Тайна музыки

Об авторе. Вячеслав Вячеславович Медушевский (род. в 1939 г.) – доктор искусствоведения, профессор Московской консерватории, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, член Союза композиторов России, автор свыше ста работ по проблемам музыки, искусства, истории культуры, образования.

См. также

«Ничто, ничто так не возвышает и не окрыляет душу, не отрешает ее от земли, не избавляет от уз тела, не располагает любомудрствовать и презирать все житейское, как согласное пение и стройно составленная божественная песнь… Как туда, где грязь, бегут свиньи, а где цветы и благоухания, там пребывают пчелы, так и туда, где развратные песни, собираются бесы, а где песни духовные, туда нисходит благодать Духа и освящает уста и душу».

Св. Иоанн Златоуст. Беседа на псалом 41.

«Постарайтесь заполнить звуковую кассету вашей души сейчас, пока вы молоды, иначе же, когда состаритесь, то вперемешку с классической музыкой будет слышен и рок-н-ролл».

Блаженный старец Паисий Святогорец (†1994).

С точки зрения вечности

Этим летом наблюдал я с высокого берега Дона лежащее в воде огромное дерево с могучей корневой системой. Как мог упасть такой великан? Не сразу рушится берег. Сначала отрывается одна песчинка, потом другая… Песчинки не имеют свободной воли и потому не ответственны за будущее. А человек имеет волю и ответственность за ход истории. Куда мы ее направляем — ко Христу или к антихристу? Не к открытию ли новой фазы мировой апостасии?

Этот очерк — не о камешках, а о кругах и волнах. Не о песчинках и не о том, как ринуться за ними вплавь, а об опасности отрыва от почвы. Не об исторической сиюминутности, а о содержащемся в ней векторе истории, который может определить ее динамику.

Нам предстоит погрузиться в самые глубокие онтологические тайны музыки вообще. И более конкретно — в дух церковной и возвышенной светской серьезной музыки, в их исторические и сущностные связи, рассмотреть также корни джаза и рок-музыки. Говорят, будто и они могут быть серьезным искусством.

Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий (Радович) ярко писал о великом педагогическом и жизнеутверждающем значении смерти. Чему она научит нас в данном случае? Пока мы живы, мы лукавим непрестанно, хитрыми ходами мысли оправдывая свои пристрастия. Смерть пожигает все лукавство мира, всякую ложь. И вот этот простой вопрос, разделяющий истину и ложь: возможно ли представить себе траурную процессию или скорбно-торжественные воспоминания о почившим человеке под игру джаз— или рок-ансамблей? Не будет ли это кощунством и надругательством над памятью усопшего? А серьезная светская музыка (не говоря уже о заупокойном Богослужении) испытание смертью выдерживает. Значит, два царства музыки находятся по разные стороны границы, разделяющей истину и ложь. Память смертная, учили святые отцы, благотворна и животворяща, ибо пробуждает человека от духовной смерти. Столь же отрезвляюще действует реальная ситуация смерти: она вырывает нас из гипноза житейской смуты, сердце становится прозорливым, на все смотрит sub speciae aeternitatis (с точки зрения вечности — лат.), и при этом взгляде с точки зрения вечности обретает способность отринуть всё противное законам вечной жизни.

Западные конфессии зазывали в свои храмы и молитвенные собрания джаз, затем и рок. Фестивали христианской поп— и рок-музыки проводятся на Западе уже много десятилетий. Что показал их опыт? Оправдались ли надежды сторонников христианизации рок-музыки на то, что добрые слова исправят ее низменный агрессивный характер? Или случилось нечто непредвиденное?

Желание сблизить Православие с рок-музыкой родилось в России именно в тот момент, когда на Западе выявилась полная несостоятельность надежд на союз с лукавыми духами в звуковых одеждах. Попытка проговорить истины Евангелия на новых жаргонах расширила сферу религиозного безразличия в обществе, смешав Христианство с приятностями мира сего, и подточила авторитет западных конфессий.

«Некогда одному состоятельному господину понадобился новый кучер. Пришли двое. Сначала он заговорил с первым и задал ему вопрос: “Как близко к краю обрыва вы можете ехать по горной дороге?” Самоуверенный кандидат стал описывать свою ловкость и умение. Он, дескать, запросто может ехать по самому краю обрыва. Тогда господин подзывает второго кандидата и задает ему тот же вопрос. Кучер ответил: “Я буду держаться как можно дальше от обрыва и как можно ближе к верхнему краю дороги”. Он и был принят. Это и наш совет, который мы охотно повторяем: лучше ездить подальше от края обрыва! В случае сомнения лучше откажемся от “интересной” и “красивой” песни. Если мы займем такую позицию из любви к Господу и Его Слову, то мы определенно можем рассчитывать на Его одобрение и на Его небесное благословение», — пишет христианский исследователь рок-музыки немец Эрнст Трахзель-Паули.

Словесная мелодия

Чего не хватает для уверенного суждения о предмете спора?

Не хватает прежде всего знаний о том, что лежит, как может показаться, в стороне от предмета спора, но на самом деле в его последних основаниях: о природе слова.

Участники дискуссий — сторонники и противники «воцерковления» рок-музыки,— понимают его совершенно не так, как понимали его Апостолы и святые отцы.

Сказались века печатного слова, аналитические методы грамматического изучения языка в школах. В результате в нашем представлении о слове оказалась вырезанной важнейшая его часть, которую святые отцы именовали словесной мелодией, а современная лингвистика и музыковедение называют интонацией.

Но разве слово Господа было компьютерным, мертвенным, холодным, схоластическим-безинтонационным? Не живым ли и не животворящим? Можно ли безнаказанно изъять из слова интонацию — его дух и жизнь? Эта ампутация убивает слово. Тогда вместе с мертвеющим словом омертвеваем и мы сами, проникаясь холодным рационализмом, в то время как отцы Церкви слово понимали вовсе не схоластически, а как духовную энергию.

А если неправильно трактуем понятие слова — то соответственно путаемся и в проблемах духовной музыки. Духовно-интонационный слух исторически мертвел, перестав различать духов, действующих в слове говоримом (в его интонационной части) и поющемся. Забыли мы, что ум должен обитать в духовном сердце, а не ссыхаться вне его. И этим-то омертвелым рационалистическим умом мы намереваемся понимать духовные вещи? Это невозможно.

Эрнст Трахзель-Паули пишет, что главное в церковной музыке — ее текст (здесь с ним солидаризируются ныне все, включая большинство Православных). «Духовный текст (слова песни) обращается к нашему духу… Музыка (мелодия и гармония) обращается … к душе. Ритм (1) … воздействует на человеческое тело».

Неверно это механические разведение функций текста и музыки. Духовный корень ошибки — в западном, а не Православном понимании ума. Западный ум, выскочив из сердца, обособился, стал жить отдельной от сердца жизнью и впал в рационализм. А нам, Православным, надо бы помнить святоотеческое Православное учение об уме, благодатно заключаемом в очищенное сердце. И не просто помнить, а и стараться обрести это правильное антропологическое устроение внутри себя. Для этого святыми отцами разработана целая наука — умное делание, основанное на творении Иисусовой молитвы (Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного).

При правильном же истолковании феномена слова откроется великая тайна благочестия и в благодатной музыке Церкви. Отнюдь не любая музыка годится для церковного слова! Но только такая, которая в своей особой форме несет в себе истину Евангелия.

Из превратного понимания ума, а соответственно и феномена слова, автоматически, как неизбежное следствие, вытекает и слепота относительно предмета спора.

Если текст решает все, — зачем музыка? Не все ли равно, какой ей быть? Тогда правы западные, а теперь уже и некоторые православные ревнители рока: текст решает все.

Но ведь верующая душа многих шокирована кощунным соединением развязно-вульгарной запанибратской интонации с благочестивыми текстами! Не содержится ли в рок-музыке нечто такое, что образует вопиющий контраст с христианским духом?

«Не думайте о музыке, — как бы успокаивают людей сторонники рока, — не обращайте внимания на кажущееся смущение совести в душе: все это пустое, потому что главное — это текст».

Что ответит на это противник христианизации рок-музыки Эрнст Трахзель-Паули, который тоже исходит из идеи абсолютного главенства текста? Для посрамления сторонников нового музыкального сленга он вводит количественное ограничение: своей громкостью и яркостью музыка не должна мешать восприятию текста; в рок-музыке это требование явным образом нарушается. Так ли? Только ли не мешать должна музыка? Не слишком ли низка планка критериев? Пусть музыка звучит на среднем уровне громкости, но уравняет ли это ограничение знаменный распев с музыкальной разболтанностью? (2) А разве мерные и синкопированные удары, то тупые, глухо-угрожающие, то остервенело-агрессивные, то развязно-небрежные, не способны глумливо перечеркнуть смысл благочестивых кротких слов? Само слово «удар» стоит в показательном этимологическом родстве с «дракой», «раздором», «вздором», «дрянью», «дерьмом» — ряд удручающий! Какой контраст с этимологическим рядом «тона», связанного с ощущением усилия: тонус, тенор, интонация, ектения, тенденция, темп…

Нет, не достаточна позиция немецкого автора! Духовный текст не есть рассудочная конструкция, схватываемая рационалистическим умом, отпавшим от Православия сердца. Смысл духовных текстов постигается духом Христианской жизни, настраивающим согласие ума, сердца и воли на Евангельский лад. Если же интонация входит в сам состав слова (в записанном же слове подразумевается, но интонационно по-разному слышится конфессиями), а не прилагается извне, то и вопрос о соответствии слова и музыки нужно рассматриваться не с количественной, а с качественной стороны. Одобрил бы разве Господь Апостолов, если бы они несли слово о приблизившемся Царствии Божием кривляющимися голосами, в дерганных ритмах? Музыкальная же интонация оформляет словесную.

Вопрос о природе слова, по святым отцам, энергийно наполненного, — ключевой. Потому представляется значимым остановиться на нем специально.

Слово и интонация

«Как словом выразить Благо, которое выше слова?»

Дионисий Ареопагит. О Божьих именах.

Интонационно всякое слово, взятое в контексте речи. Слово и интонация — неотрывны. Не бывает слова без интонации. Вот слово сухое, равнодушное, холодное, вялое, скучное, «научное» (свойственное серой полу-науке) — но это тоже интонация, характеризующая состояние сердца!

Это как бы «безинтонационное» слово, лишенное созидательных энергий веры, ревностной воли и любви, являет собой безсильную абстракцию. Увядание духовной силы слова и является содержанием соответствующей интонации, распространяющей вокруг себя неверие (вспомним исторический факт: безбожников и революционеров формировали в том числе и дореволюционные семинарии, зараженные духом ослабленной схоластическими умствованиями веры!). Если из такого ожесточенного слова складывается некое подобие мысли, — то очень далекое подобие: насколько шелуха может напоминать живую луковицу. Изумительно красивый образ есть у Андерсена. Бедному Каю с замороженным сердцем Снежная королева дала задание сложить из льдинок слово «Вечность». Это невозможно! Из льдинок вечность не складывается. Вместо нее выходит лишь безвременье, томительно безсмысленное и безконечно тоскливое. Продленное в безграничность времени, оно становится безысходным адом. Слово «вечность» (нем. Ewig-keit, лат. aeternum из aeviternum) в его индоевропейской этимологии показательным образом не имеет никакого отношения ко времени, но премудро содержит в себе исходное значение живой силы (след этого значения сохранился в слове «увечный», первоначально «лишенный силы»). Любовь Божия дает её. И когда Герда, совершив подвиг любви, достигла царства вечной смерти, то, увидев несчастного Кая, горячо помолилась Богу, с верой прочитала «Отче наш» (деталь, естественно, изъятая в советских изданиях сказки). И тогда брызнувшая из ее глаз слеза огненной любви растопила лед в сердце друга. Теперь, в тепле Божественной любви, ему не надо было складывать слово вечность. Она уже трепетала в его сердце.

Так всякая чистая мысль обитает в чистом сердце, а отвлеченная — в отлученном от Жизни. «Еще ли окаменено у вас сердце»? (Мк. 8:17) — так мягко призывает Господь учеников к более духовному пониманию смысла Его слов.

Слово святые отцы мыслили не механически. Не на манер современной семиотики. Последняя, в лице Ф. де Соссюра, представляет слово как двусторонний лист бумаги (означающее и означаемое). Святые отцы усматривали в слове подобие человеку. Как человек имеет тело, душу, дух, бывает в разных состояниях, так и слово бывает плотским, душевным, духовным, демоническим.

Как и человек, слово полнится разными энергиями жизни, и они выражается не столько в понятийной его стороне, сколько в его сердечной интонации. Вспомним: «от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое» (Мф. 12,34-35). И Апостол свидетельствует: «Слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы» (1 Кор.2:4).

Записанное слово хранит интонацию в самом ритме фразы, в подборе и расстановке слов. Но читатель всегда домысливает интонацию, ибо без нее нет понимания.

Только правильно ли домысливает? С какой интонацией прочитать, к примеру, слова Господа: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18:8).

Один апологет «оцерковления» рок-музыки (А.Непомнящий) услышал в них что-то вроде мировоззренческого уныния, судя по тому, как пересказал их: «Когда приду во второй раз, вряд ли обрету веру на Земле».Какое страшное извращение смысла! Господу ли гадать об истории? Но почему Он использовал не констатирующую интонационную конструкцию, а вопросительную? Потому, что в истории нет языческого фатализма: обращается Господь не к роботам, не к умникам, холодно философствующим об исходе истории, а к свободной воле людей, способных услышать благую волю Божию, дышащую любовью, ободряющую, зовущую всех ко спасению, — и откликнуться на нее ревностным усердием веры. Но и вопросительную конструкцию можно интонационно выразить множеством способов, услышав в ней призыв Божий ко спасению и ободрение, либо сомнение, уныние, разочарование. Видимо, последняя интонация и была домыслена.

Лозунг протестантов «Только Писание» (при отвержении Предания) игнорирует интонационную природу всякого слова, тем более Божественного. Слово Писания произведено Духом Святым и, стало быть, только Им же и может быть прочитано. А потому нам, не имеющим требуемой высоты жизни, надо постоянно поверять себя восприятием святых, в которых действует Дух Божий, — а не конструировать доморощенное предание по высокомерию самонадеянных умствований.

Тональность Православия иная. Ее выдает уже сохранение в русском языке молитвенно-звательного падежа духовной любви. Никогда не скажет Православный так, как было написано в одной протестантской листовке: «Господь, Ты мне нужен». Звательный падеж певучий, ибо рожден от избытка любящего сердца: «Господи! Боже! Сыне Божий!»

И в священном тексте Православие видит прежде всего жизнь духа, а не понятийную конструкцию, ибо «буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:7). А жизнь духа выражается в интонации.

Вот как, к примеру, размышляет анонимный автор получивших мировую известность «Откровенных рассказов странника» об интонации Иисусовой молитвы, различной у разных молитвенников.

«… если всяк молится во имя Иисуса Христа Духом Святым, по извещению Апостола, то тайнодействующий Святый Дух, "даяй молитву молящемуся", вместе с сим каждому против силы его может подавать и благодатный дар Свой: иному благоговейный страх Божий, иному любовь, иному твердость веры, иному умилительное смирение и проч. А посему, получивший дар благоговеет и прославляет державу Вседержителя и в молитве своей выражает с особенным чувством и восторгом слово "Господи", в котором подразумевает он величие и власть Творца мира. Получивший таинственное излияние в сердце любви, преимущественно восторгается и проникается сладостию восклицания "Иисусе Христе", подобно как некий старец без особенного восторга любви и сладостей не мог и слышать имени "Иисусе", произносимого даже и в простом разговоре. Непоколебимо верующий в Божество Иисуса Христа, Единосущное Богу Отцу, воспламеняется и еще более твердеет в вере, произнося слова "Сыне Божий". Получивший дар смирения и глубоко-сознающий собственное безсилие при словах "помилуй мя" сокрушается, смиряется и с преимущественным напряжением изливается при сих последних словах молитвы Иисусовой, питает надежду на милосердие Божие и гнушается собственных падений. Вот причины, как думаю, разности интонации при произношении молитвы во имя Господа Иисуса Христа!.. А из сего замечания можно при слышании понимать (во славу Божию и в собственное назидание), кто в особенности каким проникнут чувством и кто какой имеет духовный дар. На сие мне некоторые говорили: "почему же все сии признаки тайных духовных даров не предъявляются вместе, в совокупности? Тогда бы не одно, но каждое слово молитвы проникалось бы единообразной восторженной интонацией молящегося"… Я отвечал на сие следующим образом: "так как благодать Божия разделяет дары премудро и различно каждому против силы его, как видно из Священного Писания, то кто может сие испытать и входить ограниченным разумом в распоряжение благодати? Брение не состоит ли в полной власти скудельника, и не властен ли он делать то или другое из брения?».

Высшее призвание слова — открывать мысль Божию, насколько доступна она человеку, дабы возрастал он в познании Бога.

Высшее призвание интонации — выражать дух Божьей любви, пронизывающей мысль Божию, выражать и православие сердца, в котором поселяется Бог, дух ревностной воли, истекающей из Божественной любви.

Православие ума, сердца и воли едино. Прообраз единства — в небесах. Святой Дух не имеет своего особого учения, отличного от учения Христа, Который говорил лишь то, что слышал от Бога-Отца.

Идеал абсолютного единства слова и интонации явлен в речи святых — и вовсе не потому, что они, как некие талантливые стилисты, подражают языку Священного Писания. Нет, оттого едины у них слово и интонация, что слова их речений избираются и расставляются благодатью Святого Духа по канве святой интонации. Слушатели и читатели ощущают эти веяния благодати в непостижимом соединении высшей мудрости и предельной естественности и простоты. В каких неожиданных выражениях открывается вечная святоотеческая небесная мудрость, например, у Паисия Святогорца! Интонационное слово святых угодников Божиих притом и неповторимо — подобно тому, как неповторимы их лица, просветленные благодатью. Разве спутаем мы святые лица Иоанна Кронштадтского, Паисия Святогорца, Силуана Афонского, Иннокентия Херсонского? Но так же неповторим и небесный слог их писаний.

Все на земле измеряется Небесным эталоном. Привыкнув к обступившему нас со всех сторон безобразию, сделавшемуся новым культом жизни, мы не всегда замечаем его. Но, бросив взгляд, например, на изображение женских лиц на городской рекламе, вспомним на мгновение лик Пресвятой Богородицы, — и тут же нам откроется в рекламном изображении хищность эгоизма, высокомерие, печать расчетливой холодной мертвости — печать детоубийства (аборты) и сонм прочих грехов…

Таким способом, воззрев на святой лик, великая грешница почувствовала отвращение к греху, ушла на покаяние в пустыню и стала великой святой Марией Египетской. Нам бы такую решимость!

Аналогично и в музыкальной сфере. Как только мы явственно представим идеал абсолютного единства святого слова и интонации, тут же мы горячо отторгнем от себя немыслимый гибрид святого слова с интонационной гнилью. Дьявол в пустыне преследовал Марию Египетскую воспоминаниями блудливой музыки, но она противилась искушениям. Мы же порой готовы, по сути дела, предать Христа, требующего чистоты сердца, ради своих слуховых привычек (рок-музыка и пр.). А для того соединить недолжные интонации с духовным словом. Возможно ли святому слову напитаться энергиями сердца, противными Богу, и стать лицемерным, ледяным, лишенным веры и любви, самонадеянным, не скромным? Несоединима святость слова с безобразием интонации!

Что сказали бы богословы, если б кто читал священные слова, намеренно коверкая их неправильными ударениям? Сказали бы: пусть, мол, ничего, сойдет и так — ведь смысл-то понятен? Не противились бы тому? Конечно, противились бы. Говорили бы: «Проклят, кто дело Господне делает небрежно» (Иер. 48:10). Но ведь ударение — лишь малая часть интонации. Глумливый же дух можно передать и при правильном ударении тысячами иных способов.

Однажды пришлось слышать, как бесноватая кричала: «Господи, поми-и-луй». Волчьим воем, наподобие одной из характерных интонаций Высоцкого, оглашала эта «молитва» окрестности Радонежа: бес противился намерению страждущей получить исцеление в Церкви. В его жутком вое слышалась безмерная тоска, но также страх и жесткая злоба.

В Деяниях апостолов читаем о том, как бежавшая за апостолом служанка кричала: «сии человеки — рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения» (…). Не правду ли она открывала? Не к духовной ли радости было ее свидетельство? Однако Апостол, вознегодовав, изгнал из одержимой прорицательного духа.

Жизненно важен этот пример для XXI века! Если б Христа в наши дни начал бы вдруг проповедовать колдун Гарри Поттер (подчеркиваю — не раскаявшийся волхователь, будущий святой Киприан, сжегший все колдовские книги на главной площади города, — а вполне преуспевший в магии юноша-колдун), — это было бы самое страшное оружие дьявола. Через лживые интонации пролезли бы в души слушателей гадюки-бесы и устроили бы гадюшник из богословского сплетения слов.

Впрочем, дьявол так ныне и поступает, пользуясь тем, что оказавшиеся вне церковного благочестия люди полностью потеряли чувствительность сердечного слуха, и демагогов из мира тьмы не распознают. Действующей же силой катастрофического отупения интонационного слуха у молодежи и детей (о чем свидетельствуют современные эксперименты) является, конечно же, рок-музыка, а с ней и вся кривляющаяся языковая среда. Человек способен расти лишь в тишине, а в шуме и гаме дьявол смешивает все со всем, святое проговаривает с глумливой интонацией, так что в результате человек интонационно глохнет. Формально-богословски он может вроде как бы даже и правильно комбинировать друг с другом христианские понятия, а сердечный смысл их уже другой, и верная перспектива восприятия теряется.

Ставка дьявола на интонационное поражение человечества основывается на том, что интонация способна забираться в душу уже в младенчестве, готовя почву для кривого усвоения слова. И вот страшный результат «воспитания» рок-музыкой, выявленный медицинской статистикой: высокий процент психических повреждений у детей самого раннего возраста.

Явной деградации слуха людей предшествовало оскудение духовной жизни. Сказалась общая тенденция усиления рассудочности при иссыхании духовной жизни сердца. Не случайно первыми умудрились сочетать рок-музыку со словом Божьим конфессии, отличающиеся рационалистичностью восприятия (то есть невосприятия) духовных истин, в то время как Православный интонационный слух еще долгое время противился внедрению враждебных начал. Да и сейчас, конечно, противится этому… Но теперь это пришло и к нам…

Апостол Петр увещевает давать ответ о нашем уповании «с кротостью и благоговением», а вовсе не с шумом и треском в сотню децибел. За интонацией стоит жизнь человека, — и на эту святую жизнь отзываются сердца тех, кто готов услышать слово Божие. Так интонация оказывается важным действующим элементом Предания.

Если всякое слово интонационно, — тем паче слово Божие. Оно объемлет собой всю жизнь, преображая ее.

«И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» (Ин. 1:14). Греческое слово харис (благодать) еще в языке Гомера имело тройное значение: любовь, благодарность, красота. В языке Христианства из него потекли энергии неизъяснимой красоты, непредставимого милосердия и небесной спасающей любви, подтвержденной несомненностью Распятия и Воскресения. «Дивились словам благодати, исходившим из уст Его… И дивились учению Его, ибо слово Его было со властью» (Лк. 4:22,32).

«Аз есмь путь и истина и жизнь». «Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». (Ин. 14:6; 6:63).

И такое слово соединить с низменной интонацией невозможно!

Какова же специфика интонации? Слово не может изойти без дыхания. Через дыхание интонация интимно сопряжена с глубиной сердца. Если фонемная организация слова отсылает к понятию, к видению ума, то интонация выражает его дух, сердечную атмосферу, тот, говоря словами Господа, «избыток сердца», из которого рождается слово. Вместе с понятием она может выражать смысл — не сухо-логический, а живой, которым жаждет жить человеческое сердце. Интонация в сущности своей есть сердечная глубина слова.

Музыкальная интонация

необыкновенно сильно связана с речевой. Обе истекли из единого корня. В начале человеческой истории всякое слово и всякая мысль пелись. По Аристотелю, законы воспевались, прежде чем были записаны. Согласно Полибию, «лучше не знать науку, чем быть неискусным в благодарственных песнях». Обобщая древние высказывания, русский автор XVIII века пишет: «История сохранялась песнями». До Нового времени европейские языки пелись, были долготными — главный слог выделялся пропеванием. А затем — в разных странах не совсем синхронно, например, в Италии в XIV, а в России в XVIII веке — потеряли это свойство. Акцент, что значит «пропеваемое» (от cano «пою» — как и греческое «просодия» от «оды»), сменился громкостным ударением (англ. stress, «нажим»).

Со временем интонация слова и интонация пения разделились. Напевная интонация передалась инструментальной музыке.

Как устроена музыкальная интонация? Она — как лицо. Лицо — не цвет кожи, не линии носа, не разлет бровей (и пр.) по отдельности, но все вместе. Так же целостно устроены интонации речи и музыки. Музыкальная интонация — единство всех сторон звучания.

Скрепляет их смысл интонации. Интонационный смысл — особый, не такой, как в словах. Это жизнь души, которая может быть святой, светоносной, чистой, — либо злобной, пошлой, обывательской, преступно-грязной, скотской. Музыкальная интонация, следовательно, имеет духовно-нравственное измерение.

Интонация серьезной музыки прекрасна, возвышенна, светоносна. Она — дивное средство познания и общения, сгусток бытия, истории, культуры, надмирный свет и озарение жизни.

Противоположный полюс (интонации кривляющиеся, наглые, грязные, агрессивные…) можно видеть, например, во многих образцах рок-музыки. Каков диапазон человека на шкале жизни-смерти, света и тьмы, — таков диапазон и его интонационных проявлений.

Состояние осатанелости — плод отказа от спасительного дара обожения — выразилось в нагло кривляющейся интонации музыки, в позах и движениях танцев, рекламы и всех средств поп-культуры конца ХХ века.

Из этой ли грязной интонации выстраивать богословие и ею ли насыщать и церковную музыку?! Не может быть более страшной диверсии дьявола. Музыка — богословие в звуках. И бесы смрад своего злого лгущего богословия пытаются внушить людям. Вот слова покинувшего рок христианского певца и гитариста Боба Ларсона: «Рок и ролл-музыка — больше, чем просто музыка. Это утонченная, морально-разрушительная сила… Своими звуками она косвенно ломает всякие нравственные барьеры в душе человека; она ошеломляет разум и вводит в состояние забвения и разнузданности. Звучание электрогитар, сопровождаемое нервным боем барабанов, срывает покрывало запретов. Но хуже всего, когда эта музыка становится религией. Исполнение рок и поп-музыки — антихристианское по своему содержанию и противоположно библейскому определению нравственности».

Божье слово, утвержденное Крестом и Воскресением, полнится спасительной жертвенной любовью, всех возводящей на Небо и спасающей в вечности. Две тысячи лет музыка искала возможность возвыситься до способности принять в себя эту безконечную красоту. И силой Божией достигла сего: ее неумирающая красота стала интонационной проповедью Евангелия. Великий педагог Ушинский объяснял действие красоты прямым раскрытием истины в сердце. Раскрытию Божественной истины в сердце и служит музыкальная интонация высокого искусства, передающая восхитительную чистоту и кротость, страх Божий и окрыление духа, чувство вечности и мир души вместе с духовной ревностью и отвагой и иные чудеса, которыми славится Бог в сердцах христиан и всех людей, ибо, по слову Тертуллиана, «всякая душа — христианка».

Окончание следует.

---------------

1. Когда не музыканты пишут о ритме, то имеют в виду не собственно ритм, который есть неотъемлемая сторона любой музыки, а ритмический рисунок, создаваемый ударами (а не тонами!) ударных инструментов.

2. Это “понимают” даже мыши. В эксперименте одна их группа была контрольная. Другая жила в атмосфере классической музыки, звучавшей на средней громкости. Третья подвергалась воздействию рок-музыки, звучавшей на точно таком же среднем уровне громкости, что и классическая музыка во второй группе. Первая и вторая группы показали хорошую обучаемость, сохранили пытливо-любознательный темперамент, успешно решали все задачи экспериментаторов, шерсть мышей была блестящей. Жертвы рок-музыки обнаружили девиантное поведение, стали агрессивными, наблюдались случаи поедания себе подобных, другие стали вялыми и невнимательными, шерсть потускнела. В мозгу жертв рок-музыки ученые обнаружили нарушения в строении клеток. Следовательно, не только в большей громкости дело, но и в самой интонации. Упоминавшийся уже бывший бас-гитарист рок-группы Льюис Торрес пишет по поводу этого эксперимента: “Как только я узнал об этом опыте, я отчетливо вспомнил о влиянии музыки, которую я когда-то играл в ночных клубах. Я вспомнил увиденное мной проявление чувств — неконтролируемые эмоции, возмущение, насилие и, как я сейчас назвал бы, дьявольскую одержимость… Я также видел крайнюю степень апатичности”.