Эльдорадо

Рассказ.

— А меня в детстве хотели украсть, — отец Иоанн весело оглядел учеников, и шум в классе сразу стал стихать, и любопытные взоры обратились на священника, который пришел к ним на урок. Долгое время батюшку не пускали в школу, но вот директор Агния Ивановна дала разрешение провести встречу со священником «в порядке эксперимента». На самом деле она поступила так потому, что ветеранов войны в поселке не осталось, а встречи, посвященные Дню Победы, надо было проводить. Как выяснилось, отец Иоанн хотя и не участник войны, но все же день Победы встречал в десятилетнем возрасте, значит, что-то личное может о войне рассказать.
— Да-да, украсть самым натуральным образом, — повторил отец Иоанн, увидев недоуменный взгляд Агнии Ивановны, усевшейся за последним столом вместе с классной руководительницей Ниной Петровной. — Украсть меня хотел капитан артиллерии Иван Федорович Краснов — как видите, его имя и фамилию я запомнил на всю жизнь. А рассказать я вам о нем хочу потому, что очень многих фронтовиков если и не убили на войне, то оставили им такие муки, что не приведи вам Господь их получить. Вот об этом я и хочу вам рассказать, дорогие мои.
Священник, все еще продолжая улыбаться мягкой своей улыбкой, приветливо смотрел на учеников. С густой белой бородой и мягкими усами, с белым венчиком волос, которые делали его похожим на доброго дедушку, в черной рясе и с медным крестом на груди, он, казалось, должен был говорить о чем-то сказочном, а никак не о каких-то муках, с которых начал.
— Это было в сорок шестом, сразу после войны. Отец обещал меня взять с собой в Горький, к бабушке, на лето. И не на поезде, а на пароходе. Представляете, как я ждал этого дня! Поплыть по Волге, почти половину ее увидеть — вот какой подарок обещал мне отец. И вот наконец этот день пришел.

1.

Поместились не в каюте, а в «третьем классе», где стояли облупленные скамейки. Туда, толкаясь и торопясь, лезли пассажиры с узлами, чемоданами, мешками. Отец, не стесняясь, лез напролом, впереди себя толкая сына. Поэтому место заняли хорошее, у иллюминатора.
Многие из соседей, едва устроившись, тут же стали вытаскивать снедь и принялись за еду — будто за тем и пришли сюда. Запахи воблы, вареных яиц, лука смешались с запахом машинного масла, а стук двигателя быстро стал утомлять.
Ваня, конечно, рвался на палубу, но отец его придержал — все-таки надо прочно занять место.
Но вот вроде все угнездились по своим местам, и отец отпустил Ваню. Свежий ветерок обдал его, он вытер пот и глубоко вздохнул, и радостно посмотрел на Волгу, на остров, мимо которого проплывал пароход.
Остров назывался Эльдорадо. Ваня всегда дивился этому названью. Отец, бравший сына на рыбалку, толком объяснить не мог, что это значит — Эльдорадо и Эльдорадо, так называют остров давно, вот и все.
Ваня, изучая страны по атласу, нашел Эльдорадо в Южной Америке. Но и учитель Антонина Ивановна не смогла объяснить, что это значит.
— Что, знакомые места? — спросил Ваню кто-то.
Рядом стоял офицер. Конечно, прежде всего бросились в глаза ордена, медали, потом капитанские погоны, пушечки на них, и лишь после этого усталое, бледное лицо.
— Тут плотвичка берет, окуньки, — сказал Ваня, — стерлядка водится. Но ее с берега не возьмешь. Надо с лодки.
— А ты рыбак, — капитан улыбнулся, но странная это была улыбка, только губы раздвинулись, а выраженье глаз не изменилось: застывшие и словно мертвые были они. — А как остров называется?
— Эльдорадо. Все так говорят, а почему — никто не знает.
— Забавно, — капитан погладил свои редкие волосы, которые трепал ветер. — Скажи, а что же ты родные места бросаешь?
Ваня объяснил.
Остров Эльдорадо остался позади, пароход вышел на середину реки. Взгляду открылся голубой и зеленый простор. Он искрился и сверкал, был напоен жизнью и теплом.
— Да, брат, — сказал капитан. — Много я видел мест и получше ваших, но нигде сердце так не щемило, как здесь. Плыву, плыву, а все не успокоюсь никак.
— А вам куда, не в Горький?
— Может, и туда, — ответил капитан, и тут Ваня понял, почему у капитана такой взгляд — один его глаз был действительно мертвым, вставным.
Офицер заметил открытие мальчика, и опять улыбнулся одними губами.
— Что, неприятный вид у меня? Мне и руку покорежило — видишь, как плеть болтается.
— Война, — сказал Ваня.
— Война, — согласился капитан. — Зайдем ко мне?
Он занимал каюту-люкс. Ваня с интересом разглядывал полированную мебель, мягкий диван, шелковые занавески. Капитан раздвинул их, и сквозь цельное лобовое стекло каюты увиделась Волга — вид отсюда был не хуже, чем с палубы.
— Ну, располагайся, брат, здесь хорошо. Тебя как звать?
Ваня назвался, и капитана обрадовало его имя.
— Смотри как здорово — меня Иваном тоже зовут.
Ваня сидел на краю дивана и от угощенья отказался:
— Мне идти надо. Отец безпокоиться будет.
И точно — отец уже обошел весь пароход в поисках сына.
Встретились на переходе с верхней палубы на нижнюю, и отец принялся было бранить сына, но капитан за него заступился: это он виноват. Хотел мальца угостить, но тот есть не стал. При отце-то не откажется?
Обличье отца Вани, Николая, обнаруживало солдата — одет он был в гимнастерку, галифе, кирзачи. Выглядел бы иначе, по-другому ответил бы. А тут сработала армейская привычка: надо слушаться старшего по званью.
Познакомились, и сначала разговор шел трудно, потому что приглядывались друг к другу. Николай, не привыкший есть и пить чужое, вел себя сдержанно, но так, чтобы не обидеть нового знакомого.
Николай был среднего роста, жилист, лицо имел обыкновенное. Если бы не глаза, в которых много чего таилось и угадывалось. Разглядеть это можно было не сразу, но капитан, повидавший на своем веку не меньше, а может, и побольше собеседника, понял, с кем говорит. Хотя и имел только один глаз.
Скоро выяснили, на каких фронтах воевали, кто где был ранен, в каких краях пришлось особенно тяжело.
Капитан еще не остыл от сражений, все еще был там, на войне, с которой, казалось, не хотел расставаться.
— Вот городок есть такой в Восточной Пруссии, называется Нессельбек. А, Ваня? Не хуже звучит, чем твое Эльдорадо. Ну, не городок, усадьба, замок такой средневековый. Прямо под Кенигсбергом. Выкатили мы пушки, шмаляем. А снаряды от стенок как мячики отпрыгивают. Дырки маленькие делают — и все. Будто мы камешками кидаемся. Команда: пушки катить прямо в парк, бить прямой наводкой по огневым точкам. Ну, снежок лежит, а из-под него — клумбы, цветники. Прямо перед нами — розы. И какие! Укутали их, как детей, чтобы не замерзли. А нам-то поддают свинца! Падают мои ребята в эти розы, будто понюхать их хотят. И никак не нанюхаются. Огонь! Взяли мы этот Нессельбек, — капитан выругался. — И мне гостинцы достались — один в голову, один в плечо.
— Все-таки ты жив остался, Иван Федорович, — сказал Николай. — И давай больше не будем о войне. Не надо детям это знать.
Живой глаз капитана заблестел:
— Это как?
— Войны теперь никогда не будет, — убежденно ответил Николай. — А про нас что говорить — воевали, как положено, — он встал и показал сыну, что пора уходить. — Спасибо за хлеб-соль, Иван Федорович.
Когда пришли на свое место, особенно почувствовали разницу между первым и третьим классом. Тут спали кто где — кто на лавках, кто притулившись к мешкам.
Стучали двигатели паровой машины, усердно шлепали о воду плицы. Стучало и у Николая в висках, и он знал, что теперь не заснет. Решил, что теперь больше к капитану не пойдет — одна боль от таких разговоров.

2.

К утру Николай очнулся от забытья, застонал. Ваня спал, нога его свесилась с лавки. Николай положил его поудобней и вышел на палубу.
Холодный ветер гнал по светлеющему небу редкие тучи. Вода была грязно-серого цвета, ребрилась под ветром, как будто собирала морщины на лбу.
Пароход причаливал к пристани большого волжского города. Толпились на откосе деревянные домишки, каменные дома, высились кресты на тускло отсвечивающих куполах собора.
У берега стояло множество дебаркадеров, дощатых помостов. Возле них, как собаки на привязи, дергались лодки.
Иван Федорович разбудил Ваню, пригласил пойти прогуляться.
Ваню уже не пугали ни мертвый глаз капитана, ни иссохшая рука, ни больное, отрешенное от всего лицо капитана.
По деревянной лестнице они поднялись в город. Тут была набережная с аллейками, с подстриженными кустами снежного ягодника.
— В этом Нессельбеке такие же кусты? — спросил Ванечка.
Капитан даже остановился.
— Запомнил! Нет, Ваня, там все по-другому.
— А почему снаряды стенку не прошибали?
— Толстая, метра два примерно. Еще при рыцарях, наверное, строили. Понимаешь, они все время воевали. Все время хотели соседей подчинить. А кто не подчинялся — убивали. Такие гады.
Они увидели базар, пошли посмотреть, что там продают. Купили дыню, связку воблы, тыквенные семечки.
В одном из торговых рядов продавали вино.
— Не пейте, — попросил Ваня. — Потому что вы мучаетесь, когда пьете. У вас, наверное, горе.
— Угадал, — рука капитана дрожала, когда он выложил на прилавок бумажник. — Наливай, старая, — сказал он торговке, низенькой и толстой старушке, у которой морщинистые щеки были розовыми, а нос — пуговкой, тоже розовый.
Ваня печально смотрел на капитана, и Иван Федорович заметил это.
— Не серчай, Ваня. Вот у меня Вовка такой же серьезный был. На тебя смахивал. Тоже вихор, и глаза вроде твоих. Как разозлится, так они аж темными становятся. Один раз ноготь себе сломал, остаток вырвать надо. Пошли к хирургу. Я говорю: «Ну, держись, брат. Посмотрим, есть у тебя силы, не закричишь ли». И представь — не закричал. Хороший был паренек.
— Почему был? — спросил Ваня. Не надо было спрашивать, да взяло верх любопытство.
— Погибли они, Ваня. Вместе с матерью погибли. Загнали их в сарай, а сарай подожгли.
— Как это? — страшно и жутко было смотреть Ване на Ивана Федоровича.
— Наливай еще, старая, — сказал капитан, и старушка поспешно наполнила банку, и веселенькие ее глаза враз стали серьезными. Ваня обратил внимание, что пальцы у старушки от вина фиолетовые на подушечках. Прислушался к разговору и дед, продававший вино рядом. У него была седая борода, широкий лоб, внимательные и трезвые глаза.
Капитан выпил, закурил. Никого он не видел, кроме Вани.
И для него говорил:
— Вот твой отец вчера сказал — не надо, мол, детям ничего про войну знать. Неправильно! Мой старший, Герка, твоего возраста был. А партизанил. Накрыли его — и всю семью в сарай, чтоб другим неповадно было. Ты представь — детей, женщину жечь! Это что такое? Это разве возможно?
— Так ведь нелюди они, нелюди! — вскрикнула, не выдержав, старушка.
Ваня взял Ивана Федоровича за руку.
— Нам идти надо.
— Сейчас, Ваня. Не бойсь, я крепкий. Хочешь, сейчас в кино пойдем. Или в цирк. Тут есть цирк, я знаю.
— И детский театр, — сказала старушка. — На шестой трамвай сесть, как раз и приедешь.
Иван Федорович хотел достать деньги из бумажника, но старушка его остановила:
— Ничего не надо.
От развлечений Ваня отказался. Он боялся, как бы с Иваном Федоровичем чего-нибудь не случилось.
— Да подожди, не суетись. У нас еще полно времени. Вот, гляди, — он протянул к Ване наручные часы. — Трофейные. Хочешь, тебе подарю?
— Не надо. Куда мы идем? Разве это дорога на пристань?
— А зачем нам пристань? Знаешь, у меня тут знакомый есть. Вместе воевали. Надо зайти.
— Погодите, — Ваня резко остановился. — Вы как хотите, а я на пароход.
— Да подожди, тебе говорят. Никуда твой пароход не денется. На минутку к фронтовому товарищу заглянем… Ну?
— Нет. У нас уже времени нет.
Ваня на несколько шагов отошел от капитана, готовый в любую секунду бежать к пристани. И в то же время не хотел оставлять Ивана Федоровича одного.
— Ладно, твоя взяла. Пароход так пароход… Хотя зачем он сдался…
Они пришли к пристани к самому отправлению. Николай стоял у трапа бледный, небритый, с запавшими щеками.
— Больше от меня ни на шаг! — зло сказал он сыну. — А ты, капитан… Если б не был инвалидом, поговорил бы я с тобой…
— Папаня! — Ваня со всей силы обхватил руку отца, сжатую кулак. — Ты ничего не знаешь! Не имеешь права…
Николай резко выдернул руку.
— Отдай ему дыню. Рыбу тоже. А тут чего? — Он вывернул карманы Вани, тыквенные семечки посыпались на трап и в воду.
— Иди, — и он толкнул сына.
Ваня споткнулся, чуть было не упал. Оглянулся, бледный от обиды. Отец толкнул его еще раз.
— Зачем ты так? — сказал капитан.
— Ты вот что: топай в свою каюту.
Капитан не ответил и прошел мимо, опустив плечи и голову.
В отсеке третьего класса, сев на скамейку, Николай немного успокоился. Он застелил чемодан газеткой, выложил хлеб, помидоры, вареные яйца.
— Ешь.
Ваня отвернулся.
— Что, моя еда хуже капитанской? Мороженым он тебя потчевал?
Николай понимал, что не надо бы так говорить, но чувство обиды, злости и еще чего-то вошло в душу, теребило ее. Утром, когда проснулся и увидел, что сына нет, сбегал в каюту к капитану, потом метался по набережной и чего только не передумал. Была мысль, что капитан увел Ваню. И попробуй найди теперь сына. Когда до отправления парохода остались минуты, Николай решил, что так оно и есть. Считай, для сына он чужой — без него вырос. Да и кто он такой? Плотник. А тут — капитан, да с деньгами. Один, без семьи. Чего же такого хорошего мальца с собой не прихватить?
— Ешь, — опять сказал Николай, мучаясь отцовской ревностью.
— Не буду, — он встал.
— Куда?
— На палубу. Там воздух чистый, без злости.
У Николая кусок в горле застрял.
— Во дети пошли, — сказала тетка, которая ночью заняла всю скамейку. — Никто им не указ.
Ваня вышел на палубу. Город оставался позади со своими домишками, собором, серым зданием, облицованным гранитом, базаром, где Иван Федорович брал вино у старушки с фиолетовыми пальцами.
«Ты представь — детей, женщину жечь»! — вспоминал Ваня. И представил, как это происходило. Вот горит сарай, вот они вспыхивают, и никто, никто в целом мире не может им помочь!
Уже вовсю светило солнце, ласковая вода плескалась за бортом. Справа по нежно-зеленому лугу шли коровенки. Пастушок в трусах и кепке повернулся лицом к пароходу, поднял кнут и помахал им.
«Как же ему теперь жить? И куда он едет?»
«Плыву вот, плыву», — вспомнились слова Ивана Федоровича.
«К родственникам, наверное, едет. Не может быть, чтобы у него никого не было. А если — никого? Нет, так не бывает».
К Ване подошел капитан. Пригласил его в каюту, снова стал угощать.
— Не сердись на меня, брат. Я вот еще рюмочку тяпну, а завтра уже не буду. Завтра сойду с корабля. Моя тетка в Кручинске живет. Давненько я ее не видел.
«Ну вот, хоть тетка, а есть», — подумал Ваня.
Назавтра прощались.
— Приплыл, — сказал Иван Федорович. — Вот что, братцы. Обратно плыть будете, заходите в гости. Кровельная, семь. Запомните?
— Может, заглянем, — сказал Николай.
— До свиданья, дядя Ваня. Если захочешь, можешь к нам в деревню приехать. У меня есть атлас мира, папка с войны привез. Будем с тобою путешествовать. Покажешь, где этот самый Нессельбек.
— Дался тебе этот паршивый городишко. Мы лучше с тобой Эльдорадо найдем. А ты… — он повернулся к Николаю, — не держи зла. Я ведь не смог бы Ваню увести. Ей-Богу, не смог бы… Так что…
Он не договорил, и они обнялись с Николаем, как братья.
3.
— Такая вот история, — закончил свой рассказ отец Иоанн. — Колесных пароходов теперь нет, Эльдорадо затопили, так как построили плотину. Волга совсем другая. Однако чувства у человека остаются все теми же. Война, конечно, калечит людей. Но и закаляет, верно? Вот мне уже за семьдесят, а я помню и Ивана Федоровича, и отца, и даже ту бабушку на базаре, которая за вино не взяла с капитана ни копейки.
— И у которой фиолетовые пальцы, — сказал Валя Таратайкин, острый на язык старшеклассник.
— Верно, — улыбнулся отец Иоанн.
— А к Ивану Федоровичу вы не заехали на обратном пути? — спросила Лена Соколова, отличница.
— Нет. Обратно меня бабаня отправила на поезде.
— А Эльдорадо? Узнали, что это значит? — снова спросил Таратайкин.
— Конечно. Такое место искали испанские конкистадоры в Южной Америке. Считали, что это страна счастья — там золота груды, и других богатств не счесть. Вот что такое Эльдорадо. Его нет, но люди с этим не хотят мириться. Каждый ищет свое Эльдорадо.
— А вы нашли? — у Таратайкина были веселые, неунывающие глаза.
— Как тебе ответить… — отец Иоанн перестал улыбаться. — Я знаю, где эту страну надо искать. И дорогу знаю. Но чтобы дойти туда, надо трудиться всю жизнь, до последнего вздоха, понимаешь?
В глазах Таратайкина веселье не угасло, но в глазах других ребят отец Иоанн видел совсем иные чувства.

Рис. Г. Дудичева

Алексей Солоницын

11.03.2010