг друга, обнимаемся, просим прощения. И выходим из храма, будто на фронт идем.

ШУМ, ВСЕ ВРЕМЯ шум. Везде. Дом, двор, улица. Тем более современная Москва. Непрерывная ломка старого, взрывание асфальтовых дорог и тротуаров. Шум машин, рев техники, резкий оглушительный треск огромных мотоциклов. В доме обязательный телевизор, уже с ним и не борюсь: нужен жене («Ты же со мной никогда ни о чем не говоришь»), радио (ну, радио все-таки «Радонеж», «Орфей». Хотя Орфей, «радиостанция классической музыки», спускается в ад, уже докатилась до рекламы автомобилей и квартир, хотя хоть что-то), остальное пошумливание в голове.

У Амвросия Оптинского о мужике, который едет через базарную площадь. Потихоньку. И проезжает. Сегодня батюшка: «А каково, думаете, было Иоанну Кронштадтскому?»

То есть вот этого - внутренней тишины - нет во мне. И если я, постоянно причащаясь, становлюсь неуязвимым для лукавого, то он действует через моих родных. Сын считает себя таким многознаем, что никогда с ним не поговорить, не примет ни одно из моих убеждений.

ВСЕ КАЗНИ Господни на нас за «отягощение земли», говорила, не помню где и когда, одна старуха, выпало из записей. «Праведники идут по земле легко, землю гладят, а грешники топчут, тяготят землю, ей тяжело и она временами тяжесть стряхивает».

Можно солнца не замечать, оно же от этого не исчезнет. Так и Господь.

Вспышка ссоры. Но драка сразу оборвалась. Ударенный не ответил, а спокойно сказал: «Завтра приходи извиняться с бутылкой».

В селе у нас женский пол терпеть не мог слова «девки». Тут же обрывали: «Девки на барском дворе коров доят». Думаю, это еще от времени отмены крепостного права. А слово «парни» нас почему-то не обижало.

Поэма «Черный человек» Есенина - алкогольная галлюцинация. Ибо он у него был не снаружи, а внутри, этот черный человек. Не «что ты, ночь, наковеркала», а вся жизнь.

Трагедия в нехватке времени. Но как же хватает времени на трату времени?

УМНАЯ ЖЕНА постоянно держит мужа в виноватых. Виноват во всем и виноват только он. Не то сказал, не туда пошел, не с тем встретился, не так оделся. Не то вспомнил. Не то подумал. Не так на нее поглядел… То есть кругом виноват. Не прав ни в чем. Если он умудряется доказать, что хоть в чем-то прав, хоть в чем-то не виноват, жена тут же заболевает. И в этом, конечно, виноват опять же он.

Интересно, что при этом он считается главой семейства.

НАШ ПАРОЛЬ и наш отзыв: «Христос Воскресе! - Воистину Воскресе!» И все. И можно, пусть незнаком еще, уже идти с ним в разведку.

Владимир Крупин.