«…Что не любить оно не может»

Глава из нового романа Алексея Солоницына «Главная улица».

См. также

Машина шла ровно, мотор мерно пел свою песню. Федеральная трасса, от самой Москвы отремонтированная по новейшим технологиям, без привычных для наших дорог выбоин и ухабов, отливала мягким серым цветом в лучах неяркого осеннего солнца. Фуры, крытые то синим, то зеленым, то красным синтетическим материалом, то и дело со свистом проносились мимо фургончика, за рулем которого сидел отец Алексий. Он уже перестал удивляться количеству этих тяжелых, но быстроходных трейлеров, мчащихся в Москву и из Москвы с импортными товарами, наводнившими нашу страну.
Это иноземное нашествие поразило его на пути в Москву, а теперь, когда он купил в столице все необходимое для храма и возвращался домой, настроение было легким и приподнятым.
По обе стороны дороги то и дело попадались деревни, где перед деревянными домами бабушки, реже дедушки выносили на продажу картошку, яблоки, тыквы и лук — все то, что можно собрать со своего огорода и хоть немного заработать, продав часть своего урожая. Правда, отец Алексий не знал, кто покупает этот придорожный товар. Путешествующие мчались мимо деревень, мимо старых домов, доживающих свой век, и одиноких его обитателей. Покупки они делали в разного рода придорожных мотелях, торговых рядах и даже целых рынках, которые образовались вдоль трассы.
Невеселое это зрелище вдруг оживало оазисами в самых красивых местах с кущами деревьев у рек или озер, где стояли особняки преимущественно из красного кирпича, с островерхими крышами, башенками, балюстрадами, как где-нибудь в Саксонии или Тюрингии, а то и Швейцарии, где наши выпускники престижных европейских вузов научились проектировать и строить эти современные, комфортные и приятные глазу жилища.
Но и этот контраст между бедностью и роскошью сегодня не огорчал отца Алексия. Может быть, потому, что стояла та пора осени, которую так любил наш герой.
И это небо над холмами, где то и дело попадались рощи с березами и кленами в платьицах, желтеющих так нежно, роняющих листву под дуновением ветерка; поля, тихие, с уже убранными рожью и пшеницей; и даже поросшая травой неухоженная земля казалась отцу Алексию сейчас нарядной и красивой, настраивая на поэтический лад.
— Унылая пора, очей очарованье, — продекламировал отец Алексий, глянув на Петю Жбанкова, которого он взял с собой в Москву. Петя водит машину, расторопен, готов идти хоть в огонь, хоть в воду за отца Алексия и матушку Елисавету, что уже не один раз доказал с тех пор, как вернулся из колонии для несовершеннолетних к ним в обитель.
— Почему «унылая», а, Петр? По-моему, тут Александр Сергеевич неправ. — Вот дальше замечательно: «Приятна мне твоя прощальная краса»… Ну, давай дальше.
— Я не знаю. Это Женька у нас по стихам мастак.
— Ну, Петр, стыдно. Эти стихи надо знать как «Отче наш». Ты только послушай: «Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса»… Посмотри в окно, ведь все точно Пушкин запечатлел, да еще как!
Петя глянул в окно и увидел легко обгоняющий их «мерседес». Какой-то усач посмотрел на Петю и отца Алексия, как ему показалось, со вниманием, словно изучая.
-Я ведь тоже по первому образованию технарь, а литературу и историю всегда любил. Эти предметы надо знать так же хорошо, как и службу, как Новый завет.
— Не успеваю я, отец Алексий. Работы много, вы же знаете.
— Да, знаю, Петя. Но ничего. Вот будет у нас в обители побольше средств, освободим тебя от полевых работ, наймем тракториста, пока свои подрастут.
— Да мне за трактором нравится, — Петя улыбнулся, лицо его со шрамом, шедшим по левой щеке, стало приветливей, мягче. И сразу увиделось, что это подросток пятнадцати лет, еще только набирающий силу, а не прошедший жестокие испытания юноша.
— О, Петя, гляди-ка, какая красотища! Это надо посмотреть!
Слева от трассы возник рынок, где торговали самыми разнообразными изделиями из хрусталя и стекла — люстрами, вазами, наборами рюмок, фужеров, украшениями в виде хрустальных лебедей, слоников и медведей.
И все это великолепие сверкало на солнце, переливалось отраженными лучами, мягко позванивало под ветерком.
Припарковав машину и закрыв ее на ключ, отец Алексий и Петя пошли на рынок — свои изделия здесь продавал рядом находящийся стекольный завод, знаменитый не только в нашей стране.
Продавцы наперебой стали приглашать к себе отца Алексия, а он, радостно и тихо улыбаясь, приговаривал, что все бы купил, все прекрасно сделано и хрусталь самый настоящий, без всяких там подделок, да вот только денег мало осталось — все истратили в Москве.
Пока отец Алексий переговаривался с продавщицами, Петя обратил внимание, что позади них стоит как будто тот же самый усач из «мерседеса», который обогнал их. Заметив, что Петя оглянулся, усач тут же перешел к другой продавщице, торговавшей фужерами.
«Чего это он? — мелькнуло в сознании Пети, который, как бывший «щипач», то есть карманный вор, хорошо знал повадки людей этого сорта. — Нет, показалось», — Петя увидел, что усач пошел дальше по ряду.
— Возьмем два подсвечника, вот эти, с распятием, — отец Алексий расплатился последними деньгами, оставшимися после покупок в Москве. — Взял бы и настольную лампу, да все потрачено, так-то, барышни. Удачной вам торговли.
— Спасибо. А вы священник? — спросила молодка, улыбаясь. Одета она была в футболку, джинсы, на футболке красовался какой-то молодец из рок-певцов, но все равно девушка была хороша собой, несмотря на наряд.
— Да, — отец Алексий был в спортивном костюме, но скуфейка и длинные волосы, выбивавшиеся из-под нее, борода и усы все же говорили о его сане. — В следующий раз, Бог даст, приеду еще и деньгами запасусь, чтобы ваши замечательные изделия купить.
— Приезжайте, мы по вторникам и четвергам торгуем, — девушка опять улыбнулась, но уже как-то смущенно отводя глаза.
Петя и это заметил, огляделся, снова увидел усача рядом с другим человеком, пузатым, в кожаной желтой куртке и кепке-блинчике, которая неизвестно как держалась на его большой кудлатой голове.
«Нас, что ли, пасут? — подумал Петя, идя рядом с отцом Алексием. — Сказать ему?»
Они уже стояли у своего фургончика, отец Алексий открывал дверцу, как к ним быстро подошел человек в джинсовом костюме, надетом на футболку, и заискивающе, просительно улыбаясь, показывая свои нездоровые зубы, торопливо сказал:
— Слушай, друг, выручи, а? Мы тут застряли, машину вытащить надо, а? Не откажи, а?
— Где застряли?
— Да тут недалеко, вон за мостом спуститься надо, около реки сели. Хотели отдохнуть немного, закусить, и сели. Выручи, а?
Он просил так искренне, что отец Алексий сразу же сказал:
— Садись рядом, дорогу покажешь.
Человек был острижен под нуль, суетлив, на тыльной стороне правой ладони Петя увидел наколку в виде какого-то паука или скорпиона, Петя не разобрал. Он хотел отозвать отца Алексия в сторонку, чтобы предупредить о своих подозрениях, но батюшка уже сел в машину. Незнакомец уместился рядом с ним, так что Пете пришлось лезть в кузовок, находить местечко рядом с иконами и той церковной утварью, которую они купили в Москве и везли для своего храма. Все можно было приобрести в Кручинске, но отец Алексий видел потир, дарохранительницу, напольные подсвечники и многое другое в магазинах Софрино, где работал завод, выпускающий церковные богослужебные предметы такой красоты, что решил — в его храме все должно быть особенное, что называется, самой высшей пробы.
А главное, конечно, иконы, которые он заказал для иконостаса, выбрав нужные образцы. Он копил деньги уже два года, откладывая их всякий раз, когда выдавалась возможность. И вот нужная сумма собрана, и он побывал и в Москве, и в магазинах Троице-Сергиевой Лавры, и магазинах Софрино. Все купил, о чем мечтал, и теперь везет еще сверх того два замечательных хрустальных подсвечника — один будет стоять в алтаре, на жертвеннике, а другой в его келье, где он молится.
Грузовичок спустился с откоса к реке, стриженый показал на дорогу, ведущую к ивовым кустарникам.
-Вот тут недалеко, дорогой. Поворачивай за кустики, вот так.
Отец Алексий все сделал, как просил его незнакомец, и его фургончик оказался рядом с мощным джипом, мягко отливающим черным покрытием. Священник хотел спросить, где же застрявшая машина, и попробовал повернуться к стриженому под нуль человеку, но почувствовал, что острое лезвие приставлено к его горлу.
-Спокойно, дорогой. Порезаться можешь. Понял?
Человек развернул отца Алексия лицом к дверце, умело заломил ему руку, продолжая держать нож у горла.
-Не двигайся дорогой. Жить хочешь, а?
Голос бандита стал властным. Отец Алексий понял, что дело его плохо.
В это время другие подельники — тот самый усач и пузатый мужчина в кепке блинчиком, скрутив Петю, бросили его под ивовый раскидистый куст. Петя пробовал сопротивляться, но получил такой удар по голове, что потерял сознание. Его остался сторожить сухощавый кавказец, а двое других, один из которых, тот стриженый, был славянской наружности, стали перегружать ящики с церковной утварью в свой джип.
Все делалось умело, быстро.
Усатый заглянул в кабину грузовичка, что-то сказал стриженому. Тот опустил нож и вытолкнул отца Алексия в открывшуюся левую дверь. Отец Алексий упал на землю, больно ударившись.
Боковым зрением он видел, что колеса его машины проколол тот, стриженый, который сидел рядом с ним.
Усатый приподнял отца Алексия с земли, привалив его к дверце кабины, присел перед ним на корточки.
-Слушай, ты умный, да? Никому не говори, что мы сделали. Мы сейчас уедем, а потом ты пойдешь искать, чтобы отсюда тебя вытащили. Понял, да? И не надо в милицию ходить, а то тебе совсем плохо будет. Понял, да? Ну вот, я вижу, что ты умный.
Он поднялся с корточек, что-то сказал толстому, направляясь к джипу.
— Послушайте, это церковная утварь, зачем вам она? Ничего другого в ящиках нет!
Усатый замер у дверцы джипа. Они стали о чем-то говорить, а пузатый между тем рылся в ящиках, выбрасывая из них оберточную бумагу. Вот он вытащил кадило, звякнули колокольцы на цепях.
— Я священник, понимаете? Это все нужно для храма, больше ни для чего! Ну что вы будете делать со всем этим?
Пузатый засунул кадило обратно в ящик.
— Скажи нам лучше, сколько ты потратил на это?
— Зачем?
— Скажи!
— Сто тысяч.
— Вот видишь, дорогой. А говоришь — зачем нам твой товар. Продадим.
Отец Алексий видел, как разбойники усаживались в машину.
— Остановитесь! — крикнул он. — Не гневите Бога! Это ведь куплено на деньги людей, которые отдавали последнее!
— Ты не пугай. А то я пугать буду, — сказал пузатый. — Какая вещь тебе тут больше всего нужна?
— Там есть… кадильница. Для храма. Вот она, там, в коробке… Она недорогая. Просто я ее выбрал, другой такой мне не найти уж точно… Последнюю взял…
— Последняя? — усмехнулся пузатый. — Ну, последнего и воры не берут…
И высокомерно усмехнувшись, он картинно, подчеркнуто медленно кинул коробку с кадилом на пыльную землю.
— Пользуйся!..
Джип резко стартовал, быстро набрал скорость и скоро скрылся за поворотом дороги.
Отец Алексий, вывалявшийся в пыли, стоял согнувшись, не зная, что делать дальше. Вспомнив о Пете, он пошел к кустам, увидел, что тот лежит на траве. Неизвестно откуда взялись силы. Отец Алексий умыл лицо и голову Пети, приведя его в чувство. Потом ополоснулся речной водой сам и пошел искать помощь, посадив Петю в фургончик.

Отец Василий приехал к другу уже к позднему вечеру, когда отец Алексий и Петя сидели в районном отделении милиции, дав все показания о разбое и устно, и письменно. Дело вел моложавый лейтенант лет тридцати, гладко выбритый, строгий. За компьютером сидела девушка в милицейской форме, пошитой по ее ладной фигурке, вчерашняя школьница, дочка здешнего владельца продуктового магазина. Она и пояснила потерпевшим, когда лейтенант милиции ушел, что найти грабителей если и смогут, то уж конечно не в этом году. Такие гастролеры хотя и редко здесь бывают, но, как правило, исчезают безследно, меняют номера на машинах, а живут преимущественно на Кавказе, где обстановка сами знаете какая. Отец Василий поблагодарил милицейскую девушку за помощь, выяснил, где можно заменить «обувку» колес фургончика, и они покинули невысокое приземистое здание, где располагался райотдел милиции.
Фургончик везли на буксире. Отец Алексий сидел рядом с отцом Василием — потерянный, как заблудившийся мальчишка в чужом городе. Петю посадили управлять фургончиком — чувствовал он себя гораздо лучше.
За оком машины догорал необыкновенной красоты закат. Солнце, скрывавшееся за дальними увалами, поросшими широколиственными и хвойными деревьями, одетыми как на праздник, прощально освещало притихшую землю.
Но отец Алексий уже не видел этой торжественной красоты, этого прощания с летом, с погожим днем, который так хорошо начинался.
— Благодари Бога, что живой остался, — сказал отец Василий. — И Пете голову не проломили.
— Ага. Ты еще скажи, что эти разбойники во благо мне посланы, — саркастически улыбаясь, ответил отец Алексий.
— И скажу, — голос отца Василия стал наставительным. — Если хочешь знать правду, эти братки из тебя дурь выбили.
— Браво! Утешил.
— А тебя и утешать не надо. Ты сам себя утешил, в Москве да в Софрино по магазинам побегав. Ну скажи, зачем вообще тебе надо было ехать? Неужели не мог подождать, когда к нам утварь привезут? Такую, как ты хотел? Ведь все можно было заказать по интернету, с доставкой в нашу епархию. Ну, вышло бы немного дороже. Но зато все было бы в целости и сохранности.
— По интернету… — так же мрачно отозвался отец Алексий. — А того ты не можешь понять, продвинутый ты человек, что нельзя все покупать по картинкам, надо видеть живые вещи! Я уж не говорю про иконы! Да и не мог я больше ждать, когда Егор Иванович за иконопись примется. У него и стены-то не знаю когда будут расписаны.
— Однако одну стену он расписал, да как! Не может человек так быстро работать, как ты хочешь. Он не халтурщик, и потому работает медленно. Зато от сердца, и потому замечательно. Что, разве не так?
Отец Алексий не нашелся что ответить.
— И потом… Продадут они твои иконы и утварь — кому? В Православный храм какой-нибудь. Значит, все равно ты потрудился во славу Божью.
— Ага. Дал разбойникам заработать.
— А это неизвестно, во что им разбой обернется. Может, и во благо. И такое бывало.
Отец Алексий опять не ответил.
— Лучше подумай, что будешь Владыке отвечать, когда из милиции депеша придет, — сказал после паузы отец Василий.
— Они в епархию напишут? — удивился отец Алексий.
— А как же! Будет объявлен всероссийский розыск преступников. Об этом начальству всегда докладывают.
Еще мрачнее стал отец Алексий. Ведь и Владыка вложил епархиальные деньги в обустройство обители. Вложил и личные деньги…
Отец Алексий вспомнил, как неловко Владыка сунул ему в карман рясы свои личные деньги, улыбаясь робко и как-то стеснительно.
В горле засвербело, и он заплакал.
Хорошо, что Петя этого не видел, сидя за рулем фургончика, а то совсем худо почувствовал бы себя священник.
Но отец Василий увидел слезы друга.
— Ладно тебе, не куксись. Ну, обворовали. С кем не бывает. Служил же и в таком храме, какой у тебя есть. Главное-то ведь служить. Если хочешь знать, чем скромнее убранство церкви, тем лучше.
Видя, как отец Алексий встрепенулся, вытирая слезы, отец Василий сказал:
— Да понимаю, понимаю тебя. Вы с матушкой Елисаветой хотите обитель сделать такой, как у Великой княгини. Так и сделаете со временем. Живописец вон какой нашелся. Он росписи такие сделает, что они и будут главным украшением храма, а не золоченые подсвечники и резные аналои. Ну и пусть пока иконы типографские. Они ведь хорошо напечатаны, аккуратно наклеены. Ну, понятно, нужен приличный иконостас вместо вашего временного. Так и резчика по дереву найдете, как живописца нашли. Чего ты, отец Алексий? Ну будет, будет реветь, хватит. Не мальчик… К тому же и кадило у тебя теперь есть, да какое!
— Я же не о роскоши забочусь, а о том, чтобы все в храме было возвышенно, прекрасно! Ведь в храме вера укрепляется! Детки приходят, видят, что тут Дом Божий, у них душа трепетать начинает! — вытирая слезы грязным платком и размазывая их, говорил отец Алексий. Некрасивое лицо его, скуластое, крестьянское, сейчас стало еще непривлекательней, грубее.
Но отцу Василию оно вовсе не казалось таким. Наоборот, он видел в друге самые лучшие черты его души.
— Успокойся, отец Алексий. Знаю я твою слабость — душа у тебя такая… как бы это сказать…
— Не надо ничего говорить.
— Нет, я скажу. Благодаря тебе я стал в живописи разбираться. Стихи читать. Помнишь, в семинарии, ты дал мне один сборник…старый такой…
— Как же, — отец Алексий, наконец, перестал плакать. — «Чтец-декламатор». До революции издавались такие сборники. Я его в букинисте купил.
— Да-да, именно. «Чтец-декламатор». Впервые я узнал, что такое «серебряный век» в нашей поэзии. А до этого ничего такого возвышенного не читал… Ну а потом Пушкина открыл. Раньше он казался слишком хрестоматийным, слишком академичным А тут открылось нечто иное…
Сумерки сгущались, даль становилась темней, загадочней. Зажигались огоньки в домах, стоящих вдалеке от дороги. Фосфоресцировали дорожные знаки.
— Знаешь, я тогда, глядя на тебя, тоже стал на память не только молитвы учить, но и некоторые стихи. Из этого сборника. Я долго его тебе не отдавал. Потом переписал стихи в свою тетрадку, рядом с молитвами, которые считал особенно сильными.
— Ты этого мне не говорил.
— Не было случая. А вот сейчас…
И он начал:
Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла
Мерцают звезды предо мною,
Мне грустно и легко, печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь,
И без надежд, и без мечтаний,
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.

— Постой-постой, — встрепенулся отец Алексий, — это ведь «На холмах Грузии», Пушкин, но там иначе…
— В том-то и дело! Я сам удивился, прочитав. Это, оказывается, первый вариант. А потом появился и тот, который мы знаем.
И он прочел:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.

— Вот как, оказывается, гений-то пишет. Я к себе в тетрадку оба варианта выписал, так они мне понравились. И наизусть выучил. Правда, здорово у Пушкина?
— Правда.
Они замолчали. Стало совсем темно. Свет фар прорезал ночную черноту. Уже не проносились со свистом, как днем, фуры с импортным товаром.
Показались огни Кручинска.
— Знаешь, отец Василий, я когда ночью подъезжаю к городу… Когда вижу так много огней и больше ничего… Кажется, что видишь что-то прекрасное… Будто за каждым огоньком живут счастливые люди… И нет ни бедности, ни воровства… ни горя… И все наконец успокоились душой, и обрели покой… Тебе так не кажется?
— Буркина-Фасо.
— Что? — не понял отец Алексий.
— Такая страна есть в Африке, на берегу Гвинейского залива. В переводе означает «Страна честных людей».
— Откуда ты все это знаешь? — искренне удивился отец Алексий.
— Да все объясняется очень просто. В детстве я увлекался марками, собрал довольно приличную коллекцию. И в результате хорошо стал знать географию, потому что собирал марки разных экзотических стран. Вот и узнал, что Верхняя Вольта после тамошней революции стала называться Буркина-Фасо. Люди захотели жить честно…
— И что, получилось?
— Нет. Военные пришли к власти. И все же… «Сердце любит оттого, что не любить оно не может». Как хорошо сказал наш Пушкин — у него тоже ведь была, говорят, и африканская кровь.
— Да, была. А сказал он как русский человек.
Машина миновала знак, указывающий въезд в город.

Алексей Солоницын

Рис. Г. Дудичева

19.11.2009