«Подлинная икона отражает преображенную реальность…»

Академик Российской и Европейской Академий Естественных наук, зав. кафедрой монументального искусства московского Иоанно-Богословского университета Александр Иванович Чашкин сейчас заканчивает в Самаре роспись Храма-памятника во имя Георгия Победоносца. За его плечами росписи уникальных храмов — лавры, монастырей, часовен в России и за рубежом. Но сам он считает, что главным и самым большим делом в его жизни станет роспись самарского храма на площади Славы. Сейчас его большая работа близка к завершению, и уже скоро самарцы и гости города увидят замечательные фрески Чашкина во всей их красоте и законченности. А прихожане этого недавно построенного храма уже сейчас любуются фресками и иконами, написанными настоящим мастером. Прямо в храме, на хорах, среди лесов и начатых фресок, мы попросили Александра Ивановича ответить на наши вопросы. Он отложил кисточку и первым делом сказал:
— Мой духовный наставник, Архимандрит Авель из рязанского Иоанно-Богословского монастыря, учил меня так: «Вот, с одного конца входит в город один человек, с другого — другой, и в городе они встречаются. А ведет их друг к другу Сам Бог. Случайных встреч не бывает! Все, кто нам встретился на пути — посланы Богом!»
Значит, решаю я, и эта моя встреча с Мастером не случайна…
— Что вас привело в Самару?
— Мне позвонил самарский архитектор Юрий Харитонов и предложил расписывать построенный по его проекту в самом центре города Храм-памятник во имя Георгия Победоносца. Наши вкусы совпали — мы оба любим в иконописи, в храмоздательстве древнерусско-византийский стиль. Когда я приехал в Самару и увидел храм, то сразу понял: надо браться за работу! Храм замечательно соразмерен, и построен он не в псевдо-византийском стиле, а в творчески осмысленных настоящих византийских традициях! Сначала я ездил сюда с Украины, так как в то время заканчивал роспись храма в Святогорской Лавре, а потом уже целиком посвятил себя самарскому храму. Когда я расписал алтарь, Архиепископ Самарский и Сызранский Сергий одобрил мою работу и дал благословение на дальнейший труд в храме Георгия Победоносца. Под моим руководством здесь трудятся мой помощник Николай Рябов из Москвы, девушка Маша из иконописной мастерской Троице-Сергиевой Лавры и группа самарских мастеров.
— О каких еще ваших крупных работах вы можете рассказать?
— Мной расписан Никольский кафедральный собор Американской Православной Церкви в Вашингтоне. Мне довелось расписывать храм во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» Святогорской Лавры в Донецкой области, а также храм святого великомученика Георгия Победоносца на Поклонной горе в Москве. Нашей бригадой также расписана Иверская часовня на Красной площади в Москве. Сейчас параллельно с самарским храмом расписываю храм в московском Высоко-Петровском монастыре. А еще довелось расписать Никольскую церковь в Ясной Поляне, в имении Льва Толстого. Этот храм — родовая графская усыпальница Толстых.
— Но ведь Лев Толстой похоронен вне храма, как отлученный от Церкви… Как вы относитесь к самому этому месту — Ясной Поляне — и к творчеству Льва Толстого?
— Да, он похоронен недалеко от дома, в стороне от храма. На его могиле даже нет креста, так как он завещал себя похоронить под обезкрещенным памятником. А все его родственники, жена и дети, похоронены в этом Никольском храме.
Ясная Поляна — место дивной красоты, и храм еще больше украшает эту усадьбу. Ну а философия у Льва Николаевича была своеобразная, с «восточным» уклоном. В конце жизни он отверг Церковь, и это стало его трагедией. Но его художественное творчество в лучших произведениях, вопреки его умствованиям, по духу было все-таки Православным. Это и сделало его одним из лучших не только русских, но и мировых писателей. Хотелось бы надеяться, что перед переходом из этого мира в иной Лев Толстой успел покаяться в своих заблуждениях… А так это или не так — не знаю.
Делегация Американской Православной Церкви посетила расписанный мной храм в Ясной Поляне, им эти фрески понравились, и мне было предложено расписать храм в Америке. На этот труд за океаном меня благословил Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Прожил в США я три года.
— Что дали вам эти годы в Америке? С кем из клира и прихожан Православных храмов вам там довелось общаться?

— В Америке я познакомился с удивительными людьми! Например, настоятель собора в Вашингтоне протоиерей Димитрий Григорьев — профессор литературы Джорджтаунского университета, один из лучших в мире специалистов по творчеству Достоевского. Я также встречался с потомком эмигрантов Толстым, мать которого была фрейлиной последней Императрицы. Все это замечательные люди и подлинные патриоты России. А еще мне по Божьей милости довелось общаться с известным в России по циклу телепередач Епископом Василием (Родзянко). Он-то и пригласил меня на работу в Америку. Владыка Василий умер несколько лет назад, и теперь уже мне можно сказать, наверное, что я не только люблю его и уважаю, но и считаю святым. Он внук председателя Государственной Думы, активно участвовавшего в отречении Государя от престола. Епископ Василий при мне не осуждал своего деда. Говорил осторожно, что, по его мнению, в то время иного пути не было. Но к Царю Николаю II он относился как к подлинному святому! Еще когда Царь не был канонизирован, Владыка Василий благословил меня в храме написать фреску «Новомученики и исповедники Российские», где я изобразил многих новомучеников, а также руководителей Белой Армии — Колчака, Деникина и других, но, конечно, без нимбов, не как святых. На этой же фреске я нарисовал и убиенного большевиками священника Павла Флоренского (думаю, придет время, когда его тоже канонизируют). И на этой фреске я изобразил Царскую Семью. По тем временам это был очень смелый шаг. Ведь тогда вопрос о канонизации Царя-Мученика Николая в Америке стоял очень остро. Две Православные Церкви в США — Зарубежная и Американская — даже враждовали из-за отношения к Царю-Мученику Николаю. Ведь в Зарубежной Церкви Царская Семья уже была прославлена.
Епископ Василий был невероятной доброты человек. От него исходила энергия любви. В нем не было ни малейшего высокомерия. Жил он на скромную пенсию, которую ему платила радиостанция «Голос Америки» (его оттуда выгнали, когда он в радиопередаче отрицательно высказался о масонах…).
Епископ Василий был глубокий мистик. В конце жизни он написал выдающуюся книгу «Теория «большого взрыва» и отцы-каппадокийцы», к которой специалисты относятся по-разному, но многие считают ее одним из величайших творений XX века. Суть книги такова, что и в космосе тоже нет гармонии. Автор объясняет духовную сущность «большого взрыва» в космосе. Он пишет о том, что надо собрать все научные данные и ответить на эти вызовы науки творениями отцов-каппадокийцев — святых Василия Великого, Григория Богослова… В книге содержится гипотеза, что «большой взрыв» мог быть не при начале нашего мира, а, возможно, возник при разрушении совсем другого мира…
— А как складывалась ваша работа на родине?

— В Москву меня вызвал Святейший Патриарх Алексий II и благословил расписывать храм Георгия Победоносца на Поклонной горе. До открытия храма оставалось всего четыре месяца, и я работал там день и ночь. Последние мазки на росписи иконостаса я сделал за два часа до торжественного открытия храма в День Победы.
А потом моя бригада расписывала Иверскую часовню на Красной площади. Главную икону — Иверскую — для этой часовни правительство Москвы заказало знаменитому греческому иконописцу Луке Греку. Он должен был сделать точную копию с подлинной Иверской иконы Божией Матери, которая находится на Афоне. А мне поручили делать «дубль»: вдруг греческий мастер не успеет справиться с задачей в определенные сроки… А когда я икону написал, то комиссия сравнила мою икону с греческой и решила, что обе Иверские иконы Божией Матери должны находиться в часовне, в центре — привезенная из Греции, а сбоку та, что написана мной. Моя икона, в отличие от греческой, написана в русском стиле. И я слышал, что верующие не забывают, помолясь у «главной» Иверской, той, что привезена из Греции, приложиться и к выполненной мной иконе. И получают духовную помощь по молитве перед этими образами.
— Но ведь в одном из московских храмов, в Сокольниках, хранится та старинная Иверская икона, которая раньше была в Иверской часовне…
— Прежнюю Иверскую икону я много раз видел, она, конечно, замечательная. Но от времени она совершенно почернела, ее бы пришлось подвергать капитальной реставрации. А в правительстве Москвы решили, что все иконы должны быть новыми.
— Расскажите о своем пути к Богу, к профессии иконописца.
— Мой отец был известный коневод. Я родился в поселке при конном заводе в Киргизии, на озере Иссык-куль, где мой отец выводил новую породу лошадей — новокиргизскую. Эта порода сейчас признана во всем мире, лошадей этой породы даже Англия покупает. Семья была у нас нецерковная. Когда мне было 15 лет, отца пригласили работать на Рязанском конезаводе. Я был профессиональным наездником, работал объездчиком лошадей на конезаводе. Вскоре я устроился на работу в Московский ипподром, а параллельно рисовал и учился на вечернем отделении Суриковского института.
К вере я пришел, как и многие из моего поколения, окольными путями. Через самиздатовские книги, через отвержение «совдеповской» действительности… В тридцать лет я крестился — тогда я был наездником, профессиональным спортсменом. В то время я учился петь и уже пел достаточно профессионально. В 33 года я стал работать в церковном хоре, в храме Всех Святых на Соколе. Это произошло неожиданно, как чудо!
У нас в хоре пела монахиня, у которой жил знаменитый старец Сампсон (Сиверс). Она повела меня к нему. Отец Сампсон спросил меня, чем занимаюсь, я ответил, что подрабатываю оформлением. И тут он сказал, что мне нужно писать иконы. Я ответил, что не собираюсь этим заниматься. «Нет, ты будешь иконы писать!» — твердо повторил он. И тут же воскликнул: «Вера! (так звали монахиню) отведи его к отцу Зинону!..» А Архимандрит Зинон (Теодор), великий иконописец, в то время как раз расписывал храм в московском Даниловом монастыре. Туда к нему и отвела меня монахиня Вера. Я у отца Зинона проработал год. С той поры вся моя жизнь изменилась, я все бросил и начал писать только иконы. Мне было уже 36 лет. Когда отец Зинон перешел в Печоры, я не раз приезжал к нему. С тех пор считаю его своим наставником.
— Да, отец Зинон замечательный иконописец, с этим никто никогда не спорил… Но каноны церковные существуют не только для обычных верующих, но и для заслуженно известных тоже… Многим еще памятна эта печальная история, когда Архиепископ Псковский и Великолукский Евсевий запретил в служении и отлучил от Причастия Архимандрита Зинона за совместную молитву и даже причащение с католиками… Сегодня, к счастью, все прещения с него сняты. Где он сейчас подвизается?
— Отец Зинон в то время открыл иконописную школу в Мирожском монастыре во Пскове. Россияне учились в этой иконописной школе безплатно, а чтобы были средства на содержание школы, он принимал на учебу иностранцев, в основном итальянцев-католиков. С них он брал деньги. А дальше произошло то, что произошло. Однажды на какой-то праздник он вроде бы не отказался причаститься с католиками… С канонической точки зрения это недопустимо… Но мне ли судить своего учителя? Тем более что через несколько лет отец Зинон был канонически восстановлен в сане самим Патриархом. Но я приезжал к отцу Зинону во время его отлучения и видел, с какой болью он переживает эту трагедию. Представьте: глубоко верующего человека на много лет отлучили от Причастия! Но он отнесся к этому тяжелому событию в своей жизни как к воле Божией, которую надо мужественно претерпеть…
Архиепископ Венский и Австрийский Иларион пригласил Архимандрита Зинона в Вену, там он сейчас расписывает Никольский кафедральный собор.
— Несколько лет вы занимали официальную должность главного иконописца Московской Патриархии. И потому вас по праву можно спросить о том, какая ситуация сложилась в современном иконописании в России.
— Состояние иконописи с каждым годом улучшается, но все же еще остается неблагополучным. До сих пор почему-то многие считают, что академическое письмо — это и есть «русский стиль» в иконописи, но это далеко не так. Ведь академический стиль отражает исторические пути, вехи жизни Спасителя, Апостолов, святых… А подлинная икона отражает потусторонний мир. Молясь на икону или на фресковое изображение, мы обращаемся к первообразу. Иконописец изображает преображенный образ святого, но никак не исторические пути его… Если мы в молитве обращаемся к святому, который уже живет в потустороннем мире, на духовном небе, то и изображать его нужно соответственно, стилем иконописным, а не академическим. Нужно возрождение подлинной древней традиции византийско-русской иконописи! Сейчас академическая манера письма в иконописании стала у нас едва ли не основной. Я к академической школе в иконописании отношусь как к религиозной живописи, а не как к настоящей иконописи. Невежество, к сожалению, не редкость среди иконописцев. Многие современные иконописцы даже не утруждают себя чтением книг по философии иконы (например, «Умозрение в красках» Евгения Трубецкого). Да и просто халтурных вещей много. Вот, например, на иконе изображен Спаситель, сидящий на троне, а трон как будто взят из антикварного магазина… И не поймешь, то ли на Христа смотреть молящемуся, то ли на этот трон, реалистически выписанный, со множеством завитушек, деталей…
В Синодальный период начали, а сейчас продолжают изображать на иконах Господа Саваофа в виде благообразного старца. Но ведь Седьмой Вселенский собор строжайше запретил изображать Бога-Отца! А эти еретические изображения у нас прижились, тиражируются, выдаются едва ли не за «русскую традицию»… И тут же в храме поют: «Бога невозможно видети…» Это изображение пришло к нам с Запада. Да и все реалистическое, «академическое» искусство в храмах пришло к нам тоже с Запада.
И все же сегодня работает очень много замечательных иконописцев. Есть они в Питере и в Москве, есть и у вас в Самаре. Мне нравятся работы самарских иконописцев Елены Соломко, которая работает со мной в храме Георгия Победоносца, и Виктора Чимирзова.
— Раньше иконопись была уделом исключительно монахов. А как вам, живя в миру, удается поддерживать в себе постоянное молитвенное горение, без которого серьезная иконопись невозможна?
— Даже великий Дионисий не был монахом. У него была семья, дети — и это не помешало ему достичь необозримых высот в иконописи… Как ни странно, за исключением Архимандрита Зинона, я не знаю других современных значительных иконописцев-монахов. В основном иконописью занимаются миряне. А у монахов на этот труд обычно не хватает времени.
Я работаю почти без перерыва — работы много. Как-то углубленно, аскетически сосредоточиться не всегда получается. Но прежде чем писать икону святого, я обязательно читаю его житие, молюсь ему. Хотя все дело сводить только к монашеской аскетике в нашей профессии нельзя. Дух Православный — это некий вселенский дух, идущее от Бога творческое начало. Без этого иконопись становится пустым изображением. Кто-то из святых сказал: «Человечество пало тогда, когда перестало ощущать мир как дар Божий». Иконопись возвращает людям ощущение этого дара. Если я работаю искренне, от души, с молитвой, значит, и Божия помощь приходит.

На снимках: Александр Чашкин возле написанной им фрески преподобного Евфимия Великого в храме Георгия Победоносца в Самаре;  Александр Чашкин с Епископом Василием (Родзянко);  икона Великомученика Георгия из храма святого Великомученика Георгия Победоносца на Поклонной горе в Москве;  икона Спасителя из собрания иконописца А.И. Чашкина.

Антон Жоголев

17.11.2006