​Соль земли

В Самаре прошел всероссийский фестиваль документального кино.

См. также...

В день, когда Церковь вспоминает чудо Архангела Михаила в Хонех, 19 сентября в Самаре вновь, уже в десятый раз начал свою работу Всероссийский открытый фестиваль документальных фильмов «Соль земли». Призом фестиваля опять стала статуэтка с изображением Архистратига Божия Михаила. Я не раз писал об этом празднике неигрового кино и успел полюбить наш фестиваль. Ведь документальное кино и есть настоящее кино, которое оправдывает существование кинематографа. Дает зрителю то, что должно нам давать подлинное искусство. Расширяет представление о мире, о Боге, о человеке. Но в этот раз — так уж случилось! — хочу рассказать всего о двух фестивальных фильмах. Фильмах, которые вряд ли получат какие-то призы (хотя их, безусловно, заслуживают). И о двух судьбах — таких разных, но в чем-то похожих, где-то в Вечности, возможно, пересекающихся. О поэте, Нобелевском лауреате по литературе (1987 г.) Иосифе Бродском и о режиссере, авторе «культовых» фильмов Алексее Балабанове. Эти люди жили в одно время. Знакомы, скорее всего, не были. И если бы встретились, вряд ли бы так уж тепло обнялись. А вот так сложилось, что хочу рассказать сейчас именно о них.

«Иосиф Бродский: северный край» (режиссер Николай Якимчук, Республика Беларусь, г. Минск).

…Деревня Норинская Коношского района Архангельской области, место ссылки поэта Иосифа Бродского. Северная ссылка, неожиданно ставшая благом для начинающего поэта.

В деревне Бог живет не по углам,
как думают насмешники, а всюду.
Он освящает кровлю и посуду
и честно двери делит пополам.

Он изгороди ставит. Выдает
девицу за лесничего. И в шутку
устраивает вечный недолет
объездчику, стреляющему в утку…

Эти несколько насмешливые, но отнюдь не кощунные стихи Иосиф Александрович Бродский написал 6 июня 1965 года как раз в своей архангельской ссылке. Там его исправляли от «тунеядства» коровниками, копанием картошки, работой сельским фотографом. Хотя в строках этих и чувствуются постмодерновый налет да некая столичная отстраненность, но это уже отстраненность от той духовной реальности, которая успела стать и для него совершенно реальной.

Думаю, именно в северной глубинке он впервые почувствовал Бога. Иначе бы так не написал.

— Я занимаюсь темой Бродского еще с конца 1980-х годов, писал о нем для журнала «Юность», — рассказал мне в интервью после просмотра фильма на фестивале режиссер Николай Алексеевич Якимчук. — А в 1992 году в Нью-Йорке, США, я лично встретился с Иосифом Бродским. Он, конечно, уже был совсем не тот 23-летний юноша, о котором я снял это кино. Он был уже лауреатом Нобелевской премии, был человеком другого совсем внутреннего состояния. Но про деревню Норинскую он и тогда вспоминал с большой теплотой. «Лучше времени у меня никогда не было, но и хуже тоже не было», — признался он. Для него русская деревня стала воспоминанием на всю жизнь. Там он, как ни странно, нашел близких ему по духу людей. И даже есть в его мемуарах слова, что и с друзьями ему порой было труднее, чем с простыми деревенскими жителями. А однажды он признавался, что самое сильное, самое чистое воспоминание у него связано с утренним ранним вставанием и с дорогой на ферму. Он шел тогда на работу вместе со всей огромной страной! И ощущал это!.. Рафинированный Бродский, автор сверхсложных стихов, как ни странно, пришелся ко двору в простой русской деревне. Его до сих пор вспоминают там с теплотой.

В деревне Норинской сейчас музей в той избе, где поэт жил. Некоторые его вещи там сохранились.
А главное, еще живы люди, которые его хорошо помнят. Они расскажут о том, как он не давал местным мальчишкам курить (сам-то закурил в Норинской), как охотно фотографировал всех местных жителей, — там и сейчас в каждой избе покажут снимки, которые сделал Бродский. Как копал вместе со всеми картошку. Как вечерами в зимнем окне склонялся над книгой…

Сейчас в той деревне зимой никто не живет, а вот летом люди туда приезжают. И изба Бродского стала как бы брендом тех мест. А в соседней деревне Коноши, в библиотеке, есть интересная экспозиция, посвященная поэту. Я нашел стихи его той поры. Знаете, их можно было бы и в «Правде» тогда напечатать! Никакой антисоветчины в них и в помине нет. Он в тех стихах славил русского человека-труженика…

Судьба Бродского драматична. Он добился успеха, но добился его очень тяжелыми усилиями. Потому, наверное, и умер еще не старым, на 56-м году. За границей ему пришлось влиться в англоязычную среду, пришлось поддерживать гигантское количество контактов, чтобы добиться признания. В фильме есть эпизод: крестьянская женщина, верующая, а в ту пору еще крохотная девчушка, и вот она вспоминает, как вместе с мамой в 1964 году встретила Бродского на местной почте. И он сказал ее маме: «Я, как и вы, верю в Бога, и точно знаю — Бог сделает так, что я на весь мир прославлюсь». Так все и случилось. Да ведь и Анна Ахматова предрекала ему успех! Когда его сослали за «тунеядство», она сказала: «Какую биографию делают нашему рыжему!»

Вопрос о религиозности Бродского сложный. Но вот о чем нужно помнить. Каждый год на Рождество он писал стихи о Христе. Кто еще из наших поэтов, даже и Православных поэтов, может о себе сказать такое? Кто еще из года в год, из десятилетия в десятилетие каждое Рождество встречал новыми стихами, посвященными Воплотившемуся Богу?! Такого поэта, наверное, больше нет. А у Бродского целый сборник Рождественских стихов. И я уверен, ему в этом как раз архангельская деревня и помогла. После ссылки он стал писать стихи уже совсем по-другому.

Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чем там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе,
и главное, было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось,
отныне, как минимум, на три делилось.

…Мы приехали в его деревню вдвоем с оператором Вадимом Сосновских. Вот и вся наша съемочная группа! И сняли за два дня полнометражный фильм. Такой фильм сделать стоит в Москве до семи миллионов рублей. А у нас и денег-то с собой не было никаких. Не то что каких-то там тебе «бюджетов». Просто приехали и стали снимать. Ну а потом уже деньги стали находить на монтаж. Как-то вот так вот все и сложилось.

* * *

Судья: Ваш трудовой стаж

Бродский: Примерно…

Судья: Нас не интересует «примерно»!

Бродский: Пять лет.

Судья: Где вы работали?

Бродский: На заводе. В геологических партиях…

Судья: А вообще, какая ваша специальность?

Бродский: Поэт, поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова.) А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому? Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал… я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же еще?

Бродский: Я думаю, это… (растерянно) от Бога…

(Из стенограммы заседания суда от 3 марта 1964 года.)

Те, кто тогда по указу о «тунеядстве» приговорили поэта к пяти годам принудительного труда в отдаленной местности — а это был максимальный срок по такой статье! — не представляли, конечно же, какое благо они для него совершали. Пробыл он в Норинском всего полтора года, срок ему скостили из-за давления международной общественности. Но и этот сравнительно небольшой отрезок времени придал его и без того колоритной личности совсем уже иной объем.

Недавно мне довелось встречаться с правнуком Достоевского — Дмитрием Андреевичем Достоевским, и он мне без обиняков сказал: каторга стала благом для писателя! Без нее он бы так и остался в плену своих социальных утопий, не пришел бы ко Христу…

То же, наверное, было и с Бродским… Обрел ли он подлинную глубокую веру, судить не берусь. Но все же поэты как-то умеют иначе, чем мы, общаться с Небом. И то, что так важно и так необходимо для большинства из нас (конфессия, традиция, обряд), для поэтов порой как-то удивительно восполняется вдохновением. Ведь не зря же на суде Бродский признал, что талант дается Богом!

Я никогда не считал и не считаю Бродского близким мне поэтом. Его стихи, меланхоличные, несколько книжные, как-то скользят по рассудочной части сознания и не задевают за живое. Но читаю их и невольно проникаюсь уважением к автору. А иногда и что-то вдруг подлинное брызнет на тебя из простых, в общем, строчек.

Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.

…Кто жил в юности, как он, как я, на Васильевском острове в Петербурге, не сможет вот так вот запросто отмахнуться от этих строгих и одновременно надрывных строчек.

И вот этот человек с орлиным профилем и как бы без возраста уже в свои всего-навсего 23 (свойство гения — рано взрослеть!) не по своей воле оказался в несколько ином измерении. Среди простых селян, среди русских богобоязненных баб да чуть пьяненьких мужичков. Среди тех, кому, в общем-то, глубоко и искренне безразличны все его, там, стихи. На ферме, среди кур и коров, стихов не почитаешь. Но на экране не зря же несколько раз вспыхивает лицо немолодой женщины, кажется, ее звали Таисией, которая приютила у себя в доме опального поэта. У нее не было детей, к Бродскому относилась как к сыну. В ее лице, в ее взгляде светится такая подлинная поэзия, что не хватит никаких стихов, чтобы донести до читателя, не расплескав, эту удивительную сказку русского лица (простите, что привожу здесь строки уже другого поэта).

И еще одно, но уже по-иному неотмирно-светящееся прекрасное лицо то и дело мелькает в кадре. Марина Басманова, художница, возлюбленная поэта… Та любовь, которая пронзает на всю жизнь… От которой не спрячешься даже за океаном… Она приезжала из Ленинграда к нему в деревню. Как какая-то добрая фея из сказки, запомнилась тем, что привозила крестьянским детям подарки… Учила их разбивать клумбы возле домов… Они повзрослели, те самые дети, даже немного уже и состарились, но ее вот всё не забыли. Да разве же забудешь такое лицо? Ее лицо — с отблеском трагической красоты, тоже создает особую какую-то атмосферу на экране.

— Я слышала, и не раз, как он по телефону говорил со своей Мариной Басмановой, — вспоминает в фильме спустя полвека жительница Норинской. — Как он с ней ласков бывал! «Солнышко моё, дорогая моя, радость моя, как мне тебя не хватает…» А наши что мужики? То пьяные, то вот сквернословят…

В самом начале киноленты есть такие кадры: в Норинской две женщины в платочках поют нараспев, по-церковному, стихи Лермонтова (не Бродского же им петь) — «Выхожу один я на дорогу». С чувством поют! Но поют все-таки как-то вот странно. Заменяют свободно некоторые слова, запросто выбрасывают ненужные строфы, вовсе и не считаются с волей классика. И даже досочиняют вместо него целые абзацы. Так вот и русская культура поступит когда-нибудь с Нобелевским лауреатом, русским, евреем и американцем одновременно — Иосифом Бродским. Что-то из его поэзии возьмет как свое и прижмет к груди как самое дорогое. Что-то выбросит за ненадобностью. А что-то спокойно заменит на более подходящее. Но не отвергнет всего целиком! Усыновит. Приголубит. Ведь не отвергла же петербургского поэта славная архангельская деревенька!

Протопресвитер Александр Шмеман писал в своем Дневнике: «17 февраля 1973 года. …на вопрос какого-то еврея, почему он христианин, Бродский ответил: «Потому что я не варвар…» Страшно нервный. Впечатление такое, что потерян, не знает, как себя вести».

Тяжело давалась ему заграница! Ссылка далась ему легче.

Умирать на Васильевский остров он не приехал. Хотя депутаты города на Неве предлагали близким поэта организовать похороны в его родном городе. Но стихи Бродского о Васильевском острове заграничные родственники его почему-то не сочли за последнюю волю почившего. Его отпевали в Епископальной церкви в Нью-Йорке. А похоронили в Венеции, на протестантском участке кладбища Сан-Микеле. На его могиле написана строка из элегии Проперция: Letum non omnia finit — Со смертью не всё кончается.

И поэты чувствуют это лучше других.

«Алексей Октябринович» (режиссер Дарья Иванкова, ВГИК имени С.А. Герасимова, г. Москва.)

Главный герой фильма — кинорежиссер Алексей Октябринович Балабанов, который умер недавно, в 2013 году. Талантливый художник, который в своих жестких фильмах старался выразить суть времени и нашу принадлежность к нему…

Автор киноленты студентка ВГИКа 26-летняя Дарья Иванкова, как и сам Балабанов, родом из Екатеринбурга. Ее фильм об известном режиссере не производит впечатления ученической работы. Это настоящее взрослое кино.

Но в разговор о фильме про режиссера Алексея Балабанова («Брат», «Мне не больно», «Груз-200» и другие) первым включилась не она, а высказался ее старший коллега Николай Якимчук, который тоже присутствовал на просмотре. Но на его несколько категоричное суждение Дарья никак не отреагировала. Симпатичная хрупкая девушка оказалась довольно суровой для своих лет. Просто, как позже выяснилось, в кино для нее существует только один авторитет. Тот, о ком, собственно, и снимала она свой фильм. Режиссер Балабанов.

Говорит Николай Якимчук:

— Почему он так умер? Почему стал пить? Ранние фильмы у Балабанова замечательными были. Какая прекрасная лента «Счастливые дни»! А потом с ним что-то случилось… Эти его последние киноленты режиссер Александр Сокуров назвал так: антикино. И последние его фильмы стали его убивать. Он изменил тот внутренний кодекс, который был в его ранних фильмах, он как бы переформатировал свое творчество. Искусство очень серьезная вещь. И оно влияет на жизнь художника. Стали и на него влиять снятые им киноленты. Вся эта жуть вошла в его жизнь. Выплеснулась с экрана черная энергия и стала его убивать. И я это в фильме о нем сегодня увидел… Вообще, фильм сделан твердой рукой, это хорошая режиссерская работа. Поздравляю, Дарья!

Я ожидал, что Дарья Иванкова начнет возражать опытному режиссеру. Не тут-то было! Промолчала холодно, отстраненно. Тогда я задал ей первый вопрос.

— Вы ведь не из «балабановского» поколения девяностых, и его фильмы не могли так уж сильно вас затронуть…

— Затронули. Особенно «Брат».

— Что явилось толчком для работы над фильмом?

— На съемочной площадке встретилась с его вдовой Надеждой Васильевой. Мы познакомились, стали общаться. Потом я попросила у нее разрешения снимать эту картину.

— Какой фильм Балабанова вам ближе всего?

— «Про уродов и людей».

— Страшный фильм!

— Красивый!

— Почему назвали ленту «Алексей Октябринович»? Это какой-то вызов, намек на советское прошлое?

— Нет, просто назвать ленту про режиссера такого уровня по имени и фамилии было бы слишком фамильярно. А у него вот такое вот отчество. Вот и всё. Просто это уважительное обращение. Был бы он Александровичем, фильм бы назвала «Алексей Александрович». Но он Октябринович. Вот и назвала так.

— Ради чего вы сняли это кино?

— Это началось для меня с его последнего интервью 2013 года. То есть я уже хорошо знала его фильмы, но это интервью как-то на меня повлияло особенно. И ведь было это его последнее интервью. Так уж вышло, я была на той встрече режиссера со зрителями. И меня потрясла его история про крест. Он как бы в шутку ее рассказал, почти не всерьез, но мне показалось в этом нечто символическое. Он рассказал в том интервью: «Вот недавно, на Пасху, священник попросил меня нести крест вокруг храма. Просто в храме почти что не было мужчин. Ну, я и согласился. А крест оказался очень тяжелым. Я уж и пожалел было, что его взял. Едва донес. Не сильный я физически…» — «Что же вы так! Себя не пожалели. Не надо было брать тот крест», — сердобольно вставила свое слово журналистка. — «Больше не возьму», — сухо, сдержанно ответил он. И вскоре умер.

Это меня так потрясло тогда! И я поставила эпизод из интервью в самый конец фильма. Мне тут увиделось нечто символичное про его судьбу. Он взял крест очень тяжелый. Наверное, не по силам даже. И все же пронес его, сколько смог. Простая история оказалась с подтекстом. Мой фильм про его жизненный крест.

В российском кино того времени он для меня единственная крупная личность. Если мои дети или внуки через двадцать, через тридцать лет спросят меня о том времени, я им включу фильмы Балабанова — «Брат», «Жмурки»... В его фильмах лучше всего запечатлелось то время. Он был режиссером со своим почерком. Его фильмы ни с какими другими не спутаешь.

— Были у вас открытия во время работы над лентой?

— Были, много... Встречалась с его одноклассниками, это не вошло в кино, но их рассказы о его детстве и юности дали мне понимание его личности. Родной город Екатеринбург так мне помог в съемках! Рок-клуб предоставил старые записи. Совершенно безплатно мне дали для фильма записи интервью с Балабановым.

А еще мне очень запомнилась его семья — супруга, двое замечательных сыновей. Для меня его дети и его жена — главное открытие в Балабанове.

— Вы специализируетесь на документальном кино?

— Да, учусь в мастерской неигрового кино у Заслуженного деятеля искусств России Сергея Мирошниченко. Он тоже гость фестиваля. Мой фильм хорошо приняли во ВГИКе, и теперь он поедет еще на несколько фестивалей.

— Если бы Алексей Балабанов сегодня вместе с нами посмотрел ваш фильм о нем, что бы он сказал?

— Не знаю, что бы он сказал или даже показал мне. Даже не знаю…

Его поздние фильмы чудовищны, невозможны. Почти все (исключение «Мне не больно» и самый последний «Я тоже хочу»). Их смотреть до конца и врагу не пожелаешь. Но в этом и есть их сила. Я бы назвал это так — шокирующее, неполиткорректное кино. И все же почему-то именно этот режиссер как никто другой не просто отразил десятилетие девяностых. Но и повлиял на него. В чем-то даже изменил ход времени. А это такая большая творческая удача, что за нее легко спишутся все грязные эти его «кочегары» со «жмурками». Потому что это уже больше, чем просто кино!

Он снял «Брат», и теперь можно судить да рядить о нем, но поделать с этим уже ничего невозможно. Именно с этой киноленты — и с веселого, по-хорошему озорного «Брата-2» — началось наше «поднятие с колен». Которое и по сегодняшний день, надеюсь, что продолжается. Балабанов как-то вот почувствовал — любовь к своему народу помогла ему в этом! — чего больше всего не хватало русским как раз в то время.

А мы тогда так устали от поражений… Развал страны, обнищание, диктат Запада… Что этому противопоставить? Олигархов? Политиков? Спортсменов? Он предложил свое — Данилу Багрова. Может быть, зря он так. Ведь оба же заплатили за это своими жизнями — сначала в Кармадонском ущелье пропал Сергей Бодров, а потом и сам режиссер сгорел быстро и безысходно. Но что сделано, то сделано. И из песни не выкинешь слов. И сейчас уже можно при желании даже поговорить и о некоем в чем-то даже чуточку пророческом характере его кинолент. Вспомним слова про «наш Севастополь», про «кирдык Америке» и самое главное — «в чем сила, брат?». А она в Правде. А значит — в Солнце Правды — в Боге! В этом он оказался прав. Не ошибившись в главном, все же немного простительно ошибаться во всем остальном.

Кинолента Дарьи Иванковой показывает нам Балабанова разных периодов. Талантливого завсегдатая рок-клубов. Начинающего режиссера. И вот уже перед нами в потрепанном тельнике, с клочкастой полуседой бородой режиссер, за которым четко читается большая судьба. Уже подошедшая к своему краю.

«Отними у человека память, — звучит в фильме запись из его юношеского дневника, — и он станет бабочкой, внешне красивой, но каждый может проткнуть ее булавкой и повесить в свой гербарий».

А еще — его слова о том, что всем дорого. «Я назвал свою ленту «Брат». Эти слова «брат», «отец» сейчас истрепались. А ведь нет сильнее этих кровных уз! Всегда вздрагиваю, когда слышу на улице от незнакомца: «Брат, дай закурить» или того хуже: «Отец, подкинь полтинник на выпивку». Это для всех святые слова, и им нельзя дать вот так истрепаться…»

Трудно жилось на свете режиссеру Балабанову. Но был он честен, талантлив, умел любить. И шел к Богу. Незадолго до смерти режиссера обвенчал с супругой его друг священник (а в прошлом известный художник) иеромонах Рафаил (Симаков) из-под Углича. Подозреваю, что именно он и предложил нести ему тот тяжелый крест вокруг храма. Сейчас священник пишет повесть о своем именитом друге-режиссере. Он считает — а духовнику ведь видней! — что Алексей Октябринович Балабанов шел к Богу. И старался Ему служить. Если это так, то остальное ведь даже и не второстепенно. В фильме «Алексей Октябринович» эта надежда как-то все же читается между кадрами.

Антон Жоголев.

P.S. Фильм «Алексей Октябринович» режиссера Дарьи Иванковой стал лауреатом фестиваля «Соль земли» в номинации «Времена не выбирают».