Виновным себя не признал...

О трагической судьбе петербургского священника Николая Меринова, расстрелянного в 1937 году, рассказывает его дочь-киевлянка.

В тридцати километрах от Санкт-Петербурга находится поселок Песочный. Здесь на территории храма Преподобного Серафима Саровского стоит Поклонный крест в память о протоиерее Николае Меринове, расстрелянном и похороненном в Левашовской пустоши.

Обет - стать священником!

Николай Иванович Меринов родился и вырос в семье охтинского краснодеревщика в Санкт-Петербурге. С детства мечтал стать военным. В 1915 году окончил Михайловское артиллерийское училище. Первую мировую войну встретил на Кавказском фронте. Прошел боевой путь от прапорщика до поручика.

Священник Николай Меринов со своей семьей.

В 1916 году, находясь под командованием генерала Юденича, Меринов принимал участие в Эрзурумской операции - зимнем наступлении, во время которого Кавказская армия разгромила турок-османов и захватила стратегически важный город Эрзурум. Во время жарких боев молодой офицер получил ранение в ногу от турецкого кинжала. За проявленное мужество был награжден орденами Святой Анны и Святого Станислава. Однако носить заслуженные награды ему так и не довелось. Вскоре наступил «красный» 1917 год. После возвращения домой его в числе других царских офицеров загнали в какой-то подвал, а выход оттуда был только один - на смертную казнь. За одну ночь он поседел и дал обет, что если выживет, то посвятит себя служению Богу. После чудесного спасения дальнейший жизненный путь бывшего капитана уже был определен...

В 1920 году Николай Иванович окончил Богословский институт и был рукоположен в сан священника Митрополитом Петроградским Вениамином, будущим священномучеником. Служил в Санкт-Петербурге - в Андреевском соборе, Троицкой церкви и других храмах города на Неве. Позже стал настоятелем храма в Песочном. Годы священнического служения совпали с жестокими гонениями на Церковь.

С укреплением власти «товарища Сталина» пошла новая серия репрессивных кампаний, получившая общее название «Большой террор».

Левашовская пустошь

В ту пору каждый священнослужитель мог в любую минуту быть арестован, сослан, расстрелян. Поэтому многие верующие переживали за жизнь отца Николая. Ему как священнику и бывшему кадровому офицеру предлагали нелегально сбежать в Финляндию. На тот момент Серафимовская церковь находилась в шести километрах от старой финской границы. Но батюшка не мог оставить своих прихожан. Чтобы не подставлять под большевистский удар семью, Меринов был вынужден согласиться на фиктивный развод со своей супругой.

В августе 1937 года чекисты ворвались в дом священника. Понимая, куда его уводят, батюшка молча обнял двоих сыновей, поцеловал обеих спящих дочерей и ушел навсегда. Через полтора месяца был вынесен смертный приговор. Его расстреляли в Левашовской пустоши. На тот момент священнику было 44 года…

В обвинительных протоколах, составленных в НКВД, об отце Николае написано: «Группировал антисоветски настроенных лиц, устраивал контрреволюционные сборища, на которых обсуждались вопросы о предстоящих выборах по новой Конституции и намечали кандидатов-единомышленников. Распространял вымышленные слухи о войне и неизбежном поражении Советского Союза. Вербовал новых единомышленников в контрреволюционную группу. Виновным себя не признал*. Но изобличен показаниями свидетелей… Приговор: Меринова Николая Ивановича - расстрелять».

После исполнения смертного приговора батюшку вместе с другими убитыми похоронили в новосозданном могильнике близ Ленинграда. Это был участок мелколесья Парголовского лесхоза у поселка Левашово, обнесенный высоким забором. Туда свозили тела казненных с августа 1937-го по 1954-й годы. Их число превысило 46 тысяч человек. В конце XX века этот могильник стал печальным символом Петербургской голгофы.

«Вот ты ко мне и пришел!»

О том, что отца Николая нет в живых, его родные долгое время не знали. Кладбище на Левашовской пустоши десятилетиями оставалось засекреченным. И только в конце 1980-х стало известно о месте захоронения жертв репрессий: местные жители заметили, что между деревьями тянутся странные рвы - это были просевшие от времени могильные ямы. Тогда и было принято решение о том, чтобы признать Левашовское захоронение мемориальным кладбищем.

Дочь расстрелянного священника Валерия Николаевна Комарова.

Когда были преданы гласности места расстрелов жертв репрессий, среди таких мест значилось и Левашово. Вот как об этом вспоминает в своем письме Николай Тарунтаев, внук расстрелянного протоиерея Николая Меринова: «О том, что мой дед был священником, я узнал от матери 17 августа 1967 года, в день 30-летия его ареста. Тогда еще никто из близких не знал о его трагической судьбе. Его увели в никуда, не оставив о нем никаких сведений. Для родственников он просто исчез. Поиски не дали никаких результатов, а о репрессированных в бывшем СССР боялись говорить даже в присутствии стен».

В справке, выданной заместителем прокурора Ленинграда Дудиным, сказано, что судебное решение в отношении Меринова Н.И. было отменено 24 августа 1989 года и его полностью реабилитировали. А спустя два месяца родственников отца Николая вызвали в КГБ. На стол перед ними легла тонкая папка. Из ее содержания стало известно, что батюшка на допросах виновным себя не признал: его «изобличили» лишь показаниями доносчиков. Приговор привели в исполнение 24 сентября 1937 года. А потом захоронили в братской могиле на той же Левашовской пустоши - всего в пяти километрах от родного дома.

Из официальной статистики известно: 24 сентября 1937 года в Ленинграде было приведено в исполнение 403 смертных приговора, а во всем СССР - 934. То есть в городе на Неве за день уничтожили почти половину всех обреченных по всей стране. Спустя некоторое время внук священника Николай Тарунтаев зашел на территорию кладбища, где на нескольких гектарах земли только за два года (с 1937-го по 1939-й) были захоронены 40 тысяч человек. И вдруг ему показалось, что услышал голос деда: «Ты меня искал? Вот ты ко мне и пришел!..»

Сегодня на могильном кресте, установленном в память о расстрелянном батюшке, можно увидеть надпись: «МЕРИНОВ Николай Иванович родился 23.12.1892 года, убит 24.09.1937 года. Участник Великой войны 1914-1918 гг. Поручик. Был ранен. Последний священник Серафимовской церкви (пос. Песочный). После его ареста церковь была закрыта. Искали тебя 52 года, а тебя загубили рядом с домом. Всегда помним. Дети. Внуки. Правнуки».

Дочь «врага народа»

В Санкт-Петербургской епархии уже много лет поддерживают молитвенные и дружеские связи с почтенной киевлянкой Валерией Николаевной Комаровой. Она до сих пор помнит о своем детстве при храме Преподобного Серафима Саровского в поселке Песочный, где когда-то служил ее отец - протоиерей Николай Меринов, расстрелянный большевиками в 1937 году. С Валерией Комаровой я познакомился благодаря удивительному стечению обстоятельств. Однажды иерею Александру Мартынову, который служит в киевском храме в честь иконы Божией Матери «Умягчение злых сердец», позвонили верующие из Песочного, что под Санкт-Петербургом. Попросили причастить пожилую киевлянку. Как оказалось, накануне они молились перед иконой Божией Матери «Умягчение злых сердец», чтобы Пречистая помогла найти батюшку для исповеди дочери расстрелянного священника Николая Меринова. И эта молитва была услышана…

Мне тоже довелось навестить ее, задать свои вопросы.

- Валерия Николаевна, вы хорошо помните своего отца?

- Только некоторые моменты. Мне ведь было всего лишь пять лет. Когда он был жив, любил прогуливаться с нами по Песочному. Однажды мы увидели, что идет человек без ноги (наверное, то был фронтовик). Я остановилась как вкопанная. Отец тогда мне сказал: «Никогда не обращай внимание на телесные недостатки людей, иначе можешь их обидеть». Еще помню, как он учил меня плавать. Я поплыла с его рук.

- Он вас причащал в храме, где был настоятелем?

- Да. Я хорошо помню, как меня, маленькую, привели на Причастие. Отец стоял на амвоне с Чашей. Слышу, как он говорит: назови свое имя. Я растерялась. Стою и молчу. Он опять повторил. Тогда другой священник, который был рядом, начал меня учить. Отец не выдержал и сказал: так это ж моя дочь. В общем, он сам назвал мое имя и причастил.

- Где вы жили в ту пору?

- В поселке Песочном под Ленинградом. Условия были довольно скромные. Никаких излишеств мы не имели. Сами жили при храме, а свой дом сдавали в аренду, чтобы иметь средства к существованию.

- Отец рассказывал, почему он в те тяжелые годы решил стать священником?

- Мне известно, что раньше он служил офицером в Царской армии. Вернулся домой после Первой мировой войны. Когда грянула революция, у многих командиров посрывали погоны. Его тоже арестовали и даже хотели расстрелять. Ожидая казнь, он дал обещание: если останется жив, посвятит себя Богу. После чудесного спасения поступил в Богословский институт. Впоследствии женился и купил домик в Песочном. Когда приезжал из города, мы все садились вокруг, ожидая подарки. Привезенные сладости делили на четыре части. Ведь нас было четверо детей: старший Николай родился в 1924 году, средний Кирилл - в 1926-м, младшая Екатерина - в 1928 году и самая младшая, я - в 1932-м.

- Вы помните, как батюшку арестовали?

- Отца арестовали ночью. К нам нагрянули какие-то люди. Мы тогда спали. Перед уходом он нас поцеловал. Утром мы проснулись и узнали про обыск. Во дворе валялись разбросанные дрова. Видимо, искали оружие. Отца обвиняли в контрреволюционной деятельности. Его отправили в тюрьму, находящуюся неподалеку от нашего поселка. Кажется, в Левашово или Парголово. Уже и не помню. Там находилось большое здание, где держали заключенных. Как-то мама спаковала передачу - что-то из одежды и пищи. Но свидание так и не разрешили. Мы долго стояли возле высокого забора с колючей проволокой. Мама решила передохнуть. Присела на самодельной тропинке. А мне сказала, чтобы я побегала вокруг пенечков. Она, видимо, знала, чем всё закончится. Вскоре я за что-то зацепилась, упала, ударилась, ушибла коленки и заревела во все горло. Вдруг в тюремном окошке появилась чья-то рука. Видимо, отец услышал мой плач. Он помахал и, кажется, даже благословил. Это было последнее, что мы видели…

Храм Преподобного Серафима Саровского в поселке Песочном.

- Что-то из вещей осталось в память об отце?

- Осталась только… косточка от абрикоса. Мне ее показала бывшая прихожанка храма, где служил мой отец. Я об этом узнала спустя многие годы. Будучи студенткой, заехала в родное Песочное. Там встретила старую знакомую Шереметьеву, с которой наша семья раньше дружила. Увидев меня, она расплакалась. А потом поведала, как во время одной из таких встреч угостила отца абрикосами. Одну из оставшихся косточек сохранила на память…

- Как сложилась судьба семьи после смерти отца?

- Нам было очень тяжело. У мамы на руках осталось четверо детей. Надо отметить, что Ольга Петровна не падала духом. Была очень набожная. Перед сном мы молились и крестились. Мама к каждому подходила, крестила и говорила: «Спи с Богом». В 1942 году во время блокады Ленинграда она сильно заболела. Мы тогда голодали. Вдобавок еще были такие сильные морозы, что пришлось сжигать всё, что горело. Когда мама умерла, не знали, как ее похоронить. Выручил сосед, который нашел старые доски и сколотил гроб. После смерти мамы бабушка забрала меня в Ленинград. И вскоре я очутилась в детском доме №17, находившемся в Смольнинском районе. Детдом формировался на ходу. Я запомнила огромный зал и около пятидесяти кроватей. Шефство над нами взял первый секретарь Ленинградского обкома партии Жданов. Нам привезли библиотеку и рояль. Учительница разучивала с нами патриотические песни, с которыми мы выступали по радио.

В начале сентября нас погрузили на военные катера и переправили через Ладогу. Ах, какая же она оказалась широкая - конца и края нет. Погода была штормовая. Из-за сильной качки мы не могли удержаться на ногах и катались по трюму. Несколько часов не могли пристать к противоположному берегу. Нас высаживали моряки, передавая из рук в руки. Так мы выбрались из блокадного кольца. Всех детей погрузили в эшелон и отправили в Сибирь.

- Сколько же вы колесили в поезде?

- Три недели. По дороге пропускали эшелоны, идущие на запад. Несколько дней простояли в Новосибирске. Там старших детей определили в школы фабрично-заводского обучения, а малышей (от двух до семи лет) - в детдом. Детей школьного возраста было всего 16 человек. Поэтому нас повезли дальше - в Кемеровскую область. На станции Асино всех высадили и поселили в местный клуб. На следующее утро погрузили на телеги и по разбитым дорогам провезли еще двадцать километров до притока Оби - реки Чулым. Потом пересадили на дырявую баржу. Когда добрались до села Зырянка, наши вещи плавали в воде, а все мы были мокрыми по пояс. Вскоре мы разместились в здании бывшего райсуда. И началась тоскливая жизнь в том отдаленном краю. Трудная дорога и крайнее истощение дали о себе знать. Дети заболевали и умирали. Не выдержав таких испытаний, наша руководительница наложила на себя руки. Ее место заняла молодая учительница Евгения Андреевна. Она добилась, чтобы нам выделили другой дом. Когда начались занятия в школе, разразилась чесотка. Во время карантина всех мазали дегтем для обеззараживания.

- Как же вы смогли выжить в таких условиях?

- У нас была тяжелая сиротская жизнь. Никому мы не были нужны. Пробивались как могли. Без отца и матери. Мы скрывали, что являемся детьми «врага народа»… В чужом краю выжили благодаря тому, что у нас сложился очень дружный, хороший коллектив. Все друг другу помогали. Такого сплоченного коллектива я больше никогда не встречала. Мечтая о возвращении домой, мы даже выпускали свою газету - «Юные ленинградцы». В свободное от учебы время помогали по хозяйству: пилили дрова, занимались с малышами, устраивали праздники... А когда пришла весна - участвовали в полевых работах. Едва поспела смородина, нас отвезли на заброшенный хутор, где мы целыми днями собирали ягоды, а вечерами приезжал кучер и собирал весь урожай в бочку. Однажды нам подарили большой тюк матрасной ткани. И вскоре мы все обзавелись красивыми полосатыми платьями. А из пожертвованного солдатского белья пошили рубашечки малышам.

- Кто же вас оттуда забрал?

- Мамина сестра. Она жила в Казахстане. Ее туда выслали из Ленинграда еще в 1937 году из-за мужа, который попал в ГУЛАГ. До тети я добиралась в теплушках с новобранцами, потом - попутками. Добрые люди помогали, подкармливали в пути. Народ тогда был отзывчивый. Какое-то время я жила в Казахстане, а потом дедушка забрал меня в Москву. Там я окончила школу рабочей молодежи с золотой медалью. Уехала в родной Ленинград и поступила в университет. После завершения учебы меня направили в Киев. Я тогда очень просила, чтобы не отправляли меня на Украину. Но получилось иначе. Вначале работала в университете имени Тараса Шевченко. Потом - в геологической экспедиции. Это был секретный объект. Вместе с мужем мы занимались поиском полезных ископаемых. В доме геологов получила квартиру. Вырастила сына и дочь. У меня также есть три внука и два правнука.

- Когда же вы снова к Богу пришли?

- Так ведь я от Него никуда не уходила. Просто хранила веру без афиши. Крестик надела, когда стала взрослой. Сейчас у меня есть еще один крест - необычный: его дочь привезла из Палестины.

- Вы давно живете в Киеве. А при каких обстоятельствах смогли подружиться с приходом храма в Песочном, где служил ваш отец?

- Это произошло более десяти лет назад, когда я была в Песочном. Однажды возвращалась от маминой могилки через церковную усадьбу. По дороге встретила настоятеля храма отца Игоря. Так мы и подружились. Раньше я там часто бывала. Но теперь уже здоровье не позволяет. Санкт-Петербург вижу только во сне. А недавно мне мама приснилась. Красивая и молодая, какой и запомнилась еще в детстве. Наверное, зовет к себе…

Валентин Ковальский,
г. Киев, Украина.

---

* «Виновным себя не признал…» Эта короткая фраза в обвинительном заключении говорит нам об очень многом! О том, например, что обвиняемый священнослужитель или мирянин не был морально сломлен под страшным давлением чекистов! Его не устрашили угрозами, не сломили «очными ставками» и круглосуточными допросами, «стойками» и прочими приемами дознавателей той поры. Не вывели его на «признательные показания» и кучей ложных обвинений в его адрес от бывших знакомых, сослуживцев, соседей… Он остался человеком Духа и человеком чести даже в неимоверных условиях «извращенных методов ведения следствия», как это назовут впоследствии. Одно только непризнание себя виновным говорит нам о личности осужденного той поры больше пухлых папок во многом фиктивных показаний и протоколов допросов той эпохи. - Ред.