Дети — цветы нашей жизни

См. также

Из «Записок матушки».

Мы продолжаем публикацию глав из воспоминаний матушки Марины Захарчук. Матушка Марина живет в селе Новенькое Ивнянского района Белгородской области, где служит в Михаило-Архангельском храме ее супруг, священник Лука, они воспитывают пятерых детей. А еще матушка сотрудничает с «Белгородскими епархиальными ведомостями» и пишет глубокие и поэтичные рассказы, воспоминания…

О трудностях нашей жизни в деревне я написала тут, кажется, уже больше чем достаточно. Но на одном месте, как говорится, и камень обрастает. И хотя мы никогда не ставили наши бытовые проблемы во главу угла (чаще, скорее, загоняли их в угол), наш быт и наша внешняя жизнь потихоньку улучшались. Выкупив у нашей квартирной хозяйки домик, в котором мы жили, батюшка — своими руками и с помощью мастеровитых соседей — начал перестройку местного масштаба. Разломал старую веранду, а на её месте построил вдвое большую комнату; вместо крошечных сеней выросла просторная прихожая. Весь дом обложили кирпичом. И нашей разросшейся семье стало гораздо удобнее и просторнее жить. К тому же в дом провели воду, а к концу 90-х село было полностью газифицировано, и отпала необходимость топить печку дровами и углем. У нас к этому времени было уже четверо хороших, более-менее здоровых детей. Чего ещё желать?

Я, правда, переживала за их образование и культурное развитие. Хотелось, чтобы дети мои, как и я когда-то, учились в английской и музыкальной школах, посещали какие-то кружки и секции, хотелось водить их в театры и на концерты хорошей музыки. Но лишь однажды в селе появился энтузиаст, взявшийся за организацию спортивной секции по борьбе дзюдо, в которую валом повалили местные ребята. Мои старшие мальчишки тогда были ещё малы — Дане семь, а Максиму пять лет; но, поглядев на Максима, который, казалось, вообще не умел ходить и тем более стоять на месте — только бегал и прыгал (в садике воспитательница жаловалась: «Я его ругаю, а он в это время вокруг меня на одной ножке скачет!»), тренер не смог устоять и взял обоих. И даже раздобыл для них форму дзюдоистов (которую, конечно, пришлось перешивать под их малый рост). Даня скоро охладел к этим занятиям — он рос не по-детски серьёзным и рассудительным, больше всего увлекаясь книгами, и любил поражать своей эрудированностью собеседников. Когда ему было шесть лет и он учился в первом классе, я свозила его в Киев и там повела в оперный театр. Время у нас было ограничено, перебирать афишу, ища что-то доступное детскому восприятию, не пришлось. Но Даня не огорчился, оперу слушал внимательно, а дома поверг в шок учителей, сообщив им, что, по его мнению, лучший итальянский композитор — это Гаэтано Доницетти, а лучшая его опера — безусловно, «Лючия ди Ламмермур»… Максим во всём старался подражать старшему брату, но был много проще и безхитростнее. Он тоже пришёл в восторг от «Севильского цирюльника», на который я повела его в Москве в таком же шестилетнем возрасте, но весёлая опера и её танцевальная музыка заставляла Максима постоянно вскакивать в ложе и пускаться в пляс. А уж в спортзале он готов был кувыркаться сутками! Он даже получил на каких-то межобластных соревнованиях диплом самого юного участника. Но уже через год тренер куда-то уехал, и унылая своим однообразием деревенская жизнь вернулась на круги своя.

Я продолжала горевать об образовании и будущности детей, и однажды мой батюшка сдался: поехал к Владыке Ювеналию проситься на такой приход, где было бы больше возможностей для их развития. Владыка согласился на удивление легко и тут же подписал указ о назначении отца Луки в Ракитное — райцентр, соседствующий с нашим районом.

Посёлок этот знаменит тем, что в нём в советские годы настоятельствовал старец Архимандрит Серафим (Тяпочкин). К этому дивному батюшке, пережившему сталинские лагеря, ехали люди со всей страны, и каждый получал утешение. Отец Серафим обладал ярким даром прозорливости. Сегодня о нём написаны книги, но, думается, в них собраны ещё далеко не все свидетельства благодатной помощи старца Серафима людям. Среди наших новенцев и сегодня немало тех, которые в молодости ездили, а чаще ходили пешком со своими нуждами к старцу. Они рассказывают, что он называл приходящих по именам ещё до того, как посетитель успевал взять благословение, и знал без расспросов нужды пришедшего.

К сожалению, мы не успели повидать старца Серафима: к моменту нашего назначения в Новенькое он был уже тяжело болен и никого, кроме близких ему людей (среди которых был мой духовник отец Лев Лебедев), не принимал. Скончался отец Серафим на второй день Пасхи: в момент кончины он пел Херувимскую песнь…
После кончины отца Серафима в духовной жизни Ракитянской церкви было тревожное время: священники по разным причинам менялись один за другим, а женщины из церковного совета, как это часто бывало в советское время, стремились управлять не только своими делами в храме, но и священниками. Так или иначе, но батюшки в Ракитном менялись часто, и это состояние неопределённости в духовной жизни растянулось на годы. И вот получил туда назначение — причём сразу на должность настоятеля — отец Лука. Я уже паковала вещи, батюшка съездил в Ракитное познакомиться с церковным советом. Его не пугали трудности — был уже многолетний опыт «мирного сосуществования» с очень непростым церковным советом в Новеньком. Но теперь в подчинение к ещё молодому отцу Луке должен был перейти старый священник, которого Владыка — вероятно, по его физической немощи — оставлял вторым… Это обстоятельство сильно расстроило моего супруга: становиться старше по должности, чем заслуженный протоиерей, ему никак не хотелось. Но отступать было уже некуда.

Предстояла прощальная служба в Новеньком. Отслужив её, отец Лука вышел на проповедь, посмотрел на своих прихожан и… ничего не сказал. Не смог сказать этим людям, что он вот так, по доброй воле, оставляет их и уходит искать лучшей доли. Отпустил всех своим обычным: «С Богом! Ангела-Хранителя всем вам». А наутро снова поехал к Владыке Ювеналию. С покаянием.

Владыка, конечно, очень рассердился, но указ о возвращении в Новенькое написал. Верится, что и Господь поддержал это решение. Не случайно же спустя несколько лет, когда Курско-Белгородская епархия разделилась на две, наш новый Владыка, Архиепископ Иоанн (Попов), наградив о. Луку очередной (но первой, исходящей от нового Архиерея) наградой, назначил её вручение на службе в Ракитном — в день 15-летия со дня кончины старца Серафима.

А наши новенцы так до сих пор и не знают, что их батюшка по документам 8 дней был настоятелем Ракитянского прихода.

Отец Лука больше никогда не просился на иной приход, а однажды отказался от предложенного ему перевода в наш райцентр Ивню, где усилиями Владыки Ювеналия и с помощью о. Луки открылся новый приход. А мне пришлось окончательно смириться и, как и прежде, продолжать самой заниматься культурным развитием детей.

Отец Лука и двухлетний Даня.

Все они, конечно, регулярно бывали в храме. Старший, Даниил, помогал отцу в алтаре; Максим любил петь и из алтаря часто «сбегал» на клирос. У Людмилы тоже оказался неплохой слух, но она была ужасно стеснительной, даже к телефону дома боялась подходить лет до пятнадцати («А что я им скажу?»), а уж подняться на клирос было выше её сил. Но всё же и ей пришлось послужить приходу. У нас внезапно скончалась кассир храма. Найти замену оказалось непросто: молодые в храм почти не ходили, да и работа же тогда была у всех, а старушки боялись ответственной должности. И пришлось Людочке на несколько месяцев занять место в церковной лавке. Она даже пропускала из-за этого занятия в школе, когда праздничные службы бывали среди недели. Но это никак не сказывалось на её учёбе и знаниях.

Все наши дети учились хорошо: Люда и Борис окончили школу с серебряными медалями, у Максима «красное» свидетельство об окончании медицинского колледжа, а у Люды такой же «красный» диплом религиоведческого факультета госуниверситета. Но Люда всё же была особым ребёнком. До трёх с половиной лет она не разговаривала (возможно, от той же патологической скромности, но мне-то казалось, что она отстаёт от сверстников в психическом развитии!). Я выводила её к причастию почти на каждой службе (хотя так же причащались все мои дети, пока были младенцами), молясь о том, чтобы ребёнок заговорил. И вот однажды — словно кран какой-то отвернули: она заговорила сразу предложениями и очень рассудительно. А в четыре с небольшим года подошла ко мне с книгой «Приключения Буратино»: «Я прочитала!» В это трудно поверить, но ни я, ни батюшка не подозревали, что она умеет читать! Первого сына я учила читать с пелёнок, и в два года он знал все буквы, потом за дело взялся папа: вдвоём они съездили в Москву и купили там огромную магнитную азбуку (ах, эта чудесная азбука! никакому Буратино она и не снилась!); но складывать буквы в слова Даня научился лишь ближе к шести годам. Максим «зачитал» после пяти. Люду я вообще не пыталась учить — она не только долго не разговаривала, но ещё и была очень «мелкой», в четыре года выглядела на два (хотя почти никогда не болела, даже гриппом). И вдруг: «Я прочитала». Я не то чтобы не поверила — врать она не умела, — но была ошарашена. Только и сказала: «Читай…» И Люда послушно, почти без запинок и уж точно не по слогам стала читать вслух. Вторыми моими словами было: «Кто тебя научил?» — «Максим», — спокойно сказала Люда. Максим! который закончил первый класс…

Вообще, наши мальчишки любили и оберегали сестру трогательно. Когда она родилась, Дане было пять, Максиму три года. Пока я была в роддоме, они жили в Курске у моей старшей сестры. На следующий день после нашей выписки батюшка привёз сыновей домой. В тот момент, когда они, толкаясь, вбежали в дом, я только что запеленала Люду и повернула её личико им навстречу. Данька подлетел первым, и тут же его лицо вытянулось, скривилось, он махнул рукой и остановил подбежавшего Максима.

«Брат, нас обманули, пойдём отсюда!» — сказал он полным слезами голосом и пошёл обратно. Я бросилась за ним: «Кто тебя обманул? Что случилось?»
Ревущий Даня прокричал: «Папа сказал, что родилась девочка, а это же мальчик!!!» — «Успокойся, — обняла я сына, — это девочка».
Он недоверчиво взглянул мне в глаза: «А где же её косички?»

Когда всё объяснилось, братья поделились со мной своей тайной: они ждали девочку, потому что в играх в войну — а у нас на улице жили одни мальчишки — им очень не хватало медсестры.

Это нетерпеливое ожидание девочки, сестры, обернулось для наших старших сыновей не проходящим с годами особым отношением к ней. Они никогда не обижали Люду (хотя сами из-за малой разницы в возрасте часто ссорились, борясь за «первородство» почти как Исав и Иаков), во всём уступали ей, опекая и заботясь о сестре, и, уж конечно, готовы были «растерзать» любого её обидчика. Впрочем, таковых не объявлялось. В классе, где она училась, мальчики называли девочек исключительно уменьшительно-ласкательными именами: Олечка, Танечка, Людочка — вплоть до окончания 9-го класса (после этой вехи некоторые школьники ушли в училища и колледжи, и из двух похудевших параллельных классов образовался один).

В классе Люда была меньше всех не только ростом, но и возрастом. В деревне родители не спешат отдавать детей в школу. И хотя давно уже в первый класс принимают шестилеток, большинству наших первоклашек семь, а то и восемь лет. Нам же всегда казалось, что чем раньше дети начнут учиться, тем лучше. А Люду я вообще мечтала отдать в школу пятилетней, но кто бы разрешил! И вот пришла она в первый класс в 6 лет, умея бегло, «по-взрослому» читать (и, конечно, прочитав уже все известные детские книги), решать довольно сложные примеры и задачи, печатать на машинке стихи и сказки собственного сочинения.

Единственное, что она не освоила, — это премудрость письма по прописям. Тогда их не было в свободной продаже, выдавали в школе, и я, сама обладая ужасным почерком, не решилась учить ребёнка — она же ещё и левша!

Первые месяцы в школе всё шло отлично, но во второй четверти дочь объявила, что не хочет ходить в школу — «там скучно». Я помчалась к учительнице и услышала: «Я не знаю, чем её занять: книжки наши ей неинтересны, ей делать на уроках нечего. Я уже и вязать её научила, чтоб хоть чем-то занять…» Вязать, подумала я, — это неплохо, но всё-таки на уроках надо учиться ещё чему-нибудь, а то она так совсем шевелить мозгами разучится. И пошла к директору.

После долгих колебаний руководство школы всё же обратилось в районо. Там тоже долго решали — в то время у них не было ещё случаев перевода детей через класс, тем более — сразу из первого. Но всё же за две недели до нового года Люду посадили — без официального перевода — во второй класс.

Перед каникулами новая учительница показала мне, какие задания из пройденных второклассниками за полгода тем ребёнку нужно выполнить на каникулах: после них специальная комиссия районо будет решать, как им поступить.

Единственная дочка в семье Захарчук, Люда, в четыре года.

Что такое зимние каникулы в священнической семье? Правильно! — это время особых предрождественских служб, окончание поста, затем праздники — сплошная череда Богослужений, жизнь в храме. О заданиях на каникулы я вспомнила в последний их день. До сих пор слышу в себе тот ужас, который из меня выдохнулся: «Доченька! Людочка! Мы же ничего не сделали!» И спокойный весёлый голосок: «Я сделала! Вот!» — дочь подаёт мне тетрадки, исписанные грамматическими упражнениями и математическими примерами. Их много больше, чем отмечено учительницей в учебниках. «Опять Максим?» — «Нет, сама».

С этого дня Люда снова полюбила учиться. Но через класс мы её больше не переводили, хотя пройти с ней за лето программу третьего класса и осенью посадить в четвертый было реально. Но Люда очень полюбила свою новую учительницу, Татьяну Петровну Ботвич, и мы решили не лишать её этого замечательного молодого педагога. Годы спустя, когда подошла очередь идти в школу нашему младшему сыну (Люда к этому времени уже закончила университет), мы после долгих раздумий решили задержать его на год в детском саду, чтобы он попал в тот набор первоклассников, который берёт в свои добрые и умелые руки Татьяна Петровна.

Надо сказать, что в нашей семье старшие дети всегда относились к младшим с трепетной, почти родительской заботливостью. Потом, подрастая, они, конечно, и ссорились, как все дети, и отстаивали своё право на первенство (особенно, если разница в возрасте была невелика). Но малышей опекали самозабвенно!

Наш второй сын, Максим, стал своеобразным подарком старшему Дане ко дню рождения: из роддома нас выписали в день, когда Дане исполнилось 2 года. И вот, в первый же час дома, когда мы, уложив Максима в кроватку, уселись за наскоро собранный праздничный стол и откупорили бутылку шампанского, на пороге кухни появился довольный Даня: «Я Максима угостил!» Вскочив, мы бросились в комнату. К счастью, Максим мирно спал, а возле его щёчки лежала шоколадная конфета и кусочек хлеба с зубчиком чеснока на нём — любимая Данина еда.

Через месяц к нам в гости неожиданно нагрянул мой однокурсник с сынишкой, тоже Даней (только не Даниилом, а Донатом). Даня-2 был ненамного младше нашего первенца, ещё не умел разговаривать, но везде совал свой любопытный носик и бурными криками выражал свои восторги. Наш сын не отходил от него и, стоило Донату открыть рот, хватал его за руки и шептал: «Тише! Мисим спит!»

Рано став старшим, Даня (как ни старался потом Максим отбить у него «первородство»), оставался главным среди детей во всё время жизни под родительским кровом. Он и среди сверстников в садике, а затем в школе, выделялся своей рассудительностью, обдуманностью поступков, ранней взрослостью. Помню, как-то в садике — Дане было года три — я заговорилась с мамочкой, пришедшей, как и я, забирать детей. Дети, между тем, собрались и прошмыгнули мимо нас на крыльцо. Я спокойно продолжала разговор, зная, что Даня один никуда не пойдёт. Но он вернулся через минуту и тронул за руку мою собеседницу: «Тётя! У вас ребёнок ушёл!»
Когда родился Борис, Дане было 11 лет. Произошло это событие в воскресенье. Ночью батюшка отвёз меня в роддом, а утром отправился на службу, оставив Даню с младшими детьми.

Находясь в предродовой палате, я слышала, как дежурная медсестра отвечает на частые телефонные звонки: «Нет, не родила… Ещё нет… Звоните позже», — и думала, что это батюшка поручил прихожанам звонить из соседнего с храмом дома, где был телефон, — но зачем же так часто? Но оказалось, что это Даня по собственной инициативе «донимает» медиков. Да ещё в это время варил для меня куриный бульон с неимоверным количеством любимой мною морковки. Получив, наконец, по телефону утвердительный ответ, он помчался в храм: там как раз закончилась Литургия и начиналось крещение. Вместе с батюшкой попросил отца крещаемого младенца свозить его, пока идёт крещение, в районную больницу…

Звонок в дверь заставил медсестёр оторваться на миг от сериала «Богатые тоже плачут», но на большее их не хватило. «Захарчук! — прокричали они мне от телевизора. — Вставай, сын приехал!» По стенке добралась я через длинный коридор к выходу и увидела счастливого Даню, едва удерживавшего сумку с двумя трёхлитровыми банками бульона и целой курицей.

«Зачем же столько!» — ахнула я. — «Бориса покорми», — ответил старший брат. На обратном пути до палаты медсестра сжалилась и взяла у меня сумку, приговорив: «А чего он сам в палату не отнёс? Сводила б его в детское отделение, показала б малыша, всё равно врачей нет». (В то время никакие посетители в родильное отделение не допускались, а в детскую половину не ходили даже матери новорождённых).

Неразлучные братья. Максим провожает Даню из садика в школу.

Через некоторое время, когда я с Борисом уже была дома, мне позвонили из школы: «Ваш Максим бегает перед школой с детской коляской!» Оказалось, накануне Максим заскочил после школы в магазин, увидел там летнюю брезентовую коляску (тоже дефицит в те годы!) и, ничего не сказав мне, распечатал свою копилку. Но в школе не смог усидеть до конца уроков — сбегал на переменке в магазин, купил для братика коляску и, на радостях опоздав на урок, стал гонять коляску на заасфальтированном пятачке перед школьными окнами. Кажется, в тот раз я его даже не ругала. Хотя и Максиму от нас, и нам — за Максима доставалось часто. Учился он, как и все наши дети, хорошо. Но в силу своего бурного темперамента и абсолютной доверчивости часто попадал в неприятные истории.

В первый раз меня вызвали к директору школы, когда Максим был первоклашкой. На переменке дети бегали в коридоре, и тут появился строгий старый директор. Он широко расставил ноги и упёр руки в бока. Ребятишки бросились в класс, но один удержал Максима: «А слабо пробежать у него между ног?» — «А побежали!» — загорелся Максим. И они побежали. За метр до грозной фигуры приятель-провокатор нырнул в открытую дверь, а Максим с разбегу врезался директору в живот.

Через несколько лет в школу привезли новенькие импортные волейбольные мячи. Во время урока физкультуры один из одноклассников Максима, улучив минутку, выбросил мяч из окна на улицу, а на перемене спрятал его где-то поблизости. Спустя несколько дней, когда страсти по поводу исчезнувшего мяча немного улеглись, он решил забрать мяч домой. Из школы шли дружной толпой. И тут навстречу вышел физрук. Воришка быстро сунул мяч Максиму: «Подержи!» Учитель отвёл к директору обоих. Одноклассник тут же переложил вину на друга, а ошарашенный Максим промолчал. Всё это было в годы воинствующего атеизма, поэтому такой расклад устроил всех. Нас обязали купить точно такой же мяч (школьный укравший его ученик уже успел исцарапать о камни), а Максима едва не поставили на учёт в детской комнате милиции.

Я думаю, что в деревне детям священника в советские годы было всё же легче учиться и вообще жить, чем в городе. В селе, несмотря на официальную пропаганду, к батюшке относились с уважением даже руководители колхоза и партийные деятели (хотя прилюдно этого никогда не выказывали). Но от рьяных исполнителей установок партии и правительства нашим детям всё же доставалось немало.

Вспоминаю, как пятилетнего Даню перевоспитывала воспитательница в садике: «Твой папа священник, а мама поёт в церкви, но ты должен знать, что родители тебя обманывают!» К счастью, заведующая садиком была женщиной хотя не религиозной, но такое «воспитание» приветствовать не стала, строго выговорила воспитательнице и заставила её извиниться. В начальных классах Дане поручили прочитать вслух отрывок из учебника, в котором была грубая ложь о Царе Николае Александровиче. Даня отказался: «Я не буду это читать! У нас в семье Царя считают святым». И мудрая учительница не только не поставила ему «двойку», но и вообще перевела разговор на другое событие русской истории. Детей наших отпускали с занятий, если в храме в будний день шла праздничная служба; не принуждали вступать в октябрята и пионеры, хотя охотно назначали старостами класса, ответственными за различные мероприятия.
Если бы все учителя были такими!

Больше всех не везло опять же Максиму. Одной из его преподавательниц случилось прийти в храм на панихиду — умер кто-то из её родственников. Максим прислуживал отцу, подавал кадило, пел вместе с хором. На следующий день в школе эта учительница вдруг рассердилась за что-то на Максима и сказала во время урока: «Ты вот в церкви служишь, а мне хочется там подойти и тебе в лицо плюнуть!»

Немудрено, что Максим не любил школу и, закончив девять классов, отпросился в Курск вместе с братом: Даня поступил в институт, а Максим — в медицинский колледж. Время всё расставило по местам, и нам не приходится краснеть за выросших детей. Совершенно самостоятельно, без нашего участия, они поступали и заканчивали учебные заведения. Даниил и Людмила получили дипломы вузов, Максим с отличием закончил колледж; Борис учится на программиста, а Николай осваивает школьную программу. С этим, самым младшим из детей, у нас оказалось больше всего забот и тревог.

Марина Захарчук, Белгородская область.

См. также