‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Дед Егорий

Новые рассказы Православного писателя Владимира Осипова.

См. также

Иногда проснешься и не веришь, что жизнь, прожитая тобою, — твоя жизнь и как много в ней уместилось. Хотя ведь «не состоял, не отбывал, не участвовал…» и даже «не служил». А начнешь вспоминать, хотя бы только детство, не только описать, но даже вспомнить всего не можешь. Одно цепляется за другое, и уже кажется, что ты родом из Руси дремучей, потому что помнишь глиняные самодельные горшки, избу без электричества, так как набожная бабушка считала его бесовским наваждением. Помнишь старушек и девочек, чувашек и мордовок, не умевших говорить по-русски. Помнишь языческие поселения с их странными и дикими кладбищами. А в Православных — в Троицу застланные свежей пахучей травой светелки; объедение на Пасху и граничащие уже с чем-то запретным троекратные поцелуи со сверстницами. Я живу безконечно долго, я помню Средневековье…
Та старица находится на полпути от Нечистого моста к Смрадному месту — овражистому участку, сплошь заросшему тальником. И называлась она Егор-ерьке. Я всегда гордился, что она названа по имени моего пращура — деда Егория. Он был то ли двоюродный брат, то ли двоюродный дядя моего прадеда. Егорий держал на старице пасеку еще тогда, когда эти места были совсем глухими: до Ключей — верст восемь, а до Еги — ехать и ехать. Много легенд рассказывалось про Егор-ерьке. Но больше всего мне нравилась та, как дед Егорий…
У одного из кинельских перекатов было стойбище. Я его застал уже обжитым, а тогда оно было диким. И стали там пропадать ягнята. Пойдут на водопой, чуть в сторону ступят и исчезают. Не просто тонут, а проваливаются.
Пастухи посоветовались и решили: «Он…».
Пошли к Егорию.
— Выловить надо. Всем миром поможем.
— Я сам.
— Почему? — опешили мужики.
— Почует вас — не выйдет. А меня одного ему в радость помучить. Гусей готовьте.
Поехали в деревню, привезли гусей. Одного закололи к вечеру и закоптили. Егорий взял строгу, багор и топор, из вил сделал что-то наподобие крюка, надел на него гуся и отплыл на закате.
Плавал вверх от переката и опять вниз, задерживаясь на омутах, подплывая поближе к прибрежным зарослям. И так до утра. Впустую.
К следующему вечеру закоптили второго гуся. Утром Егорий пришел опять пустой.
Пастухи, что баловались самогонкой и общественной гусятиной, проворчали:
— Не простят бабы.
— А может, надо веревку удлинить? Чует, что ты близко, вот и не подходит, — предположил старший.
— Тогда топором его не достать.
— Ладно, попробую без топора.
Егорий нацепил третьего гуся, удлинил веревку и отплыл позже обычного. Третья ночь была особенно тихой и темной. Пращур все так же задерживался на омутах и под кустами, расслабляясь лишь у самого переката и под островком, где всегда было тихо. Вот тут-то и рвануло крюк вместе с лодкой. Чуть замешкался Егорий, но все же сумел подцепить багром, не очень удачно, но так, что ой как трудно было сорваться.
И понес его любитель ягнятинки чуть ли не до Горелого хутора. И вниз. И опять вверх. Пару раз дергал так, что охотник чуть в воду не вывалился. А тут вдруг чувствует, что лодка стала о коряжину биться, вот-вот развалится. Что делать? А тот развернется — и опять, и опять. Понял Егорий — разобьется плоскодонка. Он тогда в воду, а там… Сдался, выпустил багор из рук. В глубине что-то аж забурлило, захрипело. Лодка пошла вниз по течению, и лишь на перекате обезсилевший Егорий сел на весла.
Пастухам объяснять ничего не стал, а лишь сказал, что ягнята пропадать больше не будут. Так и случилось.
— Бабушка, а кто это был — сом?
— Какой сом?! Он столько сомов перетаскал. У некоторых хвосты аж за телегами по земле тащились.
— А кто же тогда?
— Сам догадайся.
Я еще верю, что в каждой бане живет шишига и заходить туда не стоит, не перекрестив все углы, особенно под полком. Я знаю, что ведьмака кричит ночами на озере под лесом — с утопленниками играется. Но понимаю, что бояться их не надо, потому что нет ничего сильнее Крестной Силы, и видел, как на Пасху играло солнце и откуда ни возьмись появилась радуга, да такая, что хоть рукой трогай…
Потом вера моя притупилась, тайны стали исчезать. Но в ночную охоту деда Егория я верил всегда и гордился ею. Верили в нее и все мои сверстники. Правда, никто из них не сомневался, что то был самый большой в мире сом.
— Вот бы нам такого поймать! — вздыхал Василь.
— А ведь он его почти здесь схватил, — подхватывал Андрейка.
— Саня-Саня, Саня-Саня! — кричал нам деревенский дурачок Саня и показывал рукой чуть повыше острова: мол, вон где это было.
Мы — счастливые, потому что дважды в день — по дороге на рыбалку и с рыбалки — видим вдали на взгорке голубые купола Ключевской церкви, чего лишены многие наши ровесники. Мы счастливые, но, конечно, еще не подозреваем об этом. Наше пионерское детство просветляется посещениями кладбища в родительские дни и редким Причастием Святых Таин. В поселке нашем еще нет ни одного телевизора, а леса и заводи родины полны любимых ужасов.
А к концу того лета началось то, чего втайне желал каждый из нас: вечерами некоторые коровы стали приходить пустые, выдоенные.
Красть молоко было просто некому — у всех в округе свои коровы. А если кто и захотел бы поживиться, просто бы увел скотину. И еще заметили: когда стадо останавливалось на стойбище у Бобриного затона, все коровы возвращались тяжелые, а от острова у переката, где Егор-ерьке, — одна две пустые.
Пастухи посовещались и решили: «Он…». В послеобеденный зной коровы заходили глубоко в воду, а он подплывал и выдаивал, те же, дуры, только радовались, что не тащиться с огромным выменем до поселка.
И решили поселяне до конца лета не гонять стадо на старое стойбище, чтобы не испытывать судьбу.
Второго Егория в округе не нашлось.

Иван-разведчик

В то лето я отирался у овощных баз на Товарной, куда прибывали вагоны с арбузами, дынями, душистыми южными яблоками. Подворовывал. Что-то продавал, что-то нес домой, но большую часть съедал там же, в зарослях высоченной травы.
Но однажды меня накрыли дружинники и здорово напугали, сказав, что сдадут в милицию. Этого мне не нужно было совсем, потому что я уже тогда состоял на учете именно в линейном отделе.
Я в голос ревел, размазывал по щекам слезы, обещал больше этого не делать, клялся, что сирота и живу один с глухонемой теткой. Вот эта несуществующая тетка их и разжалобила.
— Ладно, давай отпустим, — сказал старший.
Я уже стал успокаиваться и решил, когда отпустят, нырнуть за составом в траву, проследить, куда пойдут дружинники, ведь надо же выведать, где у них штаб, чтобы в следующий раз так глупо не попадаться.
Но вдруг тот же старший произнес:
— Дай слово, что больше не будешь здесь воровать.
— Честное пионерское? — с надеждой спросил я.
— Нет, честное мужское слово.
Я опустил глаза:
— Даю честное мужское слово, что больше не буду здесь воровать.
Так я очутился на базаре.
Шел, приглядывался и вдруг из-за ящика увидел голову. Голова сказала:
— Подойди.
Ног у него совсем не было. Он то ли сидел, то ли стоял на низкой тележке с подшипниками вместо колес. Рядом лежали деревяшки-толкачи, напоминавшие большие утюги.
— На, вот здесь подкрути, — и протянул отвертку.
Я сделал все, как велели.
Он достал из холщовой сумки огромное красное яблоко.
— На.
— Спасибо, не надо.
— Бери… Да не прячь ты его — ешь, мытое.
Яблоко хрустнуло.
— Дядь, а вы кто?
— Я — Иван-разведчик. Называй меня просто Иваном. И на «ты».
Яблоко хрустело.
— Красть ты здесь не будешь.
— Я не краду…
— Я не говорю, крадешь ты или нет. Я говорю: не будешь. А денег мы и так заработаем.
Он был коренастый, обветренный и чисто выбритый. Темные волосы с проседью. Взгляд прямой и уверенный. Мужик.
Так мы и подружились.
Рано поутру «столбили» торговые места, а потом за небольшую плату сдавали их крестьянам. Сообщали торговцам о вчерашних ценах и ценах на других рынках, за что те иногда одаривали нас своим товаром. Я еще находил Ивану людей, которым нужно было починить обувь, а он брал ее с собой и утром возвращал.
Нас, мальчишек-девчонок, у Ивана всегда было не меньше трех-четырех. И когда с похмелья не выходил на работу дворник, мы умудрялись даже базар убрать. Потом у нас появилось свое торговое место, где мы продавали почему-то исключительно репчатый лук. Не свой, естественно, — Иван с кем-то договаривался.
Однажды у него опять ослабела одна из дужек на тележке. И я, наклоняясь, стал подвинчивать болт. Из-за ворота рубахи у меня вывалился оловянный крестик на суровой нитке.
И я впервые услышал другой голос Ивана — не жесткий и властный, а с доброй слезой в глубине:
— Веруешь в Бога?
— Не знаю.
— Когда в последний раз причащался?
— Великим постом.
— Давненько, — вздохнул он.
Я вернул Ивану отвертку. А он расстегнул на себе рубаху и показал серебряный крест на цепочке и икону на тонком мякинном ремешке.
— Это — Георгий Победоносец. Он-то и спас меня в войну. Когда на фронт уходил, мать повесила. Я-то выжил, а она… Крест всегда носишь?
— Только на каникулах. А то, когда на физкультуре переодеваешься, смеются. Надо мной и так смеются — длинный. А бегаю хуже всех. Потому что у меня ноги больные.
— Больные, — хмыкнул Иван. — У меня их вообще нет, а ты видел, чтобы надо мной кто-нибудь смеялся?
— Да и учителя, конечно. Говорят: ты же пионер.
— Пионер… Впрочем, я тебе не учитель и не судья.
— А кто ты мне, Иван?
— Друг.
И тогда я решился спросить.
— А как у тебя с ногами вышло?
— Мы больше по «языкам» работали. Войдем в тыл к немцам, выследим чин, что постарше, сцапаем — и к своим в штаб. Удачливее меня никого не было. Даже слава пошла по обе стороны фронта. Ну, и возгордился. А это последнее дело, как я потом понял. И вляпались мы в Карпатах. Ребят всех положили, а меня зажали так, что бежать некуда. И уже самого взяли как «языка». Не застрелился — видно, тогда уже ощущал, что грех… Эсэсовцы из украинской дивизии «Галиция» хуже немцев были. Стали пытать. Раздели, связали, положили на дощатый настил, и начал один западянин мне ноги рубить. От самых кончиков пальцев. По сантиметру. Сознание от боли нестерпимой как бы отключилось, а душою впервые в жизни взмолился Господу. Сколько времени прошло, не знаю, но слышу, будто издалека мой палач орет: «Отрублю я этому коммуняке голову!». Коммуняке… Видел же на мне и крест, и иконку… Я сознание-то и потерял совсем. Очнулся уже в госпитале. Потом мне рассказали: наверное, эсэсовцы решили, что я умер, и бросили. А женщина с соседнего хутора подобрала, культи ремнями перетянула. А тут и наши прорвались.
— Иван, а правда, что Жуков всю войну с крестом проходил?
— С двумя. Один — нательный, а другой, говорят, был прицеплен с внутренней стороны мундира — тот, Георгиевский, что еще в первую германскую заслужил. Поэтому он ни одного сражения не проиграл.
Откуда-то выскочила плюгавая Лариска:
— Иван, лук кончается, дуром берут!
И он поехал договариваться о новой партии лука. С тех пор мы с Иваном каждый день находили время, чтобы в уединении, насколько это возможно на базаре, поговорить о вере, о Боге, о Царствии Небесном, которое Иван представлял то как что-то неизъяснимо-прекрасное, то, наоборот, до предельности конкретное и ясное, как морозное утро в заснеженной деревушке, где живут одни братья и сестры. И как же хотелось поскорее туда!
— Заслужить надо, — вздыхал Иван и неожиданно добавлял: — На крытом рынке, конечно, лучше купола Петропавловки видны с крестами. Но там много не заработаешь.
Невдалеке остановилась голубая «Волга» на высоких рессорах и со скачущим оленем на капоте. Оттуда вышел солидный седовласый мужчина и направился к двери с табличкой «Дирекция».
— Интендант пархатый, — без злобы сказал Иван, — я его еще по Харькову помню, сытого-сытого.
— А что такое интендант?
— Да хуже обозника, — отмахнулся разведчик.
Помолчал, закурил папиросу «Север» и вздохнул:
— Мы умрем, а эти будут жить долго, славу на себя возьмут и еще перед немцами извиняться будут.
— Как это — перед немцами извиняться?
— А так. Но, даст Бог, не доживу до этого.
Поговаривали, что Иван был запойным. Что заводился с полстакана, а потом валялся среди мусорных бачков и выкрикивал что-то бранное и непонятное. Но я его никогда не видел пьяным. Даже от предложенной кружки пива он отказывался и говорил мне:
— Никогда не пей и не кури, не пакостись.
— А сам куришь.
— Так что ж в этом хорошего! — И, чуть помолчав, промолвил: — К тому же это не самый страшный мой грех.
— А какой самый страшный?
— Людей убивал.
— Сам же говорил, что это были враги Божьи.
— А вдруг попадались и другие? Чем дольше живешь, тем больше сомневаешься, — и достал папиросу, но, взглянув на меня, спрятал обратно…
К вечеру за Иваном приезжала Анастасия — статная, со следами былой красоты. Она сажала его на специально приспособленную тележку, он прихватывал свой «самокат» и извечную холщовую сумку, и они отправлялись в путь. Она, высокая и прямая, везла за собой коренастого, крепкого и безногого добытчика.
Однажды я спросил Ивана:
— Анастасия тебе кто? Одни говорят — жена, другие, что уже — сестра. Разве так может быть?
— Может быть все, если на то воля Божья. Анастасия — моя хозяйка.
На базаре Ивана не то чтобы любили, а — чтили. Почти каждый торгующий норовил дать ему что-нибудь из своего товара. Но он брал не у всех. А если что и брал, то обычно тут же отдавал местному дурачку, которого я подозревал в том, что он лишь притворяется дурачком, чтобы кусочек полакомее перехватить.
Я вообще не знаю, оставлял ли Иван себе что-нибудь из дареного, ведь сколько раз видел, как он доставал из сумки то горсть урюка, то мандарин и отдавал какой-нибудь старухе, торгующей на улице травами или грибами:
— Возьми, Марковна, внучку угостишь.
— Спаси тебя Господи, Ванюша!
Но однажды он не появился на базаре. Не появился он ни на второй день, ни на третий. Врали, что Иван умер. Никто из нас, конечно, не верил. А дурачок за такие слова даже вцепился губами в руку одного из торговцев, да так, что тот взвыл.
…Потом я проживу много лет, почти целую жизнь, и не буду вспоминать об Иване-разведчике. Помнить-то я его буду всегда, но в самой глубине души, куда не пускают никого — ни мать, ни любимую женщину, ни друга. А явится он передо мной неожиданно, во всей своей мощи и безпощадности. В светлом октябре 93-го. На Смоленской. Когда меня будут забивать откормленные омоновцы. Когда, теряя сознание, подумаю как о чем-то постороннем: как они не устанут? Как им не надоест это однообразие: всю жизнь ногами — лежачего?
Но чья-то сильная рука резко дернет меня с мостовой. Офицер. Почти с меня ростом, но чуть постарше и намного здоровее. Майор. Оттащит в сторону, залезет во внутренний карман и достанет студийное удостоверение.
— Что же ты, режиссер, не своим делом занимаешься? Тебе здесь надо с камерой работать, а не против нас с голыми руками. Куда тебе против нас.
И потащит от Смоленской к Сивцеву Вражку. И дорогой все будет объяснять, что есть «менты» и есть такие, как он, другие. Что он тоже русский. И на нем тоже крест есть… Чуть углубившись в кривую улочку, мы остановимся.
— Один дальше доковыляешь?
— Да. (Я тогда жил в самой глубине Арбата, в Малом Власьевском, в доме рядом с тем особняком, откуда одержимый Булгаков запускал в полет свою Маргариту.) Да, — повторю я и, сделав несколько шагов, обернусь.
Майор все будет стоять и смотреть на меня. И я скажу:
— Майор! Я верю, что ты — отличный мужик, но ты не Иван-разведчик.
Он ничего не поймет, но обидится. Хотя и попытается сделать вид, что просто ничего не понял. Потом повернется, как-то сразу ссутулится и пойдет в противоположную от меня сторону.
А минут через пять я буду валяться в своей комнатушке на самодельном лежаке и думать, что, по сути, я ничем не лучше того совестливого майора, потому что тоже не Иван-разведчик…
Через год, уже в Самаре, из окна второго этажа увижу высокую и прямую женщину. За собой она будет везти тележку с коренастым и безногим человеком, держащим в руках две деревяшки, похожие на утюги. Я вскочу, чтобы выбежать на улицу. Но тут же сяду. Зачем? Вблизи можно и обознаться, а издали так хорошо видно, что это — Иван-разведчик со своей хозяйкой. Через квартал они должны повернуть налево, в Покровский собор, ведь сегодня — Покров Божией Матери. Год назад, когда на расстрелянной площади поминали убиенных, Она Сама явилась в небе над Москвой. Ее видели тысячи Православных…
Через полчаса я встану и тоже пойду в храм, но в другой. Потому что в Покровском побоюсь встретиться с Иваном. Вдруг он меня узнает и, как всегда, скажет что-нибудь прямо: например, что я не стал тем, кем должен был стать…
Всех Иванов-разведчиков, кем бы им не довелось быть в этом дольнем мире, да помянет Господь Бог во Царствии Своем!

Невидимый

Мне было лет восемь. Каникулы. Лето. Излучина чистейшего тогда Кинеля. Перекат с песчаными отмелями и берегами, за Нечистым мостом, у самого Егор-ерьке. Один из берегов — «наш». Здесь все свое, все свои: купаются друзья, старший брат с приятелем удит чуть выше по реке, и недалеко, в редких зарослях тальника, называемых по-мордовски «шолотькой», дед пасет стадо.
Я перехожу вброд на другой берег и ложусь на песок среди пробивающихся лопухов мать-и-мачехи. Тихо. Печет, но не сильно. Я подкапываю песок под собой и ложусь в эту яму. Заваливаюсь песком. Хорошо, прохладно. Вырываю куст мать-и-мачехи и кладу на голову. Наблюдаю за всем, что происходит на том берегу. Я вижу всех, а меня — никто. Я есть, и меня будто бы нет.
Через некоторое время меня хватились: где? Побежали к брату, брат — за дедом. Кричат. Волнуются. Ищут. Мне смешно. Но потом поднимаю лопухи с головы и подаю голос. Удивление и испуг. Я поднимаюсь из песка и смеюсь. Перехожу на наш берег. Друзья отворачиваются и уходят. Дед садится и трясущимися руками скручивает цигарку. А брат начинает меня избивать.
…Недавно я снова ощутил себя невидимым, как бы сокрытым чем-то очень зыбким, хотя сижу в приемных, участвую в собраниях и застольях. Но уже давно — на другом берегу. Только вот никто не зовет меня, не ищет. Никто. Но чувствую, что Кто-то очень скоро вырвет меня из песка и всыплет похлеще старшего брата.

Рис. Германа Дудичева

Владимир Осипов
г. Самара
20.03.2008
902
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
2
2 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru