Дорога к дому

для 14-летней Екатерины Беловой пролегла через всю обожженную войной страну.

Об авторе. Светлана Георгиевна Иващенко родилась в 1952 году в городе Старая Русса Новгородской области. Работает в школе № 16 г. Самары заместителем директора по учебно-воспитательной работе. Отличник просвещения Российской Федерации. Прихожанка Петропавловской церкви г. Самары.

Вчера моя 87-летняя мама Екатерина Ивановна Белова закончила чтение книги «Отец Арсений» — о гонениях советской власти на Церковь и священников в 20-60-е годы ХХ века. Плачет:

— Какой век мы прожили! Все в нем смешалось — и война, и репрессии, и разрушенные храмы! Я по молодости этого не понимала, многое было сокрыто. Были счастливы Великой Победой, достижениями страны, крепкой и дружной семьей. А что пережил наш народ! Да и наша семья много пострадала… Помогли нам Бог и Его Пречистая Матерь!

В середине июня 1941 года Анна Дмитриевна Кузнецова отвезла на каникулы из Ленинграда свою младшенькую 13-летнюю дочь Екатерину вместе с маленькими внуками от взрослой дочери Клавдии в родное село Тимонькино Калининской (Тверской) области. В селе жила ее старшая дочь Александра. В двадцать шесть лет она овдовела после гибели мужа Михаила на финской войне. На ее попечении остались два малолетних сыночка и старая свекровь. Шура, как и другие сельчане, работала в колхозе за трудодни от зари до ночи. С детьми занималась старая свекровь Агафья, а на лето приезжала из Ленинграда мать с внуками и Катенькой и помогала обихаживать огород.

Родовое гнездо Кузнецовых, где жила Шура, было пригодно для жизни не одного поколения. Дом когда-то построил мамин отец, Иван Васильевич Кузнецов, охочий до любого труда. Женившись на Аннушке Алексеевой, начал обустраивать хозяйство. Как его отец и братья, трудился с молитвой, не покладая рук. Строил, пахал и сеял. Приобрел надел земли, построил маслобойню. Имел талант хорошего ветеринара, к услугам которого обращались люди и вознаграждали за труд. Жили Кузнецовы благодаря своему труду в достатке. Любимая пословица рода: «Кто раньше всех встает — тому Бог подает». И сами Анюта да Иван много трудились, и детей приучили к труду.

Все изменила революция, назвав сельских работяг середняками и кулаками, а бунтарей-лежебок — хозяевами новой жизни. Добралась советская власть и до Тимонькино. Сначала сослали священника храма в честь святых Космы и Дамиана. А в феврале 1928 года под утро в дом Кузнецовых ворвались местные коммунисты.

— У, кулаки! Пожили хорошо, теперь мы поживем… Все ваше стало нашим! Прочь отсюда, — кричала психически неуравновешенная женщина из соседнего села по кличке Щеголиха, истерично выбрасывая вещи из дома на улицу.

Ивана Васильевича с вечера предупредили родственники об угрозе раскулачивания:

— Беги, Иван, идут как тать!

Перекрестила Анна Дмитриевна мужа, отправляя в неизвестность. И ушел он «задами» от всего того, что создал в многолетнем труде. Спасать теперь нужно не имущество, а жизни. Без суда и следствия ссылали людей, причисленных к середнякам.

У Ивана Васильевича была большая семья. Среди них моя мама — младенчик. Всех в ту зимнюю ночь, детей и старух, вытолкали на холод без одежды. Маленькую Катеньку, запеленатую в байковое одеяльце, коммунарка вынесла на улицу и положила на сугроб. Революция освободила людей от нравственных норм: не боялись Бога, боялись только «товарища маузера».

— Тетенька Проська спасла меня, — рассказывает мама, — подхватила кулек с дитем да под кафтан спрятала. Несколько дней была я в ее доме, что напротив нашего стоял. А мама узнала, что я в безопасности, и убежала на хутор, к своей родне. А затем и меня туда отправили.

Через множество пройденных дорог и духовного прозрения — «на всё воля Божия», — Иван Васильевич поселился в Ленинграде, где брат жены Александр работал на большом заводе и учился в техническом институте. Здесь жили и другие родственники жены. Из 42 островов, на которых расположена северная столица, дедушка выбрал Васильевский остров. Здесь, на Среднегаванской, он и поселился в деревянном доме, нанявшись на работу дворником. Когда дом снесли, дали квартирку в полуподвальном помещении в большом доме на Опочинино. У Катерины от недостатка света стала развиваться «куриная слепота». По ходатайству детской поликлиники семье выделили квартиру на пятом этаже этого дома. Работа дворника деда устраивала: вставать ранешенько он привык, труда физического не боялся. Выходил чуть свет в большой двор-колодец, начищал его. То метлой пометет, то из шланга водицей польет… Все готов был стерпеть ради детей своих. Клавдию и Ольгу в школу отправил, а малышка Екатерина была при матери. Только старшая, Александра, осталась в Тимонькино, вышла там замуж.

Когда дом в Тимонькино вернули Кузнецовым, Иван Васильевич отписал его Александре. Тосковал по сельскому труду, но не торопился возвращаться в разоренное гнездо. Со временем устроился рабочим на фармацевтическую фабрику. Не без Промысла Божия состоялось переселение семьи в Петербург: в культурном центре страны дочери получили хорошее образование. Теперь на родину приезжали только на каникулах. Шура же, оставшаяся в селе, читала по слогам и писала печатными буквами, но мудрее ученых была умом и сердцем.

Война! Бабы, война! — как гром среди ясного неба, пришла в село весть от председателя колхоза. Плач, суета. И так-то в деревне мужиков единицы: одних сослали как середняков в дальние края, других забрали на финскую войну, да и не вернулись многие назад. Все хозяйство держалось на женских плечах.

Много горя видели в войну жители Тимонькино. Через село проходила дорога на город Андреаполь, бои за который были ожесточенные и длительные.

В осажденном Ленинграде остались и перенесли все тяготы блокады Иван Васильевич и две его дочери, Клавдия и Ольга. Страшные испытания претерпели блокадники Ленинграда. 9 мая в 1975 году моя тетя Ольга Ивановна Кузнецова на Пискаревском кладбище вспоминала блокадные дни, рассказывая нам с мужем о муках голода:

— Сначала нестерпимо хотелось есть. В мозгу была одна мысль — о еде. Через несколько дней полного голода чувства притуплялись, наступала вялость, голова смутно воспринимала окружающий мир. Сложнее всего было, когда от голода началась отечность — будто тебя надули воздухом… Сколько здесь страдальцев упокоены (плачет), вечная им память!

В декабре, как только Екатерине исполнилось 14 лет, ее мобилизовали на военный завод, эвакуированный в Новосибирск, на станцию Кривощёково. Вместе с ней отправились за 5 тысяч километров племянницы от двоюродного брата Катя и Вера и их соседка Нина, набожная девушка. В тесноте ехали в грузовом составе поезда в вагоне для скота. Наложили им сена на пол, заперли снаружи двери, и — вперед. Спали, ели и сидели на полу. А в туалет ходили в дырку, что была пробита в левом углу вагона. Ехали долго, пропуская на стрелках военные эшелоны. Новобранцев-сибиряков везли в таких же вагонах. Как только поехали по сибирской земле, на станциях к поезду приходили люди, еще не видевшие войны:

— Что делается на фронте... Устоит ли Ленинград... Страшные ли немцы?

На заводе Катерине не сразу нашли работу по ее возможностям. Она была такого малого роста, что едва дотягивалась до станка. Бригадир ставил ее и к токарному станку, и к фрезерному, пользы мало. Подставили ящик под ноги, но и он не помог. Тогда он поручил ей выдавать инструменты рабочим, что она выполняла успешно. Трудились девушки по времени много, но меньше, чем взрослые, почти по суткам работающие на заводе. Руководство определило молодежь на обучение в систему профподготовки. При заводе существовало ФЗО (фабрично-заводское обучение) на токарное и фрезерное ремесло.

Условия жизни были соответствующие военному времени: койка в общежитии, питание по карточкам на скудный паек, который отоваривался в многолюдных очередях. Во время учебы в ФЗО учащихся кормили в столовой безплатно. Моя мама вспоминает:

— Год пролетел быстро. Пришла холодная сибирская зима. Шура через знакомого военного передала мне полушубок, валенки, рукавицы. Удивительно, в самые сложные военные годы работала почта, нам изредка слали посылки и денежные переводы. Я не помню, чтобы нам платили хоть сколько-нибудь денег...

Оторванные от родных, переутомленные непосильным трудом, девочки тосковали по дому. Жили в одной комнате, делились между собой всем, что им присылали из дома. По вечерам читали вслух книги классической литературы, посещали театр.

— В этот город были эвакуированы артисты ленинградских театров. Какая же для нас была радость, что можно было посещать спектакли. Репертуар Мариинского театра утешал и вселял надежду на лучшее время.

Кроме того, Нина рассказывала нам жития святых, знала много молитв и заучивала с нами их. Бога-то мы с детства призывали в помощь, но скорее формально, поддерживая устав семейного уклада. А здесь я впервые обращалась к Господу и Божией Матери с душевным воплем. Очень тяжело было. И чем дальше, тем все сложнее и печальнее. Люди умирали от усталости и болезней, от горя: с фронта приходили «похоронки» и неутешительные вести…

Однажды ночью ограбили комнату девушек. Унесли всю одежду с вешалки. Поплакали да и успокоились. Но пришло большее первого огорчение: соседка по смежной комнате хитростью выкрала у доверчивой Екатерины карточки на хлеб и скрылась. Без карточек добыть еду в военные годы можно было только за очень большие деньги, которых, естественно, у Кати не было.

Испугавшись своего положения, Катенька решается ехать домой, не догадываясь, чем это грозило ей в военное время.

— Было такое положение, как в пословице: куда ни кинь — всюду клин. Страх, усталость довлели над разумом. Знала, что Тимонькино на военном положении, а Ленинград в блокаде, но душа рвалась домой. Да и верная смерть здесь ожидала от голода.

Екатерина отправилась в путь — без денег, еды, документов и без запасной одежды. Надо было проехать несколько тысяч километров по железной дороге, чтобы прибыть под родной кров.

— Нигде не воровала, милостыню не просила, а только уповала на Господа и на Божию Матерь, много молилась со слезами, — рассказывает мама. — Чудо, да и только! Закрою глаза и как бы разговариваю с Богородицей:

— Божия Матерь! Матерь Всепетая! Я пред Тобою с мольбой. Бедную грешницу, мраком одетую, Ты благодатью покрой. Если настанет мне испытание: скорбь и утрата, враги, трудный час в жизни, страдание, час огорчения — жажду спасения и утешения. Ты мне, молю, помоги!

Эту молитву мама творит ежедневно на утреннем молитвенном правиле по сей день. И мы, ее четверо детей, знаем этот призыв к Богородице. Каково же было наше удивление, когда прочитали текст стихотворения Юлии Жадовской (1824-1883) в журнале «Лампада» (№ 11, 2008 год):

Мира Заступница! Матерь Всепетая!
Я пред Тобою с мольбой:
Бедную грешницу, мраком одетую,
Ты благодатью прикрой.

Если настигнут меня испытания,
Скорби, утраты, враги, -
В трудный час жизни, в минуту страдания
Ты мне, молю, помоги!

Радость духовную, жажду спасения
В сердце мое положи;
В Царство Небесное, в мир утешения
Путь мне прямой укажи!

В этом случае можно утверждать, что Бог и Пречистая Богородица при особых обстоятельствах принимают жаркое моление сердца, даже если текст молитвы — произвольный! Всем просящим в вере Бог подает.

Только с третьей попытки Екатерина-подросток села в поезд, идущий на Москву, на котором не было военного конвоя.

— Сотню километров ехала в тамбуре, пока не объявили, что идет контролер. Вошла в вагон и прижалась к боковому месту. Слава Богу, на нем ехала добрая женщина Мария с маленьким ребенком. Она сразу все поняла. Усадила меня на лавку и сказала: «Понянчи Павлика». Контролеру объявила, что это ее дети. Я так исхудала, что мне больше десяти лет и не дашь. Павлик ко мне потянулся, как к настоящей няньке, может, поэтому Мария приветила меня на своем месте. Ночами я спала, сидя у ног Марии. Да и спала ли? Ночная молитва была единственной отрадой в той обстановке. Стыдно было стеснять мать с дитем, страшно было перед новыми обстоятельствами жизни. Но назад пути не было.

Когда поезд приближался к станции Петушки, к конечному пункту путешествия Марии с сыном, она стала уговаривать Екатерину пожить у нее до конца войны. Обещала кормить за уход за ребенком и помощь по дому.

— Поживи с нами. Там, куда ты едешь, идут бои. Победим, отправлю тебя домой, — говорила она.

— Спасибо вам за все! Только очень к маме хочу.

— Езжай с Богом! Не забывай нас…

Поезд прибыл в Москву со стороны Казанского вокзала. Все покинули вагоны. На перроне объявляют: выход в город только по пропускам. Стоит кордон, солдаты бдительны и строги. Столица — на осадном положении: враг не должен проникнуть в нее.

— Без вещей, без документов, угнетенная голодом и зудом от кишащих в густых волосах вшей, я была на грани человеческих сил. Терять было нечего. Крики, детский плач: «Мама, мама», — все смешалось. И я с криком «мама-а!» бросилась вперед, через солдатское ограждение. Никто не остановил. Милиционер даже отступил немного назад. А я так и бежала, будто и впрямь летела в руки к маме. Но до нее еще так далеко было!

Анна Дмитриевна день и ночь молила Господа о даровании спасения младшей дочери. Знала, что бедствуют в блокадном Ленинграде Клавдия, Ольга и муж Иван, родные сестры и братья-фронтовики, но о младшей, Екатерине, молилась более других. В Сибири многие эвакуированные погибли от голода и болезней. Преодолеть путь от Новосибирска до Калининской области сложно было тогда и в мирное время, а в военное — героизм.

Перешла Екатерина с Казанского вокзала на Ленинградский. Поездов нет. Холодно и голодно. Села на лавку и молится: «Матерь Божия, помилуй мя». Пустующих мест на вокзале нет, только один встанет — другой займет. Ушел сосед-солдат, подсела женщина с множеством мешков.

— Ты с кем, девочка?

— Одна. Домой еду, мама меня ждет.

Познакомились. Тамара из Клина привозила в Москву молочные продукты для продажи, домой возвращалась также загруженной товарами. Угостила Катю теплыми пирожками с повидлом, их продавали около вокзала. Материнские чувства сподвигли эту женщину на спасение девочки, и она купила ей билет на поезд до станции Бологое.

Станция Бологое известна всем, кто хоть раз проезжал по Октябрьской железной дороге. Здесь развилка многих ветвей железнодорожной линии. Приехала в Бологое. Сообщают: все — из вагонов, дальше пути нет. В Ленинграде идут жестокие бои, железнодорожная ветвь отдана военным составам. Вот прогремел состав с танками и другой техникой. Вот промчался эшелон с солдатами, молодыми ребятами, идущими на смерть, но при этом не забывающими шутить:

— Эй, девушки, поехали с нами, — звали девушек, стоящих кучкой на дальнем подступе к перрону. Сам перрон охраняли солдаты и милиция.

Села маленькая Катенька на корточки, сжалась. До дома остается все меньший путь, но как его преодолеть?

— Матерь Всепетая, спаси!

Творить всю молитву уже нет сил. Только мольба души: помоги... И Она, Богородица, не оставляет просящего без Своей помощи.

— Кать, что ль, это ты? — спрашивает женщина в военной форме мою будущую маменьку, смиренно ожидающую чуда. Без него, без чуда Господнего, иначе уехать в сторону дома было невозможно.

— Я… А вы кто?

— Ну вот, не признала! — смеется рядовая Красной Армии. — Я тимонькинская. Тетки Проськи дочь. Что сидишь-то?

— Уехать не на чем.

— Сейчас решим!

Велика Божия Сила. Односельчанка Нюра ехала на побывку домой перед важным сражением при наступлении на врага.

Договорились, что Катенька осторожно пройдет к военному составу. Это она смогла. Но в вагон войти невозможно: патруль никого не пропускает. Мирные жители пытались атаковать состав, но получили угрожающий отпор:

— Куда лезете? Сейчас вагон отправится туда, где немец, где стреляют без разбора. Назад!

Нюра протолкнулась в вагон и попросила солдат открыть окно. Сильные мужские руки подхватили Екатерину за полудетские ручки, и она оказалась в вагоне. У военных был неплохой паек, они щедро накормили голодную девушку.

От станции, где высадились Катя и Нюра, идти до дома — 40 километров. Шли вдоль узкоколейки, проходившей нитью сквозь густой лес. Сил было мало. Экономя их, двигались медленно и молча. Опасность быть убитыми или поруганными была столь велика, что оглядывались по сторонам без устали. В лесах бродили дезертиры.

— Думаю, — говорит мама, — Аннушка тоже молилась Господу. Вдалеке показался одичавший мужик, а мы идем смело, будто его не видим. Он сам спрятался от нас.

Когда Катенька зашла в дом, у Анны Дмитриевны из рук выпала сковорода, на которой она жарила блины для внуков. Она чуть было не лишилась чувств, столь неожиданно было счастье видеть живой свою младшую дочь. Мать по-бабьи заголосила, как это принято в деревнях России. Прибежала Шура. И тоже в слезы и причитания:

— Милостив Господь к нам, многогрешным. Да как же ты добралась до дома-то?

Собрались все: Шурина свекровь, племянники, двоюродные сестры…

Затопили баню, в печи которой сожгли все вещи беженки. Длиннющие косы отрубили большими овечьими ножницами и тоже сожгли. Маслами и травой натерли голову Катеньки, измученную укусами вшей.

После всех этих процедур, за разносолом вечерней трапезы, выслушали всю историю Екатерины.

— Да, дела! — проговорила старая Агафья. — Молиться надо Николе Угоднику. Он управляет судьбами страждущих. Иди-ка, девка, к его иконе, да и поплачь. А там — что Бог даст.

В доме был Красный угол. Кто в войну посмел бы спрятать икону! Да и церковь в деревне была открытой. В самом храме лук хранили, а в притворе стоял аналой перед иконой Божией Матери, по бокам — скамейки, на которых вечерами собирались для молитвы усталые труженицы. Перед своей смертью в 96 лет в Санкт-Петербурге моя тетя Шура после Причастия рассказывала мне:

— В нашей деревне церковь долго не закрывали. Только служить было некому, всех священников в тюрьмы посажали. А мы сами мирским чином службу правили. Соберемся и поем псалмы. У нас был псаломщик безрукий, на Первой мировой руки потерял. Он каждый день читал Псалтирь, а листочки в книге ему девочка переворачивала. Грамотных мало было на селе.

Несколько дней счастья домашней жизни, а затем Екатерине надо было решать судьбоносный вопрос с властными органами, чтобы не вменили побег в дезертирство.

— Собрала мама мне в дорогу котомку, и я побежала в Андреаполь, что от нас находился в 30 кило-метрах. Страх заглушала громкой молитвой. Голову боялась поворачивать по сторонам, увидев в одном месте убитых фашистов, от которых уже смердело. Боялась мертвых.

Я еще не знала, что такое «органы». Следователь на меня кричал, угрожал тюрьмой и смертью. Но, прочитав письмо, с которым меня отправила Шура, смягчился. Оказалось, он хорошо знал нашего отца.

— Иди и служи Родине. Войне еще не конец, твои силы сгодятся, — напутствовал военный следователь.

И был прав. И на мою долю досталась военная служба в военизированной части завода «Севкабель» города Ленинграда.

По возвращении в Ленинград Екатерину мобилизовали в военную пожарную охрану. Пожарная охрана Ленинграда за время блокады потеряла 53 процента машин и 1583 человека. Промышленные гиганты города, в том числе завод «Севкабель», наряду с обезпечением фронта всем необходимым выполняли миссию по охране и восстановлению Ленинграда.

На территории завода были оборудованы стеклянные будки сигнальной тревоги. Если случался пожар, люди разбивали стекло будки и давали сигнал. На станцию приходило сообщение, которое дежурная телефонистка срочно передавала бригадиру пожарной службы, называя номер участка. Екатерина работала на телефонном коммутаторе и пользовалась телеграфной азбукой Морзе.

Заводской пожарной охране несколько раз приходилось участвовать в тушении пожаров в городе и за его пределами.

Для оперативной работы нужны были развитые память и смекалка, что и обнаружилось в достатке у ефрейтора Екатерины. До сих пор мама моя не пользуется справочниками с номерами телефонов многочисленной родни и друзей — помнит наизусть.

— Живя в городе, только еще выходящем из блокадного кольца, я познала ужасы войны: разрушенные здания, погубленные жизни и сломленные судьбы десятков тысяч людей, длинные очереди за продовольствием…

На Смоленском кладбище около часовенки Ксении Блаженной, закрытой в 1940 году, теперь всегда было многолюдно. Здесь можно было выплакаться, зная, что Ксеньюшка пожалеет, как мать. Молитва в церкви на Смоленском кладбище особая: близость могил упокоенных напоминает о вечных ценностях. Я там часто молитвой силы восстанавливала. У моего поколения не было беззаботной молодости, мы вместе с взрослыми познали тяготы военного времени. Может, эти тяготы были залогом спасения моего поколения от безбожной жизни. Бог незримо вошел в наши души, через Него и спасались. Богу слава, честь и похваление!

Р.S. Екатерина Ивановна Белова — участник Великой Отечественной войны, пять лет как вдова, прожила 62 года в любви и согласии в венчанном браке с Георгием Вячеславовичем Беловым, тоже участником войны. У них четверо детей, много внуков и правнуков. Живет в Тольятти с 1962 года. Оптимистична и трудолюбива. Постоянный читатель «Благовеста» и «Лампады». Поздравляет всех читателей с ВЕЛИКОЙ ПОБЕДОЙ!