Теперь живу около храма

Вышла в свет книга стихов Юрия Астанкова.

Юрий Астанков со своей первой книгой.

У самарского поэта Юрия Васильевича Астанкова - праздник! Самарская писательская организация издала его первую книгу «Назови свое имя». На подаренной нашей редакции книжке стихов автор написал: «Антону на добрую память, с уважением и благодарностью за поддержку. Без тебя этой книги могло бы и не быть. И низкий поклон всей редакции «Благовеста». И дата - 16 августа, а это именины редактора Антона Жоголева. Несмотря на обоюдный праздник (у одного - книга, у другого - именины), редактор «Благовеста» Антон Жоголев в тот же день побеседовал с поэтом Юрием Астанковым. Ведь повод для интервью более чем уместный. Первая книга стихов - это по-настоящему серьезно…

- В 64 года вышла первая книга стихов - это нормально?

- Сейчас и совсем молодые люди книги издают. А я упустил момент, когда книги издавали за счет государства в прежнюю пору. А потом как-то не до того было. Да и по сути дела в книгу вошло как раз то, что написал за последние два года. Значительная часть книги была опубликована в «Благовесте» и «Лампаде».

- Давай вспомним о нашем с тобой давнем знакомстве.

- Работали мы тогда… кажется, это был 1989 год… в многотиражке самарского завода 9 ГПЗ. Я там полтора года проработал, потом ушел в областную газету «Волжская коммуна». А ты и вовсе лишь недели две там потрудился. И тоже куда-то пригласили повыше. Но успели мы познакомиться.

- И даже вместе праздновали Пасху! Мне было 23 года тогда.

- А мне уже 30. И это была первая Пасха в храме в моей жизни. Помнишь, мы пешком тогда ночью через весь город из храма шли. Встретили Пасху в Петропавловской церкви (она поближе все-таки). Сильное впечатление, и оно не ушло в песок. Какой-то был импульс получен, толчок. Но в храм мало прийти, в нем еще надо постараться остаться.

- Теперь, после книги, можешь сказать о себе: поэт?

- Не знаю. Когда человек уходит, вот тогда и становится ясно, кем он был в жизни. Открываешь Пушкина: поэт. Заболоцкого открываешь: поэт. Астанкова книгу откроешь: да кто ж его знает…

Дело было так с книгой. Ты мне дал направление в Союз писателей. Я вместе с твоим ходатайством отнес рукопись в Самарскую писательскую организацию. Руководитель нашей писательской организации Александр Громов меня поддержал. Выдвинул рукопись на грант. И вот уже спустя два месяца взял в руки свою первую книгу. Наверное, это Божье чудо. Столько сразу всевозможных условий совпало!

Когда мне позвонили из Союза писателей с известием, что книга вышла, у меня только что вырвали зуб. И еще только отходил наркоз. Через боль порадовался, конечно. Но вот у меня есть один знакомый поэт, он за свой счет издал книгу. И он мне говорил: «Когда взял в руки свою книгу, словно прикоснулся к вечности». У меня такого ощущения все же не было. Ну, издал и издал. Это все-таки земное. Но вот жена книгу прочла - и расплакалась, поздравила. Значит, надо было издавать.

А на самом деле всё еще раньше началось. В сентябре 2020-го пришел я на отпевание протоиерея Сергия Гусельникова в Кирилло-Мефодиевский собор. Мы не были с ним близко знакомы, как поэта я тоже его мало знал. Но встречались, по линии казачества пересекались. И вот захотел с ним проститься. А там встретился с тобой, Антон. Меня поразило: ты наизусть помнил строки моего стихотворения еще 1989 года!

- И сейчас их помню: «Земля дрожит на вираже, // и кто-то снова верховодит, // а я негромко о душе, // которая всегда не в моде. // В пробелах меж кровавых дат // и в дни вселенского пожара // она мой остужала взгляд // и слово злое остужала. // И я уверился в одном, // что выход не в разящей силе, // что мы крепчаем на излом, // из наших душ творя Россию». Это стихотворение я в первой самарской независимой газете опубликовал тогда же в 1989-м. Оно вошло в книгу?

- Нет. Как-то я о нем позабыл за эти десятилетия.

Ты пригласил меня в редакцию «Благовеста», прочел стихи. Одобрил, поддержал. Пошли публикации в газете, в «Лампаде». С этого и началась моя книга.

- От твоих стихов, помнится, я просто… обомлел. Так бывает, когда встретишься с настоящей поэзией. И такой талант - под спудом! Ни книг, ни публикаций. Молчок, зубы на крючок. Почему?

- Говорят, люди маленького роста в жизни, как правило, амбициозные, пробивные. Стараются локтями подняться наверх. А у меня рост всего 165 см, даже комплекс был подростковый, что с таким ростом не буду девчонкам нравиться. Но вот почему-то нет во мне честолюбия. Всегда уклонялся от званий, должностей. Так и в поэзии. Не проталкивал себя вперед.

- Теперь можно назвать тебя благовестовским поэтом? Это значит поставить в один ряд с нашими поэтами Владимиром Осиповым, отцом Сергием Гусельниковым.

- Да, можно. Твои суждения о стихах были для меня неким компасом: вот это вообще не то, а это сильно написано… Для меня важно, чтобы была настройка, поддержка, камертон. И хорошо, что эта настройка от «Благовеста» идет.

- Когда в себе почувствовал поэтический дар?

- В восьмом классе со слезами вдруг маме сказал: «Смерти боюсь». В пятнадцать лет ощутил и понял, что… смертен! Это меня так потрясло тогда! Мама, как могла, меня успокоила. Но вот эта мысль о смерти вылилась в то, что стал писать стихи. У меня и сейчас много стихов о смерти. Можно писать стихи о птичках, о дружбе, о любви. И это правильно, хорошо. Но здесь - самое главное. Здесь - неизбежный переход в Вечность. Каким-то образом человек должен понять главное еще до смерти. Тогда будет легче после смерти. А для меня поэзия что-то открывает. Вдруг мне открылось, что в момент ВСТРЕЧИ в человеке выгорает всё, что в нем не небесное. И надо, чтобы хоть что-то осталось… Сокровище на небесах. А если там всё сгорит, то тебя как бы и нет, и не было. Что-то же настоящее должно не сгореть, остаться!

- «Когда оставят силы, // закроются глаза, // до вырытой могилы // домчат за полчаса…» Застряла в памяти твоя печальная строфа.

- Момент писания стихов - это попытка выяснить что-то. Даже вот скорее так: в момент писания стихов что-то вдруг выясняется. Я не очень умею логически мыслить, но в стихах есть своя логика.

- А какой был твой путь к вере?

- Семья была далека от Церкви. Но была связь с деревней, и меня в раннем детстве крестили. Мама родом со станции Заливная Богатовского района. Они жили на станции, дед был обходчик. Мама с 1936 года, ей в войну было лет 6-7, она вспоминает, как раненые бойцы спрыгивали с вагонов, бегали по огороду, просили у ее родни: «Тетенька, дай покушать». В тех краях меня и крестили, нательный крестик хранился. Но как-то всё потом отодвинулось.

И только уже потом… спустя десятилетия… Мы с женой повенчались в начале 2000-х. Светлана верующая. Мы уже были много лет в браке, и вдруг она говорит: надо обвенчаться. Нас венчал отец Рустик в церкви Преподобного Сергия Радонежского в Самаре. А вскоре после этого пошел туда в храм на вечернюю службу. Подхожу к отцу Евгению на помазание елеем. И вот он крестик мне на лоб кисточкой наносит… И какая-то прозрачная волна меня словно подняла… Мир изменился… В этот момент всё вдруг понимаешь, и как будто плывешь. Это называют призывающей благодатью. Странное состояние. Это был первый толчок. Я вдруг понял, что есть нечто Высшее. Понял, что молитва - высшее проявление поэзии. Появилась любимая молитва, самая поэтичная, и в ней такая музыка: «Богородице Дево, радуйся…» Даже и сам пробовал молитву написать. Мне сложно сказать, получилось ли.

Начал читать святых отцов… потрясающе! У Исаака Сирина читаю: «Омрачающая близость вещей». Ведь вся наша жизнь, с которой мы физически сталкиваемся, она закрывает от нас некий духовный план… И вот чтобы разгрести хоть немножко всю эту «омрачающую близость вещей», и пишутся стихи.

- Вот у тебя есть такие стихи в книге, которые мог бы прочесть прямо пред Лицем Господа?

- …Про икону Андрея Рублева «Троица»:

Три Ангела в молчаньи светлом
Над чашей с кровию тельца.
Их лики мыслию заветной
Сияют в золотых венцах.

Не Троица, а Единица,
Не Единица - три Лица,
И между ними нет границы:
Всё есть в Отце и от Отца.

И вот мамврийский дуб склоненный,
Небесных красок полыханье.
И Троицы уединенной
Непостижимое молчанье…

- Откуда берутся стихи?

- Строчка возникла какая-то… И она уже не отпустит тебя, пока не напишешь до конца всё то, что в этой строчке заложено. Но вначале она должна как-то возникнуть…

Вся поэма о Святителе Василии Рязанском вышла из одного четверостишья, и даже из двух заключительных строк строфы: «Шумела княжеская свита, // но Божьей волею храним, // на мантию ступил с молитвой, // и ткань не дрогнула под ним…» Это когда Святитель Василий поплыл по реке на своей мантии, как на плоту. Да еще против течения!..

И вот когда две эти строчки всплыли, пришлось мне и всю поэму написать.

- Работал ты в бизнесе, в журналистике. А вот поэтические строки не принесли тебе ни рубля. Разве это правильно для поэта?

- Все же был у меня в жизни один гонорар. И что интересно, это было связано с твоим отцом Евгением Николаевичем Жоголевым. Он тогда возглавлял отдел культуры в областной газете. И решил опубликовать большую подборку стихов, чуть ли не на всю страницу, никому не известного поэта Астанкова. По тем временам это было большое событие. Многие ту публикацию заметили. И вот мне тогда гонорар выписали. Единственный в жизни. До сих пор сохранил благодарность твоему отцу.

- Есть что-то неслучайное в том, что твои стихи два Жоголева оценили.

- Конечно, не случайно. Яблоко от яблони… Правильно говорится.

- А как ты учился поэтическому мастерству?

- Ходил к поэту Анатолию Ардатову в литобъединение «Молодая Волга». Учили нас, как писать не надо. А как надо - никто не знает. И вот принес ему очередное стихотворение, там были строки: «На самом краю непогоды, // где скрипнул студеный причал, // склоняю судьбу и свободу… // я слов этих сроду не знал». - «Это уже стихи», - сказал мне скупой на похвалу поэт. На этом ученичество закончилось. Меня направили на совещание молодых поэтов в Москву.

- Что в твоей жизни переменилось в последние годы?

- Мы с женой купили домик с участком земли в селе Екатериновка, что на берегу Волги. Рядом - храм Святой Троицы, в ста метрах. Всего через один участок от церковной ограды теперь живем. У нас в доме благодатно. Даже когда отойдешь от нашего места, от храма, там уже чувствуется другая атмосфера совсем. А мой участок входит в эту благодатную зону. Чуть не каждый день захожу в храм. И стихи там пишутся… И земля мне многое дает, не в смысле урожая. Хотя помидоры посадили, огурцы... «Ведь семя, брошенное в почву, всей мощью тянется на свет».

- Какие планы на будущее?

- Пока поэзия во мне застыла, не в работе сейчас. Но, надеюсь, строки вернутся.

Теперь хочется уже другую книгу написать. И чтобы она была прозрачная. Но как это будет писаться, еще не знаю.

- Каким стихотворением из твоей книги завершим беседу?

- Вот стихотворение, оно жене посвящено:

А когда я пройду сквозь стены,
Под собою не чуя ног,
то надеюсь, что во Вселенной
мне отыщется уголок.

И мне многого, в общем, не надо,
Там, где время замкнет кольцо -
Свет рождественского снегопада,
И сквозь хлопья твое лицо…

А глаза пусть растерянность прячут,
Что не числюсь среди живых...
Эти звезды сияют ярче
Всех приблизившихся, остальных.

- И эти стихи тоже помню наизусть.

Записал Антон Жоголев.

Тишина

Новые стихи Юрия Астанкова.

Те, кто стоял в очередях
в больницах, чуть не плача,
кого коснулся смертный страх,
те видят мир иначе.

Тому открыта тишина,
врачующая душу.
У растворенного окна
пух тополиный кружит.

Как будто вьюга за окном
вдруг разыгралась утром
и затянуло окоем
холодным перламутром.

И тенью бледная луна,
где выглянула просинь.
…В регистратуре имена,
волнуясь, произносят.

И не отводят влажных глаз,
где медсестра, как прежде,
вам направление отдаст,
как пропуск в мир надежды.

* * *

Как долго тянутся рассветные часы,
Пока земля, вздохнув, не отзовется.
На паутине серебро росы,
где в каждой капле затаилось солнце.

И, вглядываясь пристальней, могу
попасть туда, в иное измеренье,
где чайки на безлюдном берегу
сверкают белоснежным опереньем.

И где туман над Волгою плывет,
и огибает камыши по краю.
Горбатой цапли царственный полет
я в этом измереньи наблюдаю.

Где шум от крыльев наполняет слух,
и к облакам так просто прикоснуться.
Но в этот миг захватывает дух,
и я боюсь обратно не вернуться.

Небес граница

Пока здоров, безпечен, жив,
Ты можешь и не верить Богу.
Но вдруг закончится дорога,
И дальше - взлёт или обрыв.

И дальше выбор не за нами,
Когда закроются глаза.
И обожжет безверья пламя,
Закрыв навеки небеса.

Душа безкрылая томится
И различает только смерть.
Рукой подать - небес граница,
Но силы нет преодолеть.

1

Я глохну от обилья лишних слов.
Я слепну от мельканья красок вздорных
и ухожу в сосновый лес просторный,
где тишина из птичьих голосов

как будто соткана, где после ливня сухо,
и тени забавляются игрой.
Где пестрый дятел бьет по древу глухо,
выискивая живность под корой.

Здесь можжевельника раскинут темный куст,
затянутый ажурной паутиной.
И даже под ногою резкий хруст
не нарушает общую картину.

Блуждает мысль, и кажется, что нет
ни страшных войн, ни старости, ни смерти,
а только бьющий через кроны свет
и по верхам прошелестевший ветер.

2

Там спуск в овраг, и между мха ручей,
что легкою прохладой отзовется.
И хвощ, как сотни восковых свечей,
горит по краю на умытом солнце.

С ним изумрудней кажется трава,
где влага задержалась на мгновение.
А все затертые до глухоты слова
приобретают новые значения.

Как необычно слово благодать -
в нем так нагляден образ сотворенья,
что, просветляя, возвращает зренье,
и мир сияет и звучит опять.

Молчание

Я иду не спеша под гору,
Что там будет в конце пути?
И досужие разговоры
Не по возрасту мне вести.

Сколько слов я сказал случайных -
И за это сейчас плачу.
Но в безмолвии дышит тайна,
Что не всякому по плечу.

В тишине отпускает прошлое
И в грядущее тянет нить.
Молчуны нас всегда тревожат.
Так и тянет поговорить…

Покаяние

И сгорают, как искры, мгновения,
И уходят желанья и силы…
Покаянье - ума изменение,
И дай Бог, чтобы жизни хватило.