‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Звонари

Из «Записок матушки».


Матушка Марина Захарчук.
Из «Записок матушки».

См. также

Мы продолжаем публикацию глав из воспоминаний матушки Марины Захарчук. Матушка Марина живет в селе Новенькое Ивнянского района Белгородской области, где служит в Михаило-Архангельском храме ее супруг, священник Лука, они воспитывают пятерых детей. А еще матушка сотрудничает с «Белгородскими епархиальными ведомостями» и пишет глубокие и поэтичные рассказы, воспоминания…

Когда мы приехали служить в село Новенькое, оказалось, что кроме нашего в районе сохранилось еще три храма. Это много! В Белгородской области были районы, где в годы советской власти не было ни одного действующего храма, да и в самом Белгороде их оставалось всего два.
Новенский храм был освящен в честь Архистратига Михаила. Датой его постройки считается 1823 год (хотя некоторые называют 1820 и даже 1812, но это устные предания, а в очень немногих сохранившихся документах все-таки обозначена дата 1823 год). Это небольшой каменный храм, особо не выдающийся в архитектурном плане. И хотя в советское время закрывали его совсем ненадолго, старинных икон в нем не сохранилось.
Прежде в селе был деревянный храм во имя Пресвятой Троицы, который сгорел во время пожара. Но хотя располагался он в другом месте и минуло с тех пор почти два столетия, новенцы и поныне помнят место, где стоял храм (родник возле того места и сегодня называется Попов колодец), и чтят свой прежний престол. На второй день праздника Троицы, в день Святого Духа, приходят в храм жители в старинной, хранящейся в прабабушкиных сундуках одежде и почитают этот день наравне с нынешним престолом — Михайловым днем. Пока в окрестных селах не было своих храмов, в эти престольные дни собирались в Новенькое гости из ближних и дальних деревень — чужестраннии, как называют их местные жители. И первым делом шли в храм на службу. Несмотря на советские гонения, в эти дни в храме у нас было почти так же многолюдно, как на Пасху. А сегодня и гонений нет, а народу в храме что ни год — все меньше…
В те дальние, первые годы нашего служения некоторые «чужестраннии» были в числе самых активных наших прихожан. А ведь тогда не то что личных машин — рейсовых автобусов не было! До глубокой старости ходила в наш храм из соседнего (за 7 километров) села Богатого (был когда-то город, а разрушили храм — осталась деревушка) величественная и осанкой и суровостью нрава прихожанка по имени Евфросинья. С первыми лучами перестройки взялась она хлопотать об открытии храма в родном селе. Много тогда дел было у возрождающейся Церкви — до маленького ли, пусть и Богатого, села? Храмов нет, денег нет, священников тоже нет. «Давай мне кандидата из вашего села, я его выучу в семинарии — верну вам», — ответил Евфросинии Архиерей. А пока велел отцу Луке хоть изредка ездить в Богатое, служить там в маленькой хатке, которую селяне во главе с Евфросиньей оборудовали под храм. «Хоть изредка» — потому что было еще село Песчаное, где и храм был — ровесник нашему, но почему-то священники там не задерживались. И туда тоже отправил Владыка Ювеналий отца Луку: несколько лет служил он там Литургии по субботам, а иногда и в праздничные дни (новенцы жалели соседей — терпели). Были еще Верхопенье, Берёзовка, Курасовка, другие села, где тоже мечтали о своем храме. И потом нашлись доброхоты среди гражданского руководства, нашлись спонсоры, и выросли храмы. Но первой была Евфросинья и ее домик-церковь. Со временем она и батюшку из епархии выхлопотала. Но Новенькое, куда проходила в храм смолоду, не забывала, по-прежнему приходила по праздникам. Пока болезнь и старость не уложили ее в постель. Была она почти что безродная (одну племянницу имела) и доживала свой век в доме престарелых в родном селе. Теперь уже отец Лука ездил к ней, исповедовал, причащал и просто навещал, скрашивал одиночество. Похоронить себя Евфросинья завещала в Новеньком. Когда она преставилась, нам позвонили из богатенского дома престарелых, и в тот же день отец Лука перевез гроб и поставил его в своем храме. На следующий день было воскресенье. Евфросинья побыла на последней своей Литургии и упокоилась на кладбище, прямо возле храма. Через неделю к нам на службу приехала ее племянница. Плача, рассказала, что батюшка, которого Ефросинья выхлопотала в епархии для их молебного дома, обиделся на покойницу и вернул поминальную записку: «Кто ее хоронил, тот пусть и поминает!» Что ж, могила ее — прямо возле калитки, разделяющей храмовую и кладбищенскую территорию. Всякий, входящий на кладбище, крестится и кланяется возле Евфросиньиной могилки, здесь же начинается Крестный ход в дни поминовения усопших. Думается, Евфросинья на нас не в обиде.
А из деревни Березовки на каждую службу приходил к нам в храм Аким Павлович. Был он болящим, из тех, про которых говорят, что «ему сделано». В быту — мужик и мужик, нормальный, спокойный, рассудительный, мастеровой. А начнется Литургия — и что-то с ним происходит: ходит по храму, на амвон поднимается, высматривает что-то, плачет, а разобрать можно только — «Духа Святаго, Духа Святаго!»

Протоиерей Никита Звягинцев.
В алтарь никогда не заходил. Батюшку почитал, даже во время своих «чудачеств» (особенно расходился он в дни больших праздников) при выходе батюшки из алтаря сам воздевал руки и по-своему благословлял священника. А вот иным прихожанам показывал рога и плевал в их сторону. Впрочем — надо отдать должное деревенской сдержанности — прихожане наши не обращали внимания на Акимовы «пророчества» и вообще, казалось, не замечали его. Не пустить его в храм или вывести во время службы батюшка не решался. Ведь какая-то сила вела его в дождь, в бурю, в метель за десяток километров — и всегда к началу службы, без опозданий. Сам Аким Павлович говорил, что помнит свое поведение в храме, но иначе не может — «Это мой ангел говорит за меня». Что это был за человек — Бог весть. Но и Владыка Хризостом, увидев Акима на службе, не велел его трогать. Ходил этот чудак к нам в храм до самой смерти, скончался по-христиански, и мы отслужили по нему погребение. У Акима дома была большая, в человеческий рост, икона Спасителя — видимо, прежде она находилась в каком-то храме. После смерти Акима его дочь забрала икону себе…
Меня всегда поражает мирское отношение некоторых людей к вещам духовным. Однажды, помогая освящать отцу Луке дом в Ивни, я увидела на журнальном столике церковную Чашу для Причастия. В ней молодая хозяйка дома хранила свою парфюмерию и косметику. Сказала, что нашла Чашу в старом бабушкином доме. После объяснений батюшки она выложила из Чаши свои безделушки, но отдать ее в храм не поторопилась. Еще прежде, в детстве, я видела в деревне у маминой подруги, как бочку с квашеной капустой накрывали иконой Святителя Димитрия Ростовского. Тогда, правда, хозяйка без сожаления отдала икону нам. А сколько церковных кирпичей ушло на строительство домов и сараев, сколько икон разбили на дрова, сколько книг из храмов изорвали на цигарки. Но то безбожное время! А ведь и сегодня хранятся в частных коллекциях и просто сундуках церковные святыни — чаще всего ради той материальной ценности, которую они приобрели с годами. Стоит ли удивляться болезням и несчастьям, посещающих дома их новых «хозяев»?
По дороге из Новенького в Березовку, на стыке дороги и леса, стоит странный памятник: сваренные между собой ржавые гильзы снарядов, остатки танковой брони, гусеницы… Это памятник ожесточенным боям военного лихолетья: здесь проходило одно из сражений Курской битвы. Через лес мимо памятника вьется еле заметная дорожка. Она выводит на опушку с несколькими домиками: Берёзовский хутор. И здесь тоже жили наши прихожане! В тихом уединении, без газа, без автомашин, лишь голосистые петухи, беленькие козочки и труженики-пчелки нарушали тишину. Иногда мы приезжали сюда — чаще всего, чтобы проводить в жизнь вечную очередного почившего старика или причастить захворавшую старушку. Нас кормили домашним хлебом с медом, давали с собой козьего молока и звали переезжать жить к ним: «У вас там, в Новеньком, машины, пыль, дым, как в городе!» Хотя города они не знали, из их лесного уединения была одна дорожка — на службу в наш храм. А как любили наши дети, когда были маленькими, ездить на хутор и резвиться на цветочных полянах в окружающем со всех сторон хутор лесу! И вот в прошлом году приехала к нам незнакомая женщина и сообщила: умерла ее мать, последняя наша прихожанка с Березовского хутора.
Да, многих, очень многих из тех, кто окружал нас теплотой и заботой, уже нет в живых. Умерла баба Катя — первая и постоянная моя собеседница в вечерних уличных посиделках. Еще прежде умерла ее соседка Анна Федосеевна — женщина богомольная и начитанная, но, как видно, самоучка. Как-то раз я прогуливалась вечером с новорожденным малышом. В храме шла вечерняя служба. Анна по какой-то причине осталась дома и тоже вышла на улицу. Завидев меня, поспешила навстречу. «Что, батюшка сегодня будет муровать?» — «Кого?» — не поняла я. — «Ну, людей, на службе?» После вопросов и разъяснений оказалось, что так Анна называет елеопомазание на всенощном бдении. В церковнославянском тексте Евангелия она приняла букву «ижица» за «у» и вместо «миро» прочитала «муро». Отсюда и слово «миропомазание» (которым она называла елеопомазание) превратилось у нее в «муропомазание» и в глагол «муровать». Анна Федосеевна редко пропускала церковную службу. А еще она обладала редким чувством собственной греховности. К батюшке она боялась даже подойти и ко мне заходила, лишь убедившись через соседей, что я дома одна. «Чего бояться!» — восклицала другая наша соседка, Анна Тихоновна, глава существовавшей в Новеньком маленькой сектантской группы, которая даже принадлежность свою к какому-либо течению отрицала: «Мы — свободные, и всё!» — «Я вот не боюсь никого и ничего!» Анна-сектантка часто вступала в полемику и со мной, и с батюшкой, причем разговор заводила всегда первой. Как-то пришла я к бабе Кате, а у нее сидят обе Анны и читают Библию. «Хорошо, что ты пришла, — обрадовалась баба Катя, — растолкуй нам слова Апостола Павла: «Рук поспешно не налагай ни на кого». — «А сами вы что думаете?» — спросила я. — «Она вот, — указала баба Катя на сектантку, — говорит: это значит, не бей никого поспешно». — «А подумавши — можно? — засмеялась я. — Да еще и выбрав самых достойных, как говорит Апостол». Конечно, я объяснила своим соседям, что возложением рук называется в Церкви Таинство возведения в священный сан — рукоположение, которое повелось от Апостольских времен и сохранилось до наших дней.
У Анны Федосеевны было две сестры: одна, Мария, ходила читать Псалтирь по усопшим; вторая, Вера, была почти полностью неграмотной, но обладала хорошим музыкальным слухом и редким контральто: она пела в церковном хоре. Когда Вера умерла, мы лишились не только хорошего товарища, но и ее низкого, почти мужского голоса, найти замену которому я не могу до сих пор. Помню, как она ворчала на нашего единственного мужчину-тенора: «Что ты тянешь вверх? Мужицким голосом пой!»
Каждый уход кого бы то ни было из нашего маленького хорового коллектива — всегда огромная потеря. Я слышала, что в церковных хорах часто случаются размолвки, скрытая вражда, зависть. Но сама я с такими явлениями не сталкивалась ни разу. У нас на клиросе царит взаимопонимание и любовь.
Когда мы приехали в Новенькое, в церковном хоре было трое мужчин. Это тоже большая редкость для села. Один из них, Иван Васильевич Шишлаков, был руководителем хора. Он умер года через полтора после нашего обоснования в Новеньком. Второй, Егор Васильевич Иванисов, был старше, но крепче. Помню его статную фигуру и пышную седую шевелюру. Он часто приходил к нам в дом и рассказывал о своем прошлом. Когда в селе была закрыта церковь и не было священника, Егор Васильевич крестил новорожденных, руководствуясь церковным правилом о допустимости совершения в случае крайней необходимости таинства Крещения мирянином. И уже в первые годы нашего служения к отцу Луке приходили взрослые люди, которых крестил Егор Васильевич, чтобы батюшка дополнил Крещение таинством Миропомазания. У Егора Васильевича были старинные книги. Одну из них, Библию XVIII века, он подарил батюшке. Хранилась у него и святыня — вероятно, частица облачения мощей Святителя Иоасафа Белгородского. Егор Васильевич был свидетелем того, как в Белгороде коммунисты-революционеры вскрыли мощи Святителя Иоасафа и вывезли их за пределы города. На месте святотатства остался оторванный кусок парчовой ткани. Егор Васильевич подобрал его и сохранил у себя. Перед смертью он отдал эту ткань батюшке.

Коль уж зашла речь о годах минувших, самое время вспомнить, как спасали — и спасли! — новенцы свой храм.
Когда после революции стали массово закрывать храмы, прекратились Богослужения и в Новеньком. Священником в то время был местный уроженец отец Геронтий. Он бежал от преследования, кажется, в Сумскую область и больше в селе не появлялся. Храм приспособили под складское помещение — в нем хранилось колхозное зерно. Но в конце 1920-х годов и этого новой власти показалось мало. Храм, как и большинство других в районе, решили снести. И вот тут произошло неожиданное: село восстало. Мужчины и женщины, старики и дети — все вышли на защиту своей святыни. Районные уполномоченные уехали ни с чем. После этого жители стали выставлять дозорных на колокольне. Чуть завиднеется облако пыли со стороны Ивни — звонарь Иларион Иванисов ударял в набат, и село сбегалось к храму. Однажды перед запертой дверью храма встала женщина с двенадцатью детьми. Один из прибывших грубо оттолкнул ее, выбив из рук младенца, который упал на крыльцо и покатился по ступеням. Толпа селян набросилась на незваных гостей с кулаками. Вскоре после этого случая районное начальство приехало «поговорить по душам». Следователь сел за стол и обратился к жителям: «Родные мои! Кто вас тут обидел? Расскажите, как всё было — мы их накажем». И доверчивые новенцы, называя свои имена и фамилии, рассказывали, жаловались на новую власть… Той же ночью приехало в село несколько грузовиков и, прокатившись по улицам села, собрали всех защитников храма — более ста человек. Но разрушить сам храм — побоялись. А новенцев с тех пор прозвали звонарями. Красивое, звонкое имя…
Храм недолго стоял закрытым. Его открыли во время войны, в 1942 году, как говорят местные жители — «при немцах», у которых была политика задабривания гражданского населения. (Село небольшое время было в оккупации). Кстати, на немцев новенцы не жалуются. Рассказывают, что оккупанты вели себя мирно, никого не трогали, а если просили у жителей молоко, яйца, хлеб — то взамен оставляли свой сухой паек, тушенку, шоколад… Наша певчая Анна Яковлевна Реутова рассказывает, как в войну немецкий солдат наставил на расшалившихся детей, среди которых была и она, автомат, но его сослуживец отвел автомат в сторону и, как поняла Анна из жестов немца и слова «киндер», напомнил ему о собственных, оставшихся в Германии детях, после чего угостил перепуганных ребят конфетами. Я ни в коем случае не оправдываю этим эпизодом фашизм и творимые фашистами зверства. Но вот ведь — и немецкие солдаты были разными. Повезло ли новенцам или покрыл их, отстоявших свой храм, невидимыми крылами Архангел Михаил, но факт: во время оккупации жертв среди мирного населения в Новеньком не было!
С 1947-го года на протяжении 29 лет в храме настоятельствовал отец Никита Звягинцев. До сих пор его помнят почти в каждой избе. Первое время молодого отца Луку всё сравнивали с отцом Никитой, а теперь уже «побит рекорд» его многолетнего служения: нашей жизни и службе в Новеньком идет 31-й год. Отец Никита ушел за штат по болезни, но еще служил регентом хора в его родной, соседней с нашим районом, Обояни, и иногда навещал свою бывшую паству. Когда он скончался, отец Лука читал над его гробом Евангелие.

Праздничный день, прихожане храма, 1984 г. В центре – священник Лука Захарчук.
Как известно, подавляющее количество прихожан в храмах — женщины. Особенно это ощущается в селе, где мужчины боятся насмешек товарищей и готовы, в случае необходимости, скорее съездить за духовной помощью в городской храм, чем прийти в свой. Тем не менее во все годы нашей службы в Новеньком у батюшки всегда были алтарники, а на клиросе — хотя бы 1-2 мужских голоса. Особенно помнятся мне два старичка — Павел Андреевич и Василий Емельянович. Невысокого роста, коренастые, седые и всегда улыбающиеся, они казались родными братьями. В селе их звали: Панька и Васютка. При частой повторяемости имен и фамилий, местные прозвища бывают просто необходимы. Заболела у алтарника деда Василия мать. Батюшка отправился ее причастить. Идет по улице, спрашивает одного, второго, третьего: «Где живет Василий Емельянович?» — никто не знает! Стал объяснять: в храм ходит, мать у него старенькая. Встрепенулся мужик: «А! Васютка! Что ж сразу не сказали? Он мой сосед!» Бывают прозвища — вот тот же Васютка — с виду грубыми, а внутри добрыми, светлыми. А случается наоборот. Есть в селе подворье с прозванием «церковники». Но не от того, что в храм прилежно ходят. Когда-то давно наградили этим прозванием односельчане безбожника, который ночью забрался в храм и ограбил церковь. Дело давно минувшее, а внуки-правнуки до сих пор «церковники».
Павел Андреевич ушел раньше, а Василий Емельянович почти до девяноста лет служил храму! Когда в конце 1980-х, при первых лучах оттепели, разрешили нам собрать деньги на колокола (львиную долю дал колхоз), первым звонарем стал престарелый дед Васютка. Как он взбирался по крутой, неблагоустроенной лестнице на колокольню — одному Богу ведомо. Но до сих пор звучит у меня в ушах безыскусный звон деда Васи, который не могут уже повторить звонари нынешние. А еще была у Емельяновича парализованная жена, за которой он ухаживал долгие годы. Когда он умер, за ней так же терпеливо ухаживали дети. Много раз мы были в ее уютном чистом домике, где никогда не было запаха, сопутствующего обычно лежачим больным, и всегда встречала она нас радостной улыбкой и живыми воспоминаниями. Кажется, была она самой старой жительницей села, а до смерти читала Евангелие без очков.
Жаль, так жаль уходящих стариков. Без них и в храме, и в селе становится меньше света. Как часто мы, оправдывая свои пропуски церковных служб, жалуемся на нездоровье, на дела и заботы… А у меня стоят перед глазами: баба Ирина (она всё шила моим малышам чудесные кружевные чепчики из маленьких лоскутков-обрезков) — сегодня ее место в храме заняла ее сестра, уже тоже совсем немощная, но радующаяся каждому мигу жизни баба Мария; Варвара Юракова (у ее коровы было самое вкусное молоко!), Анастасия (безродная старушка, за которой ухаживали соседи, она была уже совсем слепая, но, заслышав призыв колокола, выходила на дорогу и ждала, чтобы кто-нибудь из проходящих довел ее до храма); такая же безродная, приехавшая когда-то в село из Ленинграда баба Женя: ее так любили мои, тогда маленькие, старшие сыновья; Ульяна — солдатская вдова, так и не вышедшая больше замуж (к каждому празднику несла она нам бидончик с «деланной сметанкой» и все спрашивала: «Не жидкая ли?») — сегодня она уже не в силах дойти до храма, но шлет нам приветы через заботливую дочь, внуков и правнуков). Нет уже бывшей хозяйки нашего домика, бабы Александровны (так, по отчеству, звали ее соседи), матери священника и еще нескольких богомольных детей; после ее смерти я, да и весь приход узнали, что была она тайной монахиней по имени Ангелина. Нет алтарника и певчего Федора Ивановича, который знал наизусть Псалтирь, тропари всем праздникам и почти всем святым и научил меня многим старинным церковным распевам. На больных негнущихся ногах шел он в храм в любую погоду — а жил в самой крайней хате села, куда зимами забредали порой голодные волки. Его эстафету приняла соседка — тоже певчая — Евфросинья: так же, с такими же больными ногами бредет она на службы по бездорожью. Нет чудесного мастера-столяра Петра Серафимовича, мастерившего оклады для храмовых икон… Но его жена Любовь Ивановна все так же поет на клиросе. И мужские голоса не перевелись: еще молод и полон сил наш безсменный тенор и практикующий доктор Леонид Васильевич. И молодые голоса нет-нет, да и вплетаются в костяк хора — школьники, студенты. И в алтаре тоже прислуживают батюшке дети: одни оканчивают школу и уходят, другие робко переступают незримый порог Святая Святых. А по праздникам все так же приходят, опираясь на два костыля, приезжают на попутных машинах, а то и на инвалидных колясках, приползают с двумя палками, почти касаясь, из-за неразгибающейся спины, головой земли, старушки без возраста, чьи родители отстояли храм.
Только в советское время вышли из новенских «звонарей» пять священников, двоих направлял в семинарию отец Луки. Не пустеет храм, не оскудевают крепкие семьи, воспитывающие детей по-христиански. А значит, новенцы по праву продолжают нести звонкое имя: Звонари.
Марина Захарчук
23.04.2011
1738
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
6
5 комментариев

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru