Высшая цель музыки - служение славе Божией

Беседа с профессором Московской консерватории Вячеславом Вячеславовичем Медушевским.

Вячеслав Медушевский говорит о музыке...

Заслуженный деятель искусств России, доктор искусствоведения, профессор Московской консерватории - и давний автор газеты «Благовест» и журнала «Лампада»... Всё это о Вячеславе Вячеславовиче Медушевском. Недавно он принял участие в видеопроекте Дианы Тевосовой «Парадигма».

Диана Тевосова - православная христианка, актриса и продюсер, владелец компании «Имена Продакшн». Это был трехчасовой разговор с профессором Медушевским о служении Богу и силе молитвы, о классической и современной музыке и ее влиянии на общество, о духовной сути музыки. Мы приводим эту беседу в сокращении.

Все гораздо глубже...

Диана Тевосова: - Кем Вы сами себя считаете в этом мире? Кто вы, Вячеслав Вячеславович?

Вячеслав Медушевский: - Трудный вопрос… Первое, что приходит в голову - музыковед, - профессия. Но на самом деле всё гораздо глубже. Потому что глубина человека - она бездонна.

Вот кто такой человек? Кто такая вы, Диана? В вас я вижу всё человечество. Ну это не я сказал, это сказал Гоголь: «Вся Россия - один человек». Он, правда, имел в виду - он это чувствовал, что есть вертикаль - не просто собрались в коллектив - ну как коммунистический коллектив, да? Есть вертикаль. Вот это очень важно. И это первое, что дает основную нотку звучания личности. Насколько он высок. Насколько он близок к Богу.

Первое, с чего мы начинаем при знакомстве с человеком, - какой он, какой уровень общения, на каком языке говорить с ним.

Диана Тевосова ведет авторскую программу «Парадигма».

Д.Т.: - Вы считаете себя рабом Божиим?

В.М.: - Конечно. Христос говорит: вы друзья Мои. Мы, конечно, рабы в том плане, что - ну кто мы? Первая заповедь Блаженства какая: Блаженны нищие духом. Потому что если мы не будем нищие духом, а что-то в нас такое будет гордостное, то Дух Святой не вселится в нас, и мы останемся одиноки. И это будет уже не личность, а непонятно что. Потому что категория личности пришла из Христианства. Так что личность - я только развожу руками - она бездонна. Она море, океан…

Человек - это не качество, это энергия. И есть энергия, направленная к Богу, есть энергия к себе, - и вот тогда человек становится как бы капсулой, и в этой капсуле, в этой самости он пребывает. И общение - ну какое общение у дьявола с бесами, тоже падшими. Когда-то они были ангелами, а потом одичали без Бога и стали бесами. Общение чисто внешнее, принуждение. А у нас не принуждение. У нас свобода. Мы, конечно, рабы в том смысле, что не мы творцы мира, не мы творцы себя, - мы творения Божии. И в этом отношении мы должны иметь чувство ранга. Какая бы любовь ни была, мы же не можем похлопать какого-либо большого начальника по плечу, тем более - Бога. Любовь, она преодолевает страх. Бесовский страх. А чувство ранга всегда сохранится, что Бог есть Бог, и человек есть человек, творение Божие.

Д.Т.: - Может быть, правильнее тогда будет сказать, что вы ощущаете себя как дитя Божие?

В.М.: - Очень хорошо. Потому что дитя - оно безпомощное, оно только спрашивает: почему это? Оно хочет всё знать. Это потом уже мы вырастаем и становимся учителями, начинаем всех учить… - и перестаем спрашивать. А у детей глазки горят! Когда они становятся взрослыми, глазки тухнут. Посмотрите, какой взгляд у детей! - открытый, огненный, душа трепещет. А дальше - глазки тухнут, взгляд становится - это не мое выражение, это Маршак, перевод из Роберта Браунинга: «При этом не ярче блестел его взгляд, чем устрица, вскрытая месяц назад». Это ужасно.

В основе мужества - любовь

Д.Т.: - А с чем связано, что тухнет взгляд ребенка? С тем, что он получает тяжелые жизненные уроки?

В.М.: - Хорошо бы, если это были бы уроки. Ну вот великие личности… Я знал схимонахиню Антонию, какие у нее были уроки? Гулаг, психушки - ее в те годы тяжелые «лечили» от веры… Очень тяжело было. А она выходила с любовью к людям. Это поразительно! Другие выходили ожесточенными, с жаждой мщения какого-то, с неприязнью к миру. А вот чтобы так выйти к миру - это должна быть очень глубокая основа личности. Должна лежать в основании любовь Божия. И если это есть, то тогда человек и учится. Но очень часто у детей какие-то неудачи бывают, он начинает испытывать страх перед миром, боязнь совершить какие-то ошибки, что-то неправильно сказать. И постепенно он заковывается вот этим страхом в скорлупу. И очень трудно его оттуда вытащить.

Д.Т.: - Основанием должен быть Сам Христос у человека, чтобы проходить эти испытания?

В.М.: - Конечно. Христос в нашей открытости Ему. Потому что бесы ведь тоже знают назубок Священное Писание, но они его с другой интонацией произносят - очень неприязненно. Я однажды беседовал с одной бесноватой. Она вроде бы молилась - на весь Радонеж, по всем лесам раздавался ее клич, но - Господи, помилуй, - но таким неприязненным тоном! Ну как волчий вой. Это было очень страшно, когда слова одни, а чувство там совершенно другое. Бесы не боятся слов. Они видят то, что внутри. И Бог внимает не нашим словам, а нашему сердцу. Его открытости, его свободе, его жажде жить с Богом. И это суть всего. Суть музыки.

Все композиторы говорили о Боге. Первый ушел от этого определения Григ, он говорил о Природе с большой буквы. Потом и другие начали писать о Природе с большой буквы - произошла такая подмена…

Но по сути дела - я вам даже такую вещь скажу. Вот Гимн Советского Союза. Был же конкурс - Сталин объявил его в разгар войны кровопролитной с Гитлером. И у кого получился гимн? Только у Александрова. Который был регентом в Храме Христа Спасителя. Поэтому он очень хорошо знал, что такое гимн.

У нас уникальный гимн. Он начинается с долгого могучего аккорда. Во время войны была особенно нужна мощь. И этот могучий аккорд рождается, и после этого самое главное. Вот этот первый порыв нужно отдать Богу.

Ну, слова там были: «Союз нерушимый…» - какой он нерушимый! Слова-то гордостные. Но посыл правильный, потому что основа всех гимнов - религиозная: «вот кому нужно поклоняться!» Ну пусть это будет партия. Пусть это будет Советский Союз - но гимн стране. И в основе всё равно это религиозное чувство. Если мы будем обращаться с порывом, тогда нас подхватят силы Небесные. Есть же разные исполнения гимна. Можно посмотреть и почувствовать разницу.

И вдруг распев: «Славься-а, О-оте-чество…» Вот, оказывается, в чем дело. Оказывается, в основе мужества лежит что? - любовь! И вот это великая вещь. И это особенность русской музыки. Вот есть в музыке «Сеча при Керженце» из оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Что такое сеча? Там слышны стук копыт, звон мечей. А над всем несется русская протяжная песня, символ любви.

Д.Т.: - Вячеслав Вячеславович, вы в каждой музыке слышите звуки любви или не в каждой?

В.М.: - Ну нет, бывают разные обстоятельства. Но оттенок, конечно, должен быть.

Знаете, был такой случай, я ездил по Хабаровской епархии, по разным городам, - и однажды мне предложили выступить перед участниками войны, ветеранами. Ну я представил, прикинул возраст. Пришел - действительно, сидят в основном старушки, старичков меньше, я думаю: ну что же им такое дать-то послушать. Ну, у меня были с собой флешки разные, и я им включил - но это обязательно нужно почувствовать, послушать, в словах это не то, - совершенно гениальный марш Чернецкого. Семен Чернецкий был учеником Танеева. И вот - гениальный марш гвардейцев-минометчиков. И я их спросил - они же прошли войну, - что такое удаль? Ну, начали говорить: другого подобного русского слова нет. Это уникальное слово. Это не безстрашие, потому что безстрашие может быть со стиснутыми зубами, - нет, это не так! А дальше я им перевел как бы на философский язык, что такое удаль. Это веселое безстрашие пред лицом смерти. Восторг, понимаете?

А теперь как его выразить? Если марш - марш это такой жанр, который … (отбивает рукой четкий рубленый маршевый ритм). Любой танец - это раскрытие души, это любовь. Вот что такое танец - это энтузиазм, и вот композитор сначала соединяет твердую основу маршевую с некоторым легким мотивчиком, вот это и есть удаль. Но самое потрясающее, в следующем проведении темы контрапунктом, то есть вместе с основной темой идет «Катюша»: «Выходила на берег Катюша…» Это изумляет! Вот, оказывается, тут (показывает на голову, потом на грудь), а внутри любовь! Это русская душа, так она устроена. А, конечно, музыка - она язык всего, она язык всего бытия. Она язык русской души. Она язык эпох.

Музыка есть чудо

Д.Т.: - Вы часто говорите в своих трудах о красоте. А может ли человек создавать красоту без соработничества с Богом?

В.М.: - Конечно, нет. Он может не осознавать, что у него сотворчество с Богом. Вот - Рахманинов... Где-то я об этом прочитал - захотелось ему создать что-то необыкновенно прекрасное. Чудесное. И явилась Первая прелюдия его знаменитая - она гениальная! (Пальцы Медушевского ложатся на невидимую клавиатуру…) Эта миниатюра начинается Piano Pianissimo, то есть очень-очень тихо. А заканчивается так, что это пишется не на двух строчках нотного стана, а на четырех: это колокола звучат! И что в этот момент звучит? Надо обязательно это послушать. У меня на память приходят стихи Пушкина: - помните: «Как труп в пустыне я лежал, и Бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Моей, и обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей…» Вот чем заканчивается! И люди это чувствуют! Слушатели чувствуют. И чем гениальнее исполнитель, тем точнее они это чувствуют. Дарования, которые даются оттуда, они безконечны. За всем хорошим, за всем добрым стоит Бог.

Почему так устроена музыка? Платон говорил: потому что так устроено всё. Так устроена мировая душа. Вот что такое гений, как быстра его мысль - она быстрее света, она мгновенно всё соединяет. И вот если подумать, почему музыка так устроена? Смотрите: мы говорим - значит, слова наши выражаются в фонемах. А у нас [в музыке] не фонемы - то есть не звуки «а», «о», «б» и так далее, а - тоны. А что такое тон? А тон - сторона звука самая важная, все остальные свертываются на тоне. Тон - от слова «тейно», это такой могучий термин в индоевропейских языках! «Тянуть», «тент» - это всё модификации; мне какие-то дурацкие слова приходят. Тенденция… - ну, можно много назвать производных от слова «тянуть». И вот это очень важно.

Тон - это струна меж небом и землей. Чем больше она напряжена, тем выше наше состояние. Это не мое сравнение, а святых отцов - сравнение с органом, с музыкой. Первое, чем мы определяем: вот мы встречаем человека… - ведь надо всех любить, но при этом понимать. Святые - они же всех любят, но они четко знают, кто есть кто. Серафим Саровский говорил: «Радость моя…» - ко всем так. Но он же понимал, кто есть кто. Потому что в каждом человеке есть зародыш высоты, мы же все по образу и подобию Божию созданы. Через подобие мы должны войти в Царство Божие. Так вот, если музыка это струна, то прежде всего в чьем голосе это - в голосе, в тоне. Ведь у нас много значений тона. Тон, тонус, например - да? Тонус человечества - это тоже музыка. Есть музыка, которая поднимает и одного человека, и всё человечество. И всю Россию, всю русскую цивилизацию, русская музыка - да! - поднимает на высоту. Вот насколько это важно. Вот почему это важно.

Интонация - ну это из тона, производная от тона, - это тоже. Наша речь, взаимная речь. Мы говорим и Господь. Пока мы не поймем, не почувствуем эту синергию, и что одна фраза говорит с другой фразой, что один голос с другим… То есть когда будете слушать гениального исполнителя, допустим, гениального пианиста - это очень хорошо всё чувствуется. Всё живет не просто, знаете, как формально - вот другой голос закончил на такой уровень звучности, ты с этого должен начать.

Я всегда считал себя человеком очень оптимистичным. Ну, бывают неприятности, но потом как-то всё… спокойно. А схимонахиня Антония услышала у меня уныние. Она сказала: «Надо за всё благодарить». Я ее спрашиваю: «Матушка, у меня есть уныние?» - «Да». А я не видел его и только потом начал анализировать: да, есть на глубине. Ну прежде всего, если норма - святые, разве ж так мы живем? Ну конечно, не так. Мы должны совершенно по-другому жить.

Д.Т.: - Как вы считаете, музыка влияет на духовность человека - или духовность влияет на музыку?

В.М.: - Мне не нравится слово влияние. В нем есть что-то такое подавляющее. А Бог есть свобода. И человек есть свобода. Поэтому вот что происходит: не влияние, а наоборот открытие. Да, если человек приходит в зал высокой музыки, с определенной установкой, - посмотрите, как входят зрители в зал, где звучит серьезная музыка. Как выходит пианист на сцену - он идет так развязно? (Изобразил, размахивая руками, расхлябанного человека…) Нет, перед тем, как взять первую нотку, он сидит. Для чего? Чтобы и он готовился. Мы же приходим из времени обыденного во время царственное! Время особое, время красоты. Нужен переход. И вот эту цезуру (паузу) я называю, по аналогии с предначительным псалмом, предначинательной цезурой. То есть он еще не играет, но он готовится. И когда он берет первый звук, мы уже слышим. Должны слышать. И когда он прикасается, это чудо. Понимаете? Потом другие уже цезуры разного уровня. Но первая - вот эта.

Что значит это состояние? Мы готовимся к чуду. Мы идем на концерт. Я спрашиваю своих студентов, чтобы подвести их к вопросу о назначении музыки: зачем вы ходите на концерт? Что вы хотите? - Ну, говорят, мы хотим радоваться. А как вы хотите - разгульно? Тогда можно пойти в кафе.

Да, конечно, все ждут чуда. Музыка есть чудо. И чудотворение в каждый момент. Вот я раскрыл только на одной цезуре - как рождается вся музыка. Это только маленький миг. Но из этого складывается всё.

Встанем!..

Д.Т.: - Люди издревле замечали, что музыка обладает очень большой силой. Например, у египтян музыка считалась снадобьем души. А может ли музыка таким образом пролить свет на существование самого человека в этом мире?

«Встанем!..» - поет Ярослав Дронов.

В.М.: - Как-то так получилось, что у нас музыка, в нарушение всех традиций человечества, выпала из этого. Традиция - переводится как передача света поколениям. У всех народов это было. Платон говорил, что стоит измениться интонации, тону музыки, как в мгновение ока происходит изменение во всех важнейших политических и государственных установлениях. Я говорю это студентам и спрашиваю: «Вы верите, что…» - они: «Нет, нет». Но это так. Вот смотрите. Уходящая - она будет еще долго преодолеваться - уходящая эпоха глобалистского либерализма, да разве она могла возникнуть без попсы? Нет, сначала нужно что-то расшатать, а на этой основе уже строить здание либерализма. А вот, допустим, очень резкий был перелом, конец либерализма был очень ясно обозначен. И вот за сутки до этого певец Шаман (Ярослав Дронов) записал свой клип «Встанем!» Всего две нотки - переменилось всё. Эта песня в мгновение ока стала достоянием всей земли. Почему - «Встанем»?! Всем надоело, ну сколько же можно разлагаться, разлагаться, разлагаться? Невозможно! Просто уже терпеть невозможно! И вот удивительно… - то есть, видите - сначала музыка, потом началась специальная военная операция. Как следующий шаг после песни «Встанем!»

Д.Т.: - Еще Платон говорил о связи музыки с законодательством…

В.М.: - Аналогичная мысль и у Конфуция. И не просто мысль, а дело. Он не стал просто философом, он стал еще управляющим. И вот в конфуцианском Китае была учреждена должность государственного музыковеда, фольклориста, можно сказать, который собирал напевы по всей Поднебесной, в разных царствах. Для чего? Для того, чтобы понимать, как живет народ. Сохранился диалог Конфуция и Бин Шао Цзя - это философ тоже, - они слушали собранные напевы и истолковывали смысл. Вот это царство близко к гибели, это вот-вот упадет, а вот это восходит ввысь. Для чего это делалось? Для того, чтобы понимать жизнь через музыку. Ни один чиновник не мог приступить к работе любого уровня без испытания в палате музыки. Это кажется вообще невероятно! Представьте, наши министры проходят экзамен в консерватории! Это звучит парадоксально, но по большому счету это имело бы смысл. Ну, например, спросишь: кто такой Рахманинов? «О, клёвый…» - простите за такое выражение. Ну как же ты можешь управлять министерством, - когда не научился понимать красоту? Это было очень важно. И у древних греков: в их тривиум, квадриум (основные науки и искусства) - туда обязательно была включена музыка. Вспомните древнегреческие эфебы: там учились юноши от 18 до 23 лет. Как бы наш вуз. После этого они приносили клятву эфебов, которую очень хорошо бы знать спортсменам. Почему спортсменам? Потому что они выходили на Олимпийские игры, но Олимпийские игры - это было не то что сейчас, не вот это зрелище. Это был экзамен на аттестат зрелости: всё, что они прошли, они должны были выложить. И вот клятва эфебов меня просто потрясает: «Клянусь, что не оставлю Отечество в прежнем состоянии, но сделаю его лучше». И музыка тоже к этому готовила.

Д.Т.: - Вот интересно, музыка, которая сейчас создается в России, это музыка восходящего общества или гибнущего?

В.М.: - Тут надо всегда расщеплять не так, не или-или. Всегда и так, и так. Ведь Господь говорит: и плевелы, и пшеница, всё вместе восходят. Нельзя их отрывать, потому что выдернешь сорняк - можно повредить пшенице.

Круг Аввы Дорофея

Д.Т.: - А как вообще вам пришла идея раскрыть истинное понимание личности через музыку?

В.М.: - Нет, понятие личности, я бы сказал, очень высокое, оно произошло от Святых отцов. Вот изумительный круг Аввы Дорофея! В нем такая мудрость. Вот первое основание всего, теория всего - это синергия (соработничество). Второе основание - соборность. Это круг Аввы Дорофея. У человека - всё устроено в полярной системе координат: есть центр и радиусы. И тогда - смотрите как чудесно получается: Бог - центр, люди - радиусы. Ближе к Богу - ближе между собой, правда? И наоборот. Если между людьми злоба, как может среди них быть Бог! Господь говорит, что где двое или трое соберутся во имя Мое - ради высоты вот этой, - там Я посреди них. Бог есть любовь. Если есть любовь, то и Богу очень удобно сюда войти. А если ссора - ну как туда войдет Господь!

Такой очень удивительный круг.

Д.Т.: - Часто говорят, что музыка исцеляет. А какие конкретно композиторы исцеляют?

В.М.: - Знаете, всякий композитор настоящий пишет для того, чтобы исцеляло - ну, душу уж по крайней мере. Но часто и тело. Вот очень известный случай, очень показательный: Второй концерт Рахманинова. Испанский певец Хосе Каррерас, у него был рак крови с очень плохим прогнозом. Врачи давали ему - при условии лечения, конечно, - один шанс из десяти. И он слушал концерт Рахманинова. И он знал, что концерт Рахманинова его излечил.

Если вы посмотрите, что такое Второй концерт Рахманинова - там всё есть. Колокольный звон такой… (опускает руки, словно на незримую клавиатуру) - набат ускоренный слышится. Потом эта энергия могучая, покаянная. Знаменный распев, но не одного человека, а всего народа, от начала к концу. А в конце - Царствие Божие. Вот такая музыка может излечить! Конечно, у нее могучая сила. Но все зависит еще от установки. Если у нас установка такая: музыка - язык эмоций. Нет, музыка не язык эмоций. Вот смотрите, определение Баха: «Последняя цель музыки - служение славе Божией». Служение - это от нас! Служение славе Божией, а не просто… (изобразил нечто рыхлое, аморфно растекшееся по креслу…) Служение славе Божией и освежение духа. А это от Бога, освежение духа. Можно сказать, ободрение, вдохновение, озарение. Бетховен говорил: «Музыка есть откровение более высокое, чем мудрость и философия».

…Это абсолютно точно, что ребенок слышит музыку еще в материнском животике. Моя мама мне говорила, что когда звучала музыка Моцарта - классическая музыка, - я прыгал от радости.

Д.Т.: - Многие исследования говорят, что беременным женщинам важно слушать Вивальди. Я тоже когда была беременна, слушала эту красивую музыку. А вот когда ребенок находится внутри мамы, мама слушает эту музыку, потом ребенок рождается. И если мама не продолжает музыкальное образование ребенка, на этом прекращается его музыкальное развитие, необходимое для того, чтобы касалось его нечто великого. Что происходит с человеком, когда он слушал музыку, а потом раз - и прекращает ее слушать?

В.М.: - Это сложный вопрос. Это можно назвать так: призвание. Вот если речь идет о призвании, то это настолько сильно, что ничто не может остановить. Ну вот Чайковский - как он любил музыку, без нее не мог жить. Он же, так же как многие композиторы - например, Шуман - он был доктор юридических наук. И Чайковский получил такое же воспитание, и работал в этой юридической системе. Но потом ушел оттуда - куда? - в никуда. Он не знал, как он будет жить. И тут же появилась меценатка Надежда Филаретовна фон Мекк. Он сестре пишет: «Бог дал мне талант, я обязан его развить». Он говорил, что - ну, это известная фраза, но что за ней стоит, не все раскрывают: «Вдохновение такая гостья, которая не любит посещать ленивых. Вдохновение нужно встречать готовностью воспринять его». Понимаете, получается синергия, да? Мы хотим, готовимся воспринять что-то невероятное - и принимаем, и начинаем работать. Не всегда всё получается… - ну я своими словами передаю. И вот иногда не хочется писать. Нет! - надо преодолеть, нужно писать. Вот какой труд стоит за композиторским делом, когда это большой мастер.

Преображение души

Д.Т.: - Так же и в молитве: ведь первое время тоже приходится сначала преодолевать, а потом уже ты молишься, и душа уже тянется, и не можешь остановиться.

В.М.: - Конечно! Знаете, вся жизнь - она единая, и в разных проявлениях. Потому что от нас - предстояние. Труд. Мы же не просто стоим в храме: а, ну что-то слушаем… Не так: мы - с желанием быть ближе, приближаться к Богу. Только тогда имеет смысл стоять в церкви. А иначе зачем? Вот от нас - усилия. А что приходит? А приходит чувство присутствия. Ну, по-разному можно называть. Но - молитва теплеет. Всё становится таким достоверным. Чем больше, чем горячее мы возносим свой взгляд, тем больше нас подхватывает. Вот с чем человек должен выходить из церкви. Из молитвы. И такой же секрет и в музыке, абсолютно. Вот музыка молитвенная - она так устроена. Она никуда не стремится. Она просто есть. Ну возьмите, допустим, - Херувимскую. Она есть. А что в этот момент мы? Мы что, пассивные? Нет. Мы входим в нее, и чем больше мы входим - как входим: желанием. «Кто Мною войдет, - говорит Христос, - и выйдет, и пажить обрящет». То есть мы входим - и преображаемся. Через песнопение - душа соединяется с Богом. Ради чего душа и создана. Мы тянемся… и меняемся. И постепенно человек становится совершенно другим.

Душа преображается. Уловить это невозможно. Она всё светлее становится, чувство достоверности - ну, то что Иоанн Кронштадтский сказал, что - вот, услышал Бог и чудо совершилось. Но только святые всё время в этом состоянии находятся, а мы лишь временами.

Д.Т.: - Вячеслав Вячеславович, скажите, с какого возраста приходит понимание классической музыки? И вообще - приходит ли оно? У меня много друзей, которые терпеть не могут классическую или духовную музыку.

В.М.: - Обычно такие вещи прячутся от сознания, но у меня это было так. Я родился в 1939-м году, то есть я военный ребенок, все радиоприемники тогда отобрали, то есть это была абсолютно девственная тишина. Ну были тарелки - такие динамики на столбах, для известий. И звучали там военные песни. И я удивляюсь, почему так глубоко - Белый платочек мелькнул за горой, - почему меня это так трогает? Но невероятно было, у меня же нет никакого опыта, откуда я знаю всё это? Видимо, сказалась еще любовь мамы к музыке. Она не была музыкантом, но ее жизненный девиз был такой: творчество, любовь и красота. Она с трудом купила рояль Блютнер, очень хороший. Во время войны она его не сожгла! Представляете, если минусовая температура в квартире. Мы жили в Москве, я помню все эти заграждения, аэростаты - вот так и было.

Запомнил такой момент про музыку. Тогда были так называемые летние школы - типа пионерлагеря, только поменьше народу было. Было это в Алабино, дворец какого-то князя. Очень красивый. И помню, на лестнице вдруг звучит музыка - теперь я знаю, что это такое, я эту музыку не запомнил, но теперь совершенно точно знаю, что это была разработка из какой-то симфонии Моцарта. Вот откуда это - меня она так увлекла, я не знаю, как это получается. Ну а потом… родители меня отдали в обычную школу, потом меня перевели в Центральную музыкальную школу, я был скрипачом по базовому образованию. И учительница математики моей маме говорила: «Мне так нравится, как у Славочки скрипка выговаривает».

Д.Т.: - Ну а взрослого человека можно научить слушать, слышать классическую музыку?

В.М.: - Конечно, конечно. Бывают люди, которые не занимались музыкой… У меня была тетя, художница, мы с ней очень хорошо говорили. Я был в классе, наверное, седьмом, и любил сочинять немножечко так… Говорю: «Тетя Вера, давайте сделаем так. Я поставлю «Карнавал» Шумана, вы будете слушать, а я беру ноты и буду отмечать карандашиком, что вам нравится. Вы говорите: нравится, не нравится…» Потрясающе! Меня так удивило, что люди ну совершенно разные, но их трогают одни и те же места. Она: Нравится!.. - а я отмечаю. Хотел понять, а как это, почему нравится тут, такая фактура, тут еще что-то такое. Один раз она мне сказала потрясающую вещь: «Нравится! Ну понимаю, что немножко вульгарно, но нравится». А действительно, это такой трогательный момент был. Если просто так, то такой вот мотивчик может быть воспринят как пошлый, но в контексте музыки это был такой подъем!

Потом я интересовался, почему же, как люди узнают. И сделал такой опыт, когда только начал преподавать студентам-духовикам, я дал им задание, чтобы они насочиняли как можно больше пошлых мелодий. Я не могу сочинять пошлые мелодии, а они с радостью так согласились! Говорю: на следующее занятие всё проанализирую и скажу вам. Знаете, что я выяснил тогда? Уныние. Ну я не имел тогда понятия о грехе уныния. Не инициативные звуки, нет поиска. Главное в музыке все-таки вот это чувство, что тебя тянут, что тебя притягивают. А в пошлых мелодиях - ну как ведется… Такое, понимаете, равнодушие.

Пианист Садакацу Цчида.

У меня был гениальный ученик, японец Садакацу Цчида. Он стал православным, окрестился с именем Матфей. Я его привез к матушке схимонахине Антонии (Кавешниковой), потому что у него была мысль стать афонским монахом. Он забросил всё, три года не играл. Приезжаем к матушке, она его крестит, говорит: «Музыкант! Музыкант! И никакого пути монашества! Путь семейной жизни».

Он стал победителем международного конкурса Рахманинова. Сейчас живет в Японии, но мы с ним каждый день переписываемся. Так любит Россию! Переживает, всё читает, слушает. Слушал беседу нашего Президента Путина с Карлсоном. Переживает сильно за нас.

Харука - его жена. Изумительная девушка, огненная. Вот как Господь их свел. Тоже музыкант, тоже пианистка. «Мы посоветовались с Харукой и решили, что можно, конечно, [использовать] много приемов, как помочь исполнителю. Попросить не сыграть, а спеть. Но мы подумали: если человек не умеет молиться, ничего [в музыке] не получится». Они оба верующие.

Д.Т.: - Много ли у вас было учеников - талантов, гениев? Что вы вкладываете в понятие «гений» в музыкальном искусстве?

В.М.: - Да-а… Что такое гений? Ну, конечно, любовь на первом месте. Любовь к музыке - не к звукам, а к тому, что стоит за звуками. Вот давайте вспомним: «Музыка есть откровение, говорит Бетховен, более высокое, чем мудрость и философия». Что же такое есть самое прекрасное - сейчас мне вспомнилась одна цитата из Ремарка. Героиня говорит (ну я приблизительно): есть что-то такое, что выше жизни, что все время манит куда-то, куда-то.

Вот это тайна музыки. Это действительно разговор человека с Богом.

Садакацу самый гениальный из моих учеников. Ну, были талантливые. А он просто изумительный. Причем, знаете, гений - он во всем гений. Он за мной ходил, по 5-6 часов мы с ним разговаривали. «Правильно я понимаю вот эту фразу Достоевского?» - абзац читает. Я думаю: ну, что-то такое [ему непонятно] с русским языком… - не-ет, глубинный смысл! Сейчас он слушает - не знаю, правильно ли об этом говорить, - слушает речь нашего Президента. Сначала три раза прослушал просто так. Он хорошо знает русский, но всё равно потом внимательно стал каждое слово с переводом изучать. И говорит: «Это чудо!..» Восхищение невероятное.

Один раз он поспорил со своей учительницей по русскому языку. Говорит: «Чехов плохой писатель! Не буду его читать», - а у него это любимый писатель. «А почему плохой?» - «У него уныние». Я говорю: «Это не уныние. Это у него тоска по Богу». А закончилось тем, что эта учительница стала православной. У него необыкновенный дар менять людей. Это то, что святой Порфирий Кавсокаливит назвал - я не мог понять, что он сказал: «У этой грешницы великая демонстрационная сила». Но это трудно найти по-гречески, в Библии легко. Я понял так: знаете, у кого была демонстрационная сила? У самарянки у колодца. Помните, она оставила кувшин свой и побежала в селение и говорит: «Посмотрите, не Он ли Христос?!» И все селение пошло. Ну я пошел бы: ну кто меня послушает, кто? Я правильно, по-моему, почувствовал, что такое демонстрационная сила. У вас она есть. А я человек пещеры. Мне главное писать.

«Выше сердце!»

Д.Т.: - Вот вы недавно сказали, что в эстрадной музыке есть грязь. Вы тогда имели смысловой посыл? Или еще и музыкальное звучание этих песен?

В.М.: - И то и другое. В джазовой музыке есть термин, который переводится как «грязь». То есть обязательно надо «проскрипеть вот так голосом» (и Вячеслав Вячеславович очень похоже изобразил это скрипение). Как-то вот так. Неестественно. А у нас чистый вокал. Тут, правда, всё очень меняется. Однажды услышал у своей внучки какую-то мелодичную музыку, а она тогда роком увлекалась. Захожу к ней в комнату и говорю: «О, ты слушаешь классическую музыку?» - «Почему?! Это рок». - «Не может быть такой рок по определению». Это была группа такая, я посмотрел в интернете, эта группа перешла на чистый вокал. Чистый вокал это что такое? - это христианский вокал. Это то, что было в ограде Церкви, исходно это было пение в Церкви. Чистое пение. Всё оттуда пошло.

Д.Т.: - И если нас сейчас смотрят женщины, матери, то с этого дня они начнут приучать своих детей к классической музыке, к духовной, и у нас вырастет очень хорошее поколение?

В.М.: - Я очень хотел бы в это верить. Оно так и будет… надеюсь.

Д.Т.: - Мы не должны терять надежды!

В.М.: - Кстати, матушка Антония хорошо говорила: «Что бы у вас ни было, помните, что у вас есть Бог».

Написал статью «Исполнительская теория музыки» - ее же, этой теории, до сих пор нет. Ну, пишут, какой был великий этот, какой тот, а самой теории - что такое красивая игра - никто не пишет.

У нас в консерватории была Горностаева Вера Васильевна, великолепный профессор, очень многих лауреатов выпустила. И вот она намекала в советское время еще: «Музыка ведь не по земле ходит, она где-то выше». И вот одно слово «выше» - невольно все гениальные исполнители это чувствуют. Я был на одном уроке Мстислава Ростроповича. Студент играл необыкновенно высокую музыку такими размашистыми вибрациями… Очень по-хозяйски это было. Ростропович объяснил, что надо более мелкие вибрации. И когда студент играл, он крикнул: «Выше сердце! Выше сердце!» А это же церковный возглас: «Горе имеем сердца». «Выше сердце!» - и вот, собственно, этому «Выше сердце!» и учат. Все по-разному. Разными способами.

Д.Т.: - Часто в исследованиях пишут, что музыка - это гимнастика для ума. Я правильно понимаю, что по-настоящему зрелый человек вряд ли будет слушать рэп или хип-хоп?

В.М.: - Это говорили древние греки, и конечно их можно понять, потому что у них и Бог - это разум. Но Он еще и любовь, Он еще и красота. Сначала решает все-таки вкус, а ум - да, он контролер, у него есть функция контролировать: зачем я это слушаю. Бывает так, что человеку очень хочется это послушать. Хотя он уже начал в церковь ходить, воцерковляться. Он понимает, что это не совсем хорошо, и сразу это не меняется. Но постепенно плохая музыка всё дальше, дальше, дальше, и он начинает слушать другую музыку. Это очень постепенно. А вообще на мой взгляд рэп и хип-хоп плохая музыка.

Но знаете, есть тайна исполнительства. Вы можете так спеть… Вот посмотрите: Мирей Матье. Она пела весь репертуар. Но что бы она ни пела, всюду звучал христианский гимн. Сам ее голос всё превращал в какой-то праздник. Очень много зависит от исполнителя. Раньше ведь не надо было даже говорить об этом, эстетику какую-то давать, потому что это всё было в людях. А когда - помните, были организации такие, которые запрещали, то есть люди потеряли чувство: а что же такое музыка. И вот очень было резкое падение. Конечно, у нас были потом педагоги, они как-то вырулили, великие педагоги.

Д.Т.: - Ну а если бы ваша дочь захотела получить музыкальное образование, вы бы какой ей посоветовали все-таки выбрать вуз?

В.М.: - Консерваторию, наверное, в ней очень хороший дух. Правда, и это уже не та консерватория, которая была во времена Чайковского, когда он был педагогом. Но все-таки консерватория. Какой-то дух сохранился… Вот это очень странно, он каким-то образом сохраняется. Вот то, что Михаил Чехов, знаменитый режиссер и актер - называет атмосферой. И вот консерватория хранит в себе память, что здесь ходил Чайковский. Здесь директором был Танеев. И это как-то дисциплинирует.

Откровение в музыке

Д.Т.: - Раньше музыка объединяла людей, об этом бабушки-дедушки рассказывали. А сейчас сплошь гаджеты, интернет… Смотришь советские фильмы и видишь, какой мощной силой обладала музыка к тем фильмам, объединяла людей. Сегодня этого не хватает.

В.М.: - Композиторам очень трудно переломить ситуацию. Сейчас вся надежда на исполнителей, потому что такая великая музыка, мы ведь до сих пор не исчерпали. Я вам скажу, например, Шестая симфония Чайковского - шедевр! А ведь сто лет неправильно исполняли. Ну не с теми акцентами, понимаете? И вдруг открылась последняя часть. Там ведь герой гибнет в первой части, и он отпет там. А в последней части - ее исполняли с надрывом. А ведь это из Царства, оттуда несется. Поэтому надо исполнять совершенно по-другому. И когда впервые это было так исполнено, гробовая тишина. А потом зал взорвался, потому что поняли, о чем речь. Вообще музыка глубже слов. Я много могу таких случаев рассказать. В Австрии мы слышали по телевидению симфонию Чайковского - другую какую-то, - сначала Федосеев дирижировал, Золотой зал в Вене. Хлопали после симфонии Бетховена. После симфонии Чайковского австрийские лица стали русскими. А там очень большая философия, очень глубокая. Она же не выражена, а люди это почувствовали. В конечном счете там решается проблема: если в начале гнетущая мысль о смерти, а в конце должно быть что: «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?!» И как это сделать? Я спрашиваю студентов-духовиков - там есть шутники: как бы вы вышли из состояния депрессии. Ведь нельзя жить в депрессии. De-presses, подавленность. Так нельзя жить. Надо как-то выходить. А как? Говорят: «Ну, пойдем пивка выпьем». Я говорю: «Правильно! Только, конечно, не пивка, а надо прежде всего выйти из этого состояния хоть куда-то». Но Чайковский не в пивко выходит, он выходит в любовь. Тема любви, вот куда. Но это не всё. Потом и молитва, и тоже не только это. А что еще? То, что Моцарт говорил: смерть правильно понимаемая (я не привожу по памяти точно) - лучшая подруга человечества. Правильное понимание! И в конце вот этот лейтмотив: смерти - он превращается в героическую песню.

Д.Т.: - Вот сейчас на Западе не приветствуют нашу музыку. Отменяются концерты наших лучших музыкантов. Что ждет Европу?

В.М.: - В общем-то вещь печальная. Я другой пример вам расскажу. Когда началась Великая Отечественная война, немцы запретили русскую музыку.

Д.Т.: - Но мы разве будем запрещать Бетховена?! Мы что, на голову слабые? Зачем же запрещать ту музыку, которая дает столько сил! А там… Это сейчас скажется на их развитии, что они не пускают к себе русскую культуру?

В.М.: - Конечно. Уже идет этот процесс.

Д.Т.: - Что станет с людьми, если музыка исчезнет?

В.М.: - Сухари станут вместо людей. Ну как? Музыка - это любовь. Музыка - это красота. А без этого что человек?.. А - вот что будет: искусственный интеллект. Маск, вот пишут, уже вживляет что-то в человека, какие-то чипы, чтоб быстрей-быстрей крутился, крутился, чтобы не было вот этого настоящего времени, когда он может выбрать. Чтобы он просто был винтиком быстрее. А в конце - чип. И печать антихриста.

Д.Т.: - Музыка - это откровение или откровение в музыке? Или это парадокс?

В.М.: - Ну, откровение, конечно, в музыке. А что называть музыкой? Музыкой можно называть откровение. А можно о музыке сказать - язык откровения. И то и другое. Вот есть язык - это база, чтобы мы могли говорить. Есть речь. А что такое мироздание? Вы вот входите в лес, я попробовал это сделать, входите не так с чувством: ох, какой озон, как приятно, как полезно для здоровья, а входите, как Адам в рай. Вы знаете, на глазах лес превращается в рай! То есть как входите: с благодарностью, с чувством смирения, что какая красота нам дана. И ты прямо чувствуешь, что где-то вот здесь Ева. И мы сейчас будем рассказывать об этой красоте немыслимой. Славить Бога - вот что такое возделывать рай. Возделывать не только по вертикали, но и разговаривать об этом, жить этим. Может быть, даже стихотворение Ева сочинила - ну, я так фантазирую, - чтоб воспеть эту красоту. Вот это и значит возделывать рай. И тогда мы будем хранить его. Вот мы сейчас перестали возделывать и опускаемся, начнем возделывать - будем подниматься.

Схимонахиня Антония (Кавешникова) в Толгском монастыре. 1995 год.

Д.Т.: - Как у вас состоялась первая встреча с матушкой Антонией?

В.М.: - Когда начал воцерковляться, первые десять лет я ходил к отцу Валериану Кречетову, старцу. А потом мне знакомая предложила поехать к матушке Антонии. Я человек любопытный, и очень хотелось посмотреть, как выглядят глаза святых. Взял благословение у отца Валериана и поехал. На всякий случай подготовил вопрос о своей дочке. Она очень хотела поступить в аспирантуру, но там ситуация складывалась так, что нет. А на самом деле мне просто хотелось узнать, как матушка выглядит. Когда увидел ее, начал что-то бормотать, что какой я грешный. Матушка меня обличила: «Зачем приехал-то?» Она всё видела. Ну я вынужден был просто задать свой вопрос. Начал говорить, что дочь очень хотела поступить, и она говорит: «Поступит». Когда матушка это говорила, я знал, что так и будет. Там были искушения, там было разное, но в конце концов… Тут - я же лицемер, понимаете, - когда вот так неожиданно закончилось, я увидел ее глаза, достиг своей цели. Но я же не могу сказать, что приехал поглазеть. Не повернулся язык, хотя на самом деле было так. И вот кратко - я вошел и вышел. А ведь ехали в Малоярославец на электричке, далеко. Выхожу и думаю: какой я молодец, не утрудил старицу, все-таки 93 года… Вышел, а у меня какая-то тяжесть на сердце. Что-то такое грызет, как будто бы я потерял великий шанс в жизни. Я не понимаю, а такое было ощущение. Тут та женщина, которая меня привезла, говорит: «Иди к матушке назад! Такими не выходят оттуда». Я такой лицемер, начинаю ломаться: нет, ну что я… А надежда есть, что вдруг что-то случится. Действительно случилось. Открывается дверь, выходит келейница, приглашает меня туда. Не помню, что там говорил, помню только, что сказал: «Матушка, а мне можно к вам приезжать?» - «Приезжай», - сказала она очень радостно (Медушевский произнес это тоненьким детским голосочком). Ну так: «Приезжай!» А-ах! - вот тогда я вылетел, как на крыльях. Ну а потом… духовный сын - это, наверное, сильно сказано, но матушка - у нее же все, кто к ней приходили, они под ее молитвенным покровом… Ну я ее знал только один год, но для меня это было очень важно. То есть всё по-другому, жизнь у меня делится: до матушки и после матушки.

Может быть, ее молитвы, но я просто знаю точно, что то, о чем я сейчас пишу, что я сейчас делаю, этого никогда бы не было без матушки. Она же всё видела. Ее спрашивали: «Матушка, а как вы всё видите?» - «Я вас как книгу перелистываю». Последний день ее особый был. Героический день. День испытания - у матушки уже начался отек легких. Она легла совсем вот так: голова на коленях, в инвалидной колясочке она вот так лежала. Совсем ей было плохо. Она молилась всю Литургию, сидела - очень долго служба затянулась, исповедь, всё. Все уже разошлись схимонахини, всех развезли. Только матушка сидела. «Матушка, будешь прощаться?» - «Буду». Она уже знала, что это последний день. После этого она еще долго-долго принимала народ.

Я сам плохо помню, но мой друг, он умер от ковида, мой бывший ученик, он рассказывал. Она всем говорила, что куда, что как, давала последнее наставление. После того как все разошлись, огромная очередь рассосалась, это уже где-то было ближе к вечеру, келейница привезла матушку в коляске перед входом в помещение. «Матушка, будешь прощаться?» - «Буду», - сказала она очень внимательно и глубоко. Мы подумали - ну, матушка все время болела, выздоровеет как-то. Не подумали, что она вкладывала. И потом внимательно-внимательно смотрела, мы ничего не говорили, мы чувствовали что - какое-то таинство и не могли выйти из этого. Она смотрела - ну, простите, это я не писал в книге, ну [скажу], чтобы было понятно, - она на меня внимательно-внимательно смотрела, я представляю ей своего друга: «Матушка…» Она так по-детски - представьте, она же умирает, отек легких, она себя очень плохо чувствует, и тем не менее - она по-детски выглядывает из-за спины, на меня смотрит. Теперь я понимаю: она видела всю мою жизнь и, может быть, как-то участвовала в этом. Сначала я думал так: о, это для того, чтобы я что-нибудь о ней написал. Потом думаю: нет. И всё дальше, дальше и дальше, всё глубже, и теперь я понимаю, что пределов нет. Она же говорила, что пределов нет в бытии. И я думаю, что она и этот момент, наверное, тоже видела. Она просто смотрела и видела. Ее когда спрашивали: как же вы видите, сколько детей [погублено в абортах приезжавшими к ней женщинами]… - она отвечала: да вот же, головки черные плавают. У нее каким-то образом - ну мы не имеем права спрашивать, как это происходит. Есть чувство трепета какого-то, вот. Ну это тайна!..

У нее самой было трое детей. Три ребенка были, одни погибли на войне, потом она знала, что вымолит своего сына, который пил, ну это испытание такое, искушение. Обычно задают вопрос: почему же, если ты всем помогаешь, а себе не можешь помочь? Господу нашему Иисусу Христу тоже говорили: если Ты Бог, то сойди с креста! Тут другое. И она говорила: я его вымолю. То есть он умрет первым… - так оно и было. Она была в монастыре, в какой-то момент говорит: «Мишу несут!» - «Какой Миша?» - все говорят - «Мишу несут!» Потом выяснилось, что действительно травмы несовместимые с жизнью. Она всё это видела.

Д.Т.: - Многие люди знакомы с матушкой через вашу книгу «Помяните мою любовь».

В.М.: - Мою книгу на Афоне потрясающе приняли. Едем мы на машине, «Ниве». Заворачиваем к домику. Вдруг на повороте (изображая разговор по телефону) чистый-чистый голос: «Здравствуйте, с вами говорит монах Афанасий». Он не просто монах, он представитель Протата, он старец. Он говорит: «Мы хотим перевести вашу книгу на болгарский язык и издать. Вы согласны?» - «Да». - «Но нам нужно, чтобы вы в ней обязательно очень ясно сказали о молитвенном правиле». О молитвах этих. Я ему говорю: «Вы знаете, у нас ведь не все это принимают. Вот священник…» - «А! Я не слышал и не видел его». Дальше очень интересная вещь. Я ему все-таки написал письмо на Афон примерно в таком плане, что, понимаете, дело ведь не в словах! Совсем не в словах. Дело в любви. И когда я ему пишу, то чувствую, что как-то само пишется. И вот выходит книга.

Ключ ко всему - в молитве и любви

…Господь ведь как воспитывает - еще в Ветхом Завете, помните, сказано: есть время разбрасывать камни - время собирать камни. Вот времена разбрасывать камни кажутся такими мучительными: для примера вспомним войну с Наполеоном… А ведь посмотрите, если бы Москва не была сожжена в 1812-м году, все в высшем свете у нас продолжали бы говорить по-французски… И Пушкин тоже… И не было бы ни Пушкина, ни Глинки, ни Достоевского. Вот поэтому эти времена чередуются не просто так. Феофан Затворник насчитал в истории древнего Израиля до двенадцати таких поворотов. Всё хорошо, но вот начали безобразно жить, и попускается беда. А Святитель Иоанн Шанхайский говорил так, что русская история - это новая Священная история. Да, это история, на которой можно учиться. Вот эти времена трудности, разбрасывания камней, они очень важны, потому что в них зреет дух. Если б не было СВО, а фактически это противостояние со всем Западом, если бы не было этого, так бы и продолжали бы на телевидении все вот эти развлекательные игрища…

Когда меня спрашивают, когда это всё закончится, я говорю: когда преобразится человек. Тогда всё снимается - зачем же еще, Бог же не мучает людей. Ведь Бог есть любовь.

Мы хотим любви, мы отказались от дьявольского наваждения - и тогда всё начинает меняться. Лица начинают просветляться. У матерей они становятся добрее. И детки становятся более покладистыми. Если всё начинается с любви и идет воспитание любви и в мысли, и в чувстве, и в воле, - вот поэтому что бы мы ни рассматривали, какое бы явление в мире, ключ ко всему - в молитве и любви.

Вячеслав Медушевский.