На пути в монастырь

Главы из автобиографической повести.

Начало см.

Об авторе. Иеромонах Антипа (Александр Алексеевич Авдейчев) родился в Самаре в 1964 году, окончил Куйбышевский государственный медицинский институт. Кандидат медицинских наук. В 2001 году овдовел, отец двоих детей. В 2005 году рукоположен в сан священника и направлен служить в село Сырейка Кинельского района Самарской области. В 2012 году принял монашеский постриг. Около года подвизался на Сочинском подворье Валаамского монастыря. В настоящее время — заштатный клирик Самарской епархии.

Самостоятельность — Абдулино

После сдачи экзаменов по интернатуре и получения удостоверения я совершил пробную вылазку на место моей будущей «ссылки». Впечатление составил полностью соответствующее моим планам: грязный городок, старая-престарая больница, завал неврологических безхозных больных. Суровое место! Как раз то, что надо!

Ярко запечатлелся в памяти день моего окончательного приезда в Абдулино 31 июля 1988 года. С оранжевым рюкзаком и солидным кожаным «дипломатом» я разместился в апартаментах, где мне предстояло провести первую ночь на чужбине. Это комната отдыха в бараке для командированных из управления железной дороги чиновников близ железнодорожного вокзала. С собой кроме коробки просроченных и твердых, как камень, шоколадных конфет (о чем мама, заботливо положившая их в рюкзак, конечно же, не подозревала) ничего съедобного не было. Позавтракав стаканом холодной воды с «каменными» конфетами, я начал свою самостоятельную жизнь.

Главный врач Георгий Федоров (отчество в памяти не отложилось) — беззлобный алкоголик, худощавый жердеобразный человек, старался всеми силами понравиться мне. Кстати, большинство персонала больницы втайне вздыхали о бывшем главном враче Тимуре Амирановиче Чачаве, которого сами же выжили, устроив настоящую травлю и вынудив его перейти на должность хирурга районной больницы. Меня одна из конкурирующих группировок больницы пыталась выдвинуть на место лидера инициативной группы по возвращению Тимура Амирановича назад на «железку». Помню, что закончилось это пожеланием Федорова «прекратить мышиную возню». До Чачавы главным врачом был человек-легенда — Чариков, близкий родственник моего одногруппника Вити Чарикова.

Пообещав в ближайшее время переехать на новую квартиру и отдать мне в распоряжение свой домик на территории больницы, главный врач временно поселил меня в заведении, называемом бригадный дом. Здесь иногородние локомотивные бригады отдыхали перед обратной поездкой. Меня поселили в комнату-пенал с крашенными темной краской стенами, тусклой лампочкой под высоким потолком и грязным окошком. Зато в бригадном была изумительная столовая с дешевой и вкусной кухней и горячий душ.

Достаточно покормив меня «завтраками», главный врач наконец-то освободил для меня жилище, и я с трепетом переселился. Грязь в доме меня не опрокинула. Я взялся за дело. Вытащил из домика с полгрузовика всякого хлама, вымыл и вычистил его, натащив при помощи сердобольных сотрудников больницы самую необходимую мебелишку. Дали мне древний холодильник «ЗиЛ». Чуть позже больница оплатила мне покупку небольшого холодильника «Саратов». На абдулинской почте я выписал самую передовую прессу того времени: журнал «Наука и религия» и газеты «АиФ», «Медицинскую газету», «Литературку», а также «Медицинский реферативный журнал», — и стал жить-поживать, опыта наживать.

Домик и больничный стационар находились в двадцати метрах от маневровых железнодорожных путей. Первое время я не понимал, как можно жить под постоянный грохот формирующихся грузовых составов и переговоры маневровых диспетчеров по громкой связи через мощные репродукторы на столбах. Да и если б только диспетчеров! Скучающее местное население нередко «отрывалось» на истошных криках и воплях в служебный микрофон по ночам. Но ничего — привык!

Первое время после прибытия у моего рабочего кабинета в поликлинике был аншлаг. Прежний невропатолог, достаточно натешив местное население своими пьяными выходками, отбыл домой в Куйбышев года за четыре до этого. По этой причине прием в поликлинике и консультации в терапевтическом отделении вела невропатолог из местной центральной районной больницы Татьяна Васильевна Скобелева — местная жительница, недавно окончившая Оренбургский мединститут и не отличавшаяся деликатными манерами. С ней я поддерживал добрососедские отношения.

Вскоре после начала моей собственной врачебной практики я получил на дорожном аптечном складе настоящие, пусть даже простенькие стальные, ИГЛЫ ДЛЯ ИГЛОРЕФЛЕКСОТЕРАПИИ. Не мудрствуя лукаво, стал претворять теорию в практику. Ко мне потянулись не избалованные медицинскими услугами абдулинцы. После приема в поликлинике и осмотра неврологических больных в стационаре я занимал освобождавшийся к тому времени физиотерапевтический кабинет, и туда начинали тянуться страждущие, по преимуществу женщины. Вкалывал иглы, что называется — «набивал руку», делал массаж с элементами мануальной терапии. Как ни странно, от моих сеансов многие получали значительное улучшение. Большинство благодарили, кто чем мог, хотя никакой таксы я не назначал.

Как-то меня попросили полечить приехавшую к сотруднице больницы родственницу — молодую женщину. Она оказалась очень привлекательной (пациентки мои были чаще пожилые и очень полные), и поскольку я лечил ее, включая мануальные манипуляции, то, будучи неженатым, почувствовал сильное влечение. Она ощутила это и, думаю, ради развлечения подыгрывала мне. Как-то мы оказались попутчиками и шли мимо моего домика, и я, поймав ее несколько заинтересованный взгляд, указал на хижину и сказал, что живу очень уединенно и не люблю гостей. Отчетливо помню, как назвал себя образно «монахом». КТО МОГ ЗНАТЬ ТОГДА, ЧТО ЭТО ОКАЖЕТСЯ ПРОРОЧЕСТВОМ!

Первое время после прибытия в Абдулино я переписывался с женой моего друга Аней, мы обменивались любезностями, вспоминали наше общение, хотя вспоминать-то, собственно, было нечего, единогласно поносили Борю. Каким-то образом мои письма Боря прочитал. Было объяснение с ним по телефону. Договорились потолковать, когда я приеду в Куйбышев. На центральном автовокзале состоялся длинный разговор. Оба страшно волновались, трясущимися руками курили одну за другой сигареты, хотя я и не был курильщиком. Однако расстались друзьями, вынеся суровый приговор Анне и вообще всем женщинам, в чем были, наверное, частично и правы.

В скором времени были закончены отделочные работы в новом двухэтажном здании поликлиники, и мне достался кабинет, который никто не хотел брать. Неизвестно для каких целей предназначенный по проекту, он состоял из трех комнат: центральной большой с входной дверью и двумя смежными маленькими. Напротив оказался также пустующий кабинет большой площади. Быстро смекнув, я решил развернуть в этих помещениях реабилитацию для своих больных. Кабинет напротив стал кабинетом ЛФК. Там была вмонтирована в стену шведская стенка, установлен аппарат для механотерапии, куплен и постелен на пол большой палас. Вскоре к нам устроилась на работу медсестра, имеющая квалификацию инструктора ЛФК. Мне нужно было своих больных с вертеброгенной и суставной патологией куда-то направлять. Дело пошло! В центральной комнате моего трехкомнатного кабинета был оборудован кабинет психотерапии, в который я вывел акустические колонки. В комнате справа мы устроили аппаратную, гардероб и бытовку. В комнате слева я вел прием неврологических больных. Занятно было наблюдать, как пациент, открыв дверь из коридора, попадал в затемненное плотными шторами безлюдное пространство. Уже на этом этапе я начинал диагностику. Ждал и наблюдал, каким образом бедняга выйдет из возникшего положения.

Будучи нетерпимым к рутине, я сразу же заказал в типографии стандартные бланки-клише неврологического приема. Достаточно было только подчеркнуть нужные слова и поставить подпись, а сестра вклеивала листок в амбулаторную карту. Мне Господь послал в помощники очень расторопную молодую женщину — татарочку Олю (вернее, Олию) Фаттахову — жену начальника Абдулинского ГАИ. Быстро я разработал очень рациональный алгоритм приема. Распределяли больных таким образом, что удавалось положенную на шесть часов нагрузку отработать часа за три. Все были довольны. Затем я шел в расположенную неподалеку почту и забирал свою подписную корреспонденцию. Еще около часа мы с Олей просматривали свежую прессу, успевая принять запоздалых больных, пили чай, и я уходил в стационар, по пути заходил в свой домик пообедать. В терапевтическом отделении я смотрел своих больных, осматривал и описывал новых, быстро писал дневники и принимал в физкабинете пришедших по платным услугам на иглотерапию и мануальную терапию. К этому времени я оформил патент-разрешение на оказание частных медицинских услуг и вел специальный журнал. Вечером в своем домике я предавался чтению специальной литературы и публицистики. Писал конспекты, и даже как-то нарисовал простым карандашом на большом листе ватмана и повесил в зале портрет своей возлюбленной Ирины Труновой.

Позже мне подарили Библию, и я методично ее проштудировал КАК РАБОЧИЙ МАТЕРИАЛ, хотя привычно что-то записывал. Больше ради «галочки» и престижа: мол, «Библию тут прочитал на днях». Потом мне достали Толковую Библию Лопухина в трех томах. Она заняла свое почетное место на книжной полке, но не более того! Тогда я считал более применимыми к жизни другие духовные источники. Где-то достал и проработал махровый восточный эзотерический оккультизм Ошо, просматривал книги по магии. Пытался заниматься экстрасенсорикой, лозоискательством. Слава Богу — ни в одной из подобных ловушек я не оказался, хотя это было соблазнительно и вполне возможно!

Как-то меня включили в работу медкомиссии военкомата, и там мы познакомились с районным психиатром Виктором Торопчиным. Он был родом из Похвистнево, окончил оренбургский мединститут, работал в Абдулино и жил у бабушки. Внешне в чем-то походил на популярного в то время телеведущего Влада Листьева. Мы подружились, много общались, хотя полной общности и не было.

Одновременно со мной в Абдулино приехали еще несколько молодых специалистов-врачей. Вместе с нами из Самары прибыла убитая горем после неудачной попытки остаться в Куйбышеве моя одногруппница — терапевт Марина Днепрова. Мы познакомились с молодыми врачами из районной больницы — выпускниками оренбургского мединститута.

Нашего поликлинического хирурга звали Дмитрий Филиппович. Его личность требует особого разговора. Похоже, он олицетворяет собой характерный результат воздействия на душу советской тоталитарной системы. Далеко не глупый, с крепкой крестьянской закваской, огромными трудовыми руками, он всем своим внешним видом и манерами выражал некий протест. Его не любили и над ним смеялись. Больных он старался «футболить» куда только можно. Часто больной немедленно направлялся ко мне с краткой лаконичной записью в амбулаторной карте «к невропатологу» без какой-либо конкретизации. Дмитрий Филиппович имел разносторонние интересы, возможно даже молился и веровал в Бога. Как-то он достал для меня новенькую Толковую Библию, хотя в то время это было почти невероятно.

Мне удалось добиться разрешения выезжать раз в месяц в Куйбышев в командировки на заседания городского общества невропатологов. Получалась одна безплатная поездка домой и одна — на общих основаниях. Постепенно обустроился мой быт: два раза в месяц я ездил домой (пять-шесть часов езды от Абдулино до Куйбышева), готовил на неделю еду, особенно не заморачиваясь по поводу разнообразия меню. Когда дежурил по больнице, снимал пробу на пищеблоке, где меня кормили «от пуза». В душ ходил в хирургическое отделение напротив дома, белье возил в стирку домой или носил в городскую прачечную. Даже досуг организовал для себя с пользой. Стал посещать секцию настольного тенниса в клубе железнодорожников и… неожиданно стал чемпионом города, поскольку никто из именитых теннисистов не принял в расчет очкастого докторишку «с железки». Даже первый разряд мне там официально оформили.

Вскоре ко мне на прием пришли знакомиться «бывшие» из числа сильных мира сего. Первым наведался директор абдулинского краеведческого музея, в прошлом секретарь райкома партии, Иван Андреевич Качалов. Вслед за ним пришел бывший директор вечерней школы Григорий Николаевич Мязин. Они нуждались в моем наблюдении как невропатолога и заботливо взяли меня под свое крыло. С этого времени их покровительство закрывало меня от всех возможных неприятностей. Часто мне приходилось бывать у них в гостях, где их хлебосольные жены угощали меня вкусными обедами и наливками. С их поддержкой я смог получить временную прописку.

Мои благодетели приобщили меня к пчеловодству, поскольку имели неплохие пасеки. При их поддержке я начал практиковать апитерапию — лечение пчелиными укусами. Даже в командировку в тольяттинскую медсанчасть ездил ознакомиться с опытом применения этого метода. Забавно было видеть, как после приема в поликлинике я бежал к Григорию Николаевичу, стремительно переоблачался в плотный комбинезон, надевал сетку на голову, выуживал с окна в сарае пчел, сажал их в баночку и бежал в стационар. После обхода, оформления историй болезни и листов назначений я начинал чудодействовать с пчелами. Пациенты лежали в физкабинете на кушетках, отгороженные друг от друга ширмами, и, поеживаясь, слушали хоровое жужжание пчел. Особенно впечатляло зрелище, когда мне не удавалось взять пинцетом выкарабкивающуюся из отверстия баночки пчелу, и она часто атаковала меня, стараясь пробраться через волосы к коже головы. Я бросал свое целительство и выбегал из кабинета, отчаянно колотя себя руками по голове на удивление обитателям терапевтического отделения. Эффект от апитерапии был потрясающий, особенно при заболеваниях суставов. Помню, как ко мне привезли пожилую женщину, с трудом самостоятельно передвигающуюся. После нескольких сеансов апитерапии она смогла одна без помощников перетаскать в сарай-угольник ведрами грузовик угля, привезенного ей и выгруженного у дома.

Через год после приезда я стал уговаривать главного врача направить меня на специализацию по психотерапии в Куйбышев. Мне дали направление, куда я и просил — в городской психотерапевтический центр к главному психотерапевту области Михаилу Львовичу Покрассу. Он своеобразный и очень самобытный доктор, автор так называемой «психотерапии поведением». Много пришлось пережить за те два месяца, поскольку любой новый курсант принимается на обучение, только если он сам готов был признать себя пациентом. Мощная харизма, личное обаяние и что-то такое, что не опишешь словами, некий шарм придавали происходившему в кабинете неповторимый серьезный колорит. Конечно же, я загорелся психотерапией! Небольшое помещение, подчеркнуто аскетическая обстановка, большое скопление народа по вечерам. Внешне — никаких «шаманских» атрибутов. Люди в кругу — «группа», первичный прием — «при всех». Здесь я познакомился с местной психотерапевтической традицией и «учениками-последователями» Покрасса, которые, при всем моем уважении к ним, не смогли избежать влияния маститого босса. Сергей Александрович Затулин, Яков Иванович Дядченко. Познакомился я и с корифеем куйбышевской психотерапии Евгением Николаевичем Литвиновым. Как-то раз пришлось коротко пересечься с психологом Лилией Николаевной Болдыревой, с которой мы еще встретимся в нашем повествовании через 24 года. Попросил как-то Затулина показать на мне метод гипнотерапии. Как он ни старался, никаких внушенных ощущений у меня тогда вызвать не удалось. К счастью! Упрекнув меня в том, что я «закрыт», он прекратил свои попытки. Только совсем недавно я узнал, чем могла бы для меня обернуться подобная «открытость».

Вернувшись в Абдулино, я рьяно бросился «психотерапевтировать» всех без разбора. Народ тогда был еще под впечатлением телесеансов Кашпировского и Чумака. В своих интонациях, фразах и поведении ощущал присутствие Михаила Львовича Покрасса. Начитавшись и наслушавшись о Ленинградской школе психотерапии, решил использовать свой ведомственный безплатный разовый билет для «паломничества» к «психотерапевтическим святыням». Приехал в Ленинград осенью 1989 года. Неприхотливый к бытовым условиям, разместился в комнате отдыха Московского вокзала и совершил поездку в Психоневрологический НИИ им. В.М. Бехтерева.

В Абдулино я развил бурную просветительскую деятельность. Как-то пришел в редакцию районной многотиражки «Знамя коммуны» и предложил вести рубрику «На приеме у психотерапевта». Мне пошли навстречу. Большую помощь оказала корреспондент газеты и ведущая местного радио Зинаида Терентьевна Даткова. Сохранилась только одна публикация, которую в полном виде я и предлагаю.

Ваш сценарий (22 февраля 1990 г.)

Известно, что характер человека, «шаблоны поведения», особенности его отношений с окружающим миром формируются, увы, до шестилетнего возраста. Из своего опыта общения с родителями мы постепенно строим собственное понимание поведения окружающих.

Мальчику, не понимающему отца, трудно осознать себя мужчиной, мужем, отцом. А женщине рядом с ним нелегко сохраниться по-женски слабой и доверчивой, не скрывшись от неудовлетворенности за ролью «заботливой» матери собственного мужа» или «деспотичного начальника» в семье.

Девочка, не научившаяся уважать мать, психологически не готова стать женщиной в полном смысле. Отсюда нередко возникают проблемы безплодия, токсикозов, выкидышей, осложненных родов, хронических детских болезней и ощущения себя «искалеченной матерью».

Мальчику, не почитающему мать, зачастую нелегко расстаться со «сладостным одиночеством», найдя в своей душе место для женщины. Чаще это либо закоренелые холостяки, либо мужья-грубияны.

Девочка, не понимающая отца, душой будет нередко чувствовать мужчин как «неизбежность, от которой можно ждать только неприятностей, но которую приходится терпеть». Мужчина рядом с ней, не одаренный ощущением нужности, будет чувствовать себя «безплатным приложением», «добытчиком денег», и в конечном итоге его душа найдет приют в бутылке и пьяных дружках, у другой женщины, или, не найдя убежища, она сожжет своего хозяина тяжелой болезнью.

Если в семье покоя нет, то как бы родители ни маскировали неразряжаемую напряженность, ребенок всегда почувствует ее и подсознательно будет от нее защищаться, становясь «толстокожим», черствым, не способным понимать чувства других людей, что в дальнейшем выразится в трудностях общения и бегстве в одиночество.

В конечном итоге следствием описанных ситуаций будет хроническое психоэмоциональное напряжение, являющееся главным поставщиком «болезней цивилизации».

И все же положение не столь безнадежно, если вспомнить, что мы из вида «человек разумный» и имеем все основания отказаться от признания человека «щепкой на волнах злой судьбы».

Предлагаю вам, уважаемый читатель, попытаться «опознать свой сценарий» и стать его хозяином.

А. Авдейчев, врач узловой больницы.

Совершенно очевидно, что статья была написана под влиянием впечатления от прочитанных на специализации работ Покрасса. Категоричный, сектантский стиль, множество ассоциаций в кавычках, данные в ней радужные перспективы показывают, насколько я был тогда зомбирован и был готов идти напролом ради реализации в жизнь продвигаемой Михаилом Львовичем доктрины активной жизненной позиции. Несмотря на сомнительные моменты, методика по тем временам была новаторской по отношению к господствующему в ту пору взгляду на психотерапию как некие оздоровительные сеансы (гипноза, аутогенной тренировки, саморегуляции и тому подобной оккультной мишуры).

В конце 1989 года в терапевтическое отделение устроилась на работу новая медсестра Татьяна Сонина. Миниатюрная, смугленькая и симпатичная, она сразу обратила на себя мое внимание. Вскоре она оказалась у меня в доме. Позже Таня мне призналась, что как только меня увидела, почувствовала — «он будет мой». Масла в огонь подливала ее напарница по дежурствам пожилая медсестра Эльза Петровна. Она же подбадривала Таню, когда я пригласил ее к себе и та вдруг сильно растерялась. К тому времени бедняжка находилась в очень стесненных жизненных условиях. Она относительно недавно вышла замуж по пылкой любви за «Толика», который был на несколько лет младше ее. Какое-то время они жили душа в душу. Потом муж стал изменять Татьяне, пытался бить, но она себя в обиду не давала, и завязывались молчаливые «бои без правил». Не выдержав, она ушла к подруге Галине, жившей с сожителем Серегой не самой тихой жизнью. Мой домик и я сам показались ей тихой пристанью в бурном океане жизни. Таня стала моей первой женщиной. Поскольку мое жилище было на виду у всей больницы, вначале она украдкой приходила затемно, звонила в дверь и мышкой ныряла в сени. Только значительно позже мы открылись.

К этому времени произошло еще одно событие — из хирургического отделения уволился единственный доктор Николай Бодрин, и отделение оголилось. Какое-то время из Куйбышева, ставшего к тому времени Самарой, в командировки приезжали хирурги. Но вот наконец прислали молодого начинающего хирурга Владимира Самуиловича Майзлина. Он только что закончил интернатуру, где проявил себя как норовистый и ищущий специалист. Потомственный хирург, высокий, энергичный, с типичным еврейским темпераментом, Володя сразу «взял быка за рога». «Построил» всех, начиная от главного врача. Федоров к тому времени все быстрее спивался и куда-то уехал вместе с семьей. На место главного врача назначили бывшего главного врача СЭС Кудоярова (имени его я не запомнил), безталанного, хотя и непьющего. Владимир Самуилович начал с того, что заказал для всего персонала хирургии разноцветную современную форму с брюками и куртками, ввел обязательное обращение по имени-отчеству, провел ревизию инструментария. Поскольку для операций ему необходимо было обязательно кого-то из коллег приглашать для дачи наркоза и ассистирования, он познакомился с хирургами и анестезиологами районной больницы.

Интересно Володя устроил и свою личную жизнь. Вскоре после его прибытия в отделение поступила с острым аппендицитом дочь медсестры Эльзы Петровны, едва достигшая совершеннолетия Катя. Владимир Самуилович прооперировал ее, а через сутки после операции уже забрал ее к себе на служебную квартиру. Одновременно с искусной в кулинарии хозяйкой квартира была укомплектована рацией, холодильником и новой мебелью. Я наблюдал за происходящим с большим удивлением. Да и не только я! Ведь Абдулино, несмотря на статус города, по сути — большая деревня с 10-тысячным населением.

Вскоре наши пути с Владимиром Самуиловичем разошлись, и я ни разу не слышал о нем никаких известий, кроме того, что он, набравшись врачебного опыта, сменил Абдулино на Израиль. Ну а Катя была деликатно оставлена у себя на родине. Слава Богу, она смогла пережить свой роман и вышла замуж за простого русского парня.

Вскоре через Эльзу Петровну моя Таня познакомилась с Катей, и мы стали дружить «семьями». Вместе нескучно проводили время. Я смотрел на Таню, пытался найти что-то нас объединяющее, но не находил. Она, по-видимому, тоже чувствовала это, но боялась потерять меня как «тихую пристань». И однажды тихо спросила: «А ты женишься на мне?» Я, ни секунды не сомневаясь, смело и мужественно ответил: «ДА». Этот ответ наложил печать на всю мою дальнейшую жизнь. Сам Господь устами моей будущей жены экзаменовал меня на верность Себе. Родительское воспитание, собственный небольшой жизненный опыт, интуиция и прочие качества не были ПРОСВЕТЛЕНЫ Божией благодатью. При обдуманном ответе я был просто ОБЯЗАН положить на противоположную чашу весов КРАЙНЕ неблагополучное духовное состояние Таниной родительской семьи (отец — с попытками самоубийства, мать — алкоголичка, старшая сестра — «без вести пропавшая»), Танин мотив для разлуки с первым мужем «Толиком» и отсутствие в моей душе ЛЮБВИ. Тогда ответ должен был бы быть полярно противоположным — «НЕТ». Хотя, конечно же, живущее во мне неумение отказать женщине Господь тоже принял и направлял во благо. Это поразительное свойство всепоглощающей Любви Божией собирать, как разбредающихся овец, наши душевные движения и направлять их ко СПАСЕНИЮ ДУШИ.

Мы стали жить-поживать дальше в смертном грехе блуда, ни о чем особенно не задумываясь.

Летом 1990 года состоялась наша с Таней поездка... В АБХАЗИЮ. Прекрасно проведя время у моей гостеприимной сестры Светы, с Кавказа мы поехали в гости к Таниному брату на Западную Украину в Тернопольскую область, г. Чертков. Смирившись перед необходимостью родниться с близкими Тани, я старался как мог, хотя никакой общности с ними не находил. Праздное времяпровождение с алкоголем! В Тернополе мы купили Тане некоторые вещи из одежды, поскольку ее гардероб был весьма скудным и поношенным.

Летом 1990 года мы с Таней оказались на свадьбе у моего двоюродного брата Володи в Сырейке. Невольно (хотя бывают ли случайности?) эта свадьба оказалась смотринами моей избранницы для родственников. Таня не сориентировалась, позволила себе выпить лишнего, и ее «понесло». Закончилось тем, что мои присутствующие на свадьбе родственники сделали ей замечание по поводу недостойного поведения, и она в отчаянии ушла «куда глаза глядят». Мы с папой нагнали ее на дороге недалеко от Сырейки и отвезли на вокзал в Кинель. Ей было стыдно и досадно, но вернуться назад не хватило смелости. После этого долго еще она не решалась показываться на глаза моим родителям. Господь дал мне еще один шанс задуматься, но я был слеп и упрям.

Моя бурная деятельность в Абдулино затронула и главную беду городка — эпидемию безпробудного пьянства. Поскольку большинство жителей работали на железной дороге, официально лечиться от пьянства они не могли под угрозой увольнения при постановке на наркологический учет. Я взялся за организацию анонимного кабинета наркологической помощи. Заручился поддержкой наиболее продвинутого в этом отношении самарского доктора Александра Владимировича Голомазова, возглавлявшего реабилитационный центр «Ковчег». В Абдулино вместе с редактором газеты Зинаидой Терентьевной мы собрали в редакции «круглый стол», куда пригласили представителей районной администрации, милиции, районного нарколога. Пришел на встречу и отец Борис — священник местной церкви. Батюшка пришел к нам после церковной службы для солдатских матерей, на панихиде поминались погибшие на фронтах воины. Он принял живое участие в разговоре. Однако особого энтузиазма участники не проявили, все обещания и предложения канули в лету.

В Абдулино мне пришлось близко познакомиться с деятельностью «народного целителя». Случилось это так. У Тани появились признаки заболевания, не могу припомнить, какого именно. Сотрудники больницы мне подсказали, что у фельдшера «скорой помощи» есть родственник-знахарь, проживающий в соседней с Абдулино небольшой деревне Филипповке. Иконы в доме, какие-то манипуляции с крестом, два-три сеанса «безконтактного массажа», во время которого у дедушки как-то подозрительно резко подгибались ноги, как будто кто-то бил его под колени. Он дал нам с собой трехлитровую банку воды для употребления Тане и проводил восвояси. Примечательно, как Господь меня проучил: во дворе у дедули меня сильно покусала за ногу его собака, сидящая на привязи. Мои ласковые речи в адрес пса не помогли, и он честно и добросовестно выполнил свой собачий долг, а я поплатился за свою духовную НЕОСТОРОЖНОСТЬ.

Подходила к концу моя работа в Абдулино. Родители, персонал больницы, благотворители уговаривали меня остаться там. Однако душа моя рвалась в цивилизацию. Перед отъездом мы с Таней решили расписаться и устроить небольшую свадьбу. Приехали родители, мои институтские друзья — Женя Кирилин, Света Генералова, Ира Афиногентова, привезли Танину бабушку из Николькино, пришли мои благотворители. Нас расписали в местном ЗАГСе. Был накрыт скромный стол в больничном домике, достали полученную по талонам от ЗАГСа снедь в виде нескольких бутылок шампанского и водки. Время было тяжелое, и «за красивые глаза» купить ничего этого было невозможно. На ночь вся молодежь уехала на любезно предоставленной больничной «буханке» «скорой помощи» с палаткой на живописное лесное озеро, а утром продолжилось веселье на Абдулинском пруду. Всё было внешне хорошо, хотя всем была очевидна наша с Таней несовместимость. Закадычная Танина подруга Галина на пути с озера горько сетовала: «Мало ты пузырей взяла, Танюх!» Успокаивали все себя тем, что «жить и решать нам». Только сейчас понимаю, насколько горько всё это переживать было моим умудренным жизненным опытом родителям. В скором времени мы уволились из больницы и уехали из Абдулино.

Иеромонах Антипа (Авдейчев)

Продолжение следует.