‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

«Занесло тебя снегом, Россия…» (Окончание)

Дневники Павла Сергеевича Горсткина за 1923-1924 гг. Париж, Франция.

Дневники Павла Сергеевича Горсткина за 1923-1924 гг. Париж, Франция.

Окончание. Начало см.

Пятница. 4-17 Октября.

Вчера вечером вернулся папа, очень недовольный своими делами и теми обстоятельствами, которые на него наложил Траси. Я очень был бы рад, если бы он совсем развязался с этим накладываемым на него попечительством над д[ядей] Колей, т.к. из этого ничего не выйдет. Конечно, папа проповедует христианскую мораль, и поэтому хочет все устроить д[яде] Коле, за что, конечно, кроме недовольства и неблагодарности ничего не получит. Удивительно, что все наши желают устраивать чужие дела, а свои все вешают в пространство, и они по-прежнему ловят в небе журавлей. Меня это возмущает и очень безпокоит. Выход один - приезд мамы. Этого я жду как избавления, но в то же время боюсь скандалов из-за Зин[аиды] Ник[олаевны], т.к. конечно она будет претендовать на дружбу с папой и вмешиваться в наши дела. Эти постоянные разговоры и таинственные дела меня прямо изводят. Самому и так тяжело, а тут еще все это.

Вчера же получили открытку и от мамы, в которой она помимо обыкновенных вещей пишет, что хотела ехать сюда с Павлушей Корольковым, но теперь побаивается. Меня это очень взволновало, но если есть возможность кого-нибудь еще провезти, то, конечно, мне бы хотелось ее. Согласится ли она? Эти мысли меня так волнуют. Что-то внутреннее мне дает на это надежду, но с другой стороны, уже прошло 1½ года и, конечно, разлюбив меня тогда, теперь она обо мне уже совсем забыла. Так это больно и тяжело. Я написал маме открытку, намекая на нее, но боюсь, т.к. это будет неприятно маме и она этого не сделает. Для меня это было бы возвращение к жизни, неописуемая радость. Но опять и тяжело - все кажется, что она легкомысленна. И если я невольно и хочу ее возврата, то и боюсь. Думаю обо всем этом каждый день, и как это глупо, если только подумать, что это мираж больного, и что уже давно с ней все кончено. Да, глупо, но иначе не могу.

Вторник 8-21 Октября.

Вот уже два дня, как я в Lande, и наслаждаюсь eu plein (вполне) деревенской жизнью. Милые хозяева заботятся о доставлении мне удобств и развлечений, и я целый день ношусь по лесу, стреляя не очень удачно кроликов. Вчера были на парфорсной охоте, где испытывали молодых собак, и хотя кабана и не взяли, но наслаждались чудным гоном своры и воздухом. Consuello нет, но тем не менее было весело и приятно, я немного досадую на это, т.к. ее присутствие могло бы уничтожить хотя бы на время ту внутреннюю боль, которая меня тяготит за последнее время, к старому солнышку. Да, больно иногда.

Сегодня убил козу и двух кроликов. Сейчас уже вечер, все разошлись спать, чтобы завтра снова идти стрелять кроликов. Я сижу и пишу эти строки, но в мыслях совсем другое, и эти мысли меня гнетут и тревожат.

Эта жизнь, деревня, чудная семья с небывало редкими дружными отношениями. Pierre чудный отец и муж, она мать, дети, - все это до боли тяжело, когда в душе сознаешь, что у тебя этого не может быть, т.е. именно той, что даст смысл и радость в жизни. Когда смотришь на них и видишь эти интересные хлопоты, слышишь деловые разговоры, когда кругом деревня с хотя и маленьким, но приятным и дорогим хозяйством, - тогда невольно в душу вкрадывается сомнение и спрашиваешь себя, зачем ты-то еще продолжаешь жить, заведомо зная, что того, к чему стремишься, заведомо не достичь. Увы, приходится нести свой крест, порой даже не имея права спрашивать себя самого - зачем? Говорят, что это судьба, не знаю, но что у каждого человека есть своя звезда, не просто по рождению, а по старой жизни или жизни далеких предков - в это я верю. И теперь иногда невольно становится тяжело, чтобы не сказать больше, думая об этих предках и их делах, за которые приходится расплачиваться. Впрочем, когда-нибудь и за меня будут расплачиваться, дай Бог, чтобы не так, как я.

Мое печальное душевное состояние, однако, здесь хорошее, чему я обязан физической усталости. Это, кажется, мое единственное лекарство. Как жаль, что оно так редко бывает.

Суббота. 19 Октября - 1 ноября.

Вчера вечером приехал из Lande и сразу окунулся во всю нашу неприятную и морально тяжелую жизнь. Сразу опять попал на скандал и, конечно, за мое отсутствие M-ме Еврейнова сумела влиять на папу. Сегодня я этому резко положу конец. Мне это надоело. Если даже она и спасла от смерти папу и вытаскивала его из его женских увлечений, то тем не менее ее дружба не дает ей права ни вмешиваться в нашу семейную жизнь, ни тем более подчинять ее русло своему влиянию. Хорошо бы видеть, какова она будет, когда приедет мама, тоже думает, что ее отношение и влияние будет такое же. Ну да ладно.

Сегодня наш Лицейский праздник. В 12 была панихида, было много народу, и за тихой молитвой действительно молились за ушедших, за всех тех, кто были в смуте убиты и умучены, и в прошлые века на поле брани и в службе живот свой за Веру, Царя и Отечество положили.

Да, грустно было в минуты Вечной памяти и думалось, что если бы тогда «то ужасное» бы случилось, эта молитва неслась бы и за меня. Но, видно, Бог судил иначе, и вот я восстал, живу, часто тяготясь жизнью и мечтая о смерти, часто поддаваясь мимолетным, почти всегда болезненным радостям. Да, грустная и тяжелая жизнь.

Воскресенье. 20 Октября - 2 Ноября.

Я выиграл победу над З[инаидой] Н[иколаевной], после объяснения с ней папы отношения наладились, и я надеюсь, теперь постепенно все изменится.

А теперь приступаю к описанию нашего праздника и нашего веселого времяпрепровождения: Обед за 20 fr. начался в 8½ ч[асов] вечера и состоял из закусок, водки, супа, почек, мяса, зелени, сладкого и кофе. В общем, было сытно и довольно вкусно. Всего было 73 человека. Говорили речи, относительно бледные, за исключением Коковцева. Он, как всегда, поднял заздравный кубок за Императрицу, говорил хорошо, но в унылом тоне, справляя тризну по былому. Обед был весел и шумен и принес мне много приятных минут, если не считать того, что я сидел рядом с этим Ржевуским[1].

Все было очень мило, и я давно так не веселился и не танцевал, чудные туалеты, много милых женских лиц и улыбок - словом, в результате вернулись с Сергеем в 5 утра, он спал у меня и только к 12½ ч[асам] я попал в церковь.

Понедельник. 21 Октября - 3 Ноября.


Павел Горсткин в форме студента
Горного института, 1922 г. Профиль.

Я сегодня шел по улице и долго думал о Вере. Мне давно хотелось определить себе это понятие, и я долго бился также над тем, чтобы научиться верить по-настоящему. Пустой факт дал мне ее понять, такой пустой, который, пожалуй, в минуты серьезных дум о Вере не мог бы прийти в голову. Я уже давно смутно сознавал, что необходимо мне больше верить, ибо мне бывало часто тяжело без веры. А когда я научился не верить совершенно людям, я потерял было веру и не имел никакого представления о вере в Высшее. И вот я шел, шел и думал о том, что бы я сделал, если бы большевики возложили венок с красными тряпками на могилу неизвестного солдата под Аркой. Сначала мне казалось, что я бы его сорвал, но потом подумал, что они этого никогда бы не сделали, исповедуя ненависть к «Империалистической бойне». Я стал думать об этом Неизвестном, и мне почему-то пришло в голову, что он немец, такой же немец на французской территории, как те городовые, которые будто бы лежат на Петроградском Марсовом поле, изображая жертвы «безкровной Революции». Я не мог допустить этого немца, и мне казалось, что, вероятно, на этом безвестном трупе оставались остатки французского одеяния, и что какая-нибудь комиссия засвидетельствовала в свое время, что это действительно французский герой. А вдруг они это нарочно написали? - мелькнуло в мозгу, ведь все обманывают, и нельзя верить людям даже в пустяках.

И мне стало страшно, да - страшно за себя. Я тут вдруг понял, что необходима вера, хотя бы для этой глупой комиссии, и что она не могла обмануть. Страх за себя, за то, что я ошибся и чуть не погиб, перестав верить людям, часто даже своему отцу, за то, что с этим неверием я приобрел непонятное мне неверие, вернее ненужность верить в Бога или Церковь. И мысль тяжело и больно поразила меня. Я понял, что верить необходимо, так или иначе, конечно, не веря людям заведомо обманывающим, но веря в принцип. Это было неожиданно и мучительно, ибо я сознавал, что, не веря этой комиссии и не веря людям, не веришь никому, не веришь Богу и, наконец, самому себе. Это-то и есть гибель всего, и жить без Веры нельзя, как нельзя жить без воздуха. Вера - это воздух разума и души, человеческого существования. Неверие рождает гордыню, ненависть, зло, рождает безсознательное нежелание подчиняться и трудиться, уничтожает чувство долга и совесть. Неверие к людям создает неверие в Бога, кто говорят, не веря людям, что верят в Бога и ходят молиться, лгут. Я по себе это сознаю, как я ни говорил, что верю, я лгал, потому что не только не понимал своей веры в Бога и не мог себе дать в этом отчет, но и не ощущать никогда, никогда, что верю.

Да, в душе я понял необходимость веры и весь ужас ее неимения, и это заставило меня над многим задуматься. Но если я теперь и дошел до этого, то еще не понимаю, как верить, вернее, не могу себя сразу заставить верить. Надо этому научиться, а как - я тоже не знаю. Будущее покажет, но с этой второй, вернее с этим познанием необходимости веры и ужасом перед ее отсутствием, я почувствовал в себе, что моя, пожалуй, единственная вера в прошлую любовь заставила меня решить[ся] на последний тяжелый шаг. Я давно думал о нем, давно мучился и не решался ни на что. Еще далеко до поездки в Lande я понял, что мне необходим как хлеб насущный ее приезд, и, зная, что мама должна приехать, я мечтал о том, что она, может быть, привезет ее с собой. Я написал открытку маме об этом и проносил ее в кармане все мое пребывание в Lande, т.е. 2½ почти недели. Когда я приехал, я послал открытку, но она была так слаба, что ничего бы маме не сказала и, вероятно, она и не очень бы настаивала на ее приезде, а даже бы, пожалуй, оставила этот вопрос без внимания.

Мне было тяжело, и когда я получил вчера письмо от Вавочки, это желание забилось с еще большей силой, и я сегодня написал ей письмо, чтобы она также передала маме мои просьбы. Я написал его, пожалуй, резко и выражаясь гораздо яснее, но тем не менее написать фразу: «Скажи Наде, чтобы она непременно повлияла на возможность приезда с ней Кати», я сразу не мог, долго колебался и написать слово Катя или Катюша я так и не смог. Я так боялся за это письмо, что перекрестил его 3 раза, и потом долго смотрел на образа, молясь по-своему, как умел. Странная эта молитва, я просто думал, о чем сам не знаю, вернее даже и не думал, а, уткнувшись в подушку, жмурил глаза - но не об этом суть.

Итак, я написал письмо и послал, хотя и не сразу, но решительно, но бродя 2 часа перед ящиком, как с той открыткой. Судьба или не судьба, но почтальон уже взял почту, когда я подошел к ящику, и я отдал это письмо в руки ему. Итак, там все должно решиться, я верю в хороший исход, но и боюсь верить, как боюсь ее приезда и возможности наших отношений. Как и Катя? Так много мыслей, дум и волнений, так больно и тяжело на душе.

Что-то даст Господь. Не на твердом камне я, кажется, строю свою жизнь и легко могу ошибиться, но эта вера пересиливает меня, пересиливает мой разум, мою боязнь, и я не могу иначе. Спаси и помоги, Господь. Так тяжело и так хочется этого. Ведь я отлично понимаю, что если она откажет приехать сюда, то значит конец навсегда и всего. И что впереди тогда? Лучше не думать об этом. Но вера сильнее всего, и я верю в это, верю в то, что она приедет.

Господи, спаси и помилуй, и благослови меня. Так все-таки тяжело и так страшно. Я никогда еще ничего так не боялся, разве что в детстве темноты. Но ведь и это своего рода темнота, темнота кругом, в которой не знаем и не можем знать, что будет, а только верить.

Пятница. 25 Октября - 7 Ноября.

За своими переживаниями я совсем забыл написать о нашей жизни, болезни д[яди] Коли и тех сугубых отношениях между моим отцом и Ольгой, которые дошли не только до нежелательных ссор и недоразумений, но до предела. И если главная вина падает на Ольгу за ее чрезмерную болтливость, полное неосознавание и непонимание как семейной жизни, так и ее обязанностей, а также до неимоверной злости ко всем, преимущественно мужчинам за разбитые чувства, неудовлетворенность неимением детей, что ложится на нее большим тяжелым пятном. То с другой стороны, виноват и мой отец своей чрезмерной холодностью и гонором. Эти отношения создали до того тяжелую атмосферу, что необходимо им положить предел, и я вчера имел по этому поводу разговор с Ольгой.

Мне самому все это очень и очень тяжело, но я надеюсь, что все кончится благополучно. Наша семья страдает от отсутствия Христианской добродетели, а порой и не понимает ее. И это, если оно так - мучительно тяжело. Все это удивительно странно, если принять во внимание, что все мы очень добрые, сравнительно.

Вечер. Сижу один, и так странно на душе, как будто что-то новое, незнаемое, невероятно большое медленно входит в нее, окружая каким-то туманом. Розовая оболочка его затмевает всю нашу жизнь, все наши муки и сомнения, и отдает всего на произвол чего-то далекого, радужного, вместе с тем трепетного и боязливого. Как будто все остановилось - вся жизнь, все реальные основы - и погрузилось то, что осталось, в странный неосязаемый и непонимаемый сон. Как будто покой, а между тем, боязнь чего-то как бы парализовала его, и все остановилось в одном напряженном ожидании. Как будто душа хочет прорезать окруживший ее туман и посмотреть, увидеть то самое, от чего она в трепете и чего она ждет.

Вечер тих. В открытое окно врывается холодный, морозный воздух, освежая голову и с болью проникая в грудь. Легкий жар в голове от какого-то словно напряжения, и какая-то необъяснимая, ласковая теплота в душе. А вдали изредка гудят автомобили, и розоватое зарево электричества раскинулось над Парижем. Скоро уже ночь. Все спят, и в царство сна и отдыха погрузились люди с их вечными дрязгами и мишурой. Покой и отдых сошли на людей. И в этом сне, а моей безсоннице, что-то своеобразно ровное и томное умчало всего меня, окутанного неведением и болезненным трепетом, в далекий, далекий мир прошлых теней, прошлого жизненного сна. Но странно, нет в нем воспоминаний жизни, нет образов, прошлых чувств и сомнений, нет реальной видимости и жизни и своего прошлого существования в ней. Ничего нет, даже нет ее.

Но в этой пустоте все так полно и так хорошо. Мечется душа одна в изгибах своего прошлого, и спит ум, разум, спит все физическое, даже мысль воспоминаний молчит - если не считать того, что дает возможность записывать эти строки и улавливать это состояние. Вернее, разум и все другое не работает над разъяснением этого состояния, а просто лишь улавливает его и передает сюда, на эти клочки бумаги. Это состояние первый раз у меня, и я не только удивлен, но и побаиваюсь его.

Да, покой, странный покой.

А кругом тишина и сон, который нейдет ко мне, не смыкает глаз. Передо мной ее фотография в этом милом крестьянском наряде, с бусами на шее. Тонкие нежные руки оперлись о садовую скамейку, а вдали убегает сад, где за кустами сирени смутно высятся верхушки елей. И этот выцветший, когда-то красивый цветок гвоздики, присланный мне в единственном письме. Я смотрю на эту карточку, но нет тоски и обыкновенно щемящей боли в груди. Странный, непонятный и трепетный покой. Как будто все в груди остановилось и говорит: «Я верю и жду». Может быть, иногда так же спокойно подходит к людям смерть, но не так спокойно рождается жизнь. И этот вечный покой будущего еще больше отмежает себя от жизненного начала, от самой жизни. И он страшен именно этим спокойствием, своим трепетным ожиданием чего-то близящегося, страшного, но трепетно спокойного, тихого - конца.

Я, помню, писал в одной из старых тетрадей в тюрьме о смерти одного тифозного больного, умершего у меня на глазах. Тогда я пожирал глазами его смерть, стремясь в своем спокойствии подловить ту последнюю минуту, за которой уже нет жизни. Потом мне было стыдно за это, но тогда я ловил на его лице выражения испуга, ожидания; выражения чего-то такого, что словно он видел перед собой - я не уловил лишь этой минуты, и теперь я понимаю почему. Она была в том покое, который по смерти остался на его лице, несмотря на болезненную смерть и искривленное выражение лица. Покой был в глазах, в сложившихся губах, в словно затекшем искривленном лице. И этот покой был конец, была смерть.

Жутко особенно жить, когда я только что, до воспоминания об этой смерти, сам был, хотя и [в] другом и своеобразном, но тоже не естественном, не жизненном покое. И невольно проникаешься мыслью, что в жизни нет и не может быть ни покоя, ни тишины, ибо покой - удел смерти, удел того будущего, у которого нет ничего общего с настоящим, с жизнью вообще.

Понедельник. 28 Октября - 10 Ноября.

Весь вчерашний день веселился. Был на вечере «Вечернего времени», а оттуда зайдя, отправился на бал. Было скучно, и я очень досадовал на то, что пошел. На балу имел разговор с Авьерино[2], который мне передал, что меня хочет видеть В. Красинский. Я решил к нему пойти, т.к. теперь вполне стал верноподданным своего Государя (имеется в виду Император в изгнании Кирилл Первый). Правда, дико звучит, но это так, и что больше всего странно, нет этого чувства отверженности и во всей работе и мечтах, связанных с Россией - есть Имя Царя - нечто святое, что я глубоко чувствую. Пойду к нему во вторник. Думаю, будет кое-что интересное и для меня, и для дела.

Кто знает, может быть, затаенный план сможет начать реализовываться, правда, медленно и упорно, но все же будет реальностью, станет жить. Самое важное, в чем я почти уверен, это сойтись с Каз[ем-]Б[еком], который, конечно, здесь играет немаловажную роль. Думаю, союз его, меня и Соколова будет силен и крепок. Но надо его сделать, и над ним серьезно поработать.

Четверг. 31 Октября - 13 Ноября.

Завтра, вернее, уже сегодня, т.к. 1 час ночи - 1 Ноября, - Зима. Далеко от меня она, эта русская красавица, и еще дальше то, что было в одну из таких зим. Сижу и вспоминаю это прошлое, и кажется, будто я снова сейчас переживаю его. Вспоминаются те далекие, как и все, стихи Случевского, которые я написал ей в альбом, после того первого незабвенного дня.

Луна с небес льет свет холодный,
Играя блестками в снегах,
И, совершая путь свободный,
Таит улыбку на устах.

Ты помнишь, родная, эту зиму, помнишь, как эта холодная луна смотрела на нас, смеясь нашему счастью. Глупая, назвал я ее, зачем смеешься, а ты сказала, что любишь ее. Почему? Тогда я смеялся над этим, а теперь понимаю, что ты любишь ее именно за этот холодный зимний вечер - ночь, когда:

Морозом скован воздух, иней,
Алмазом на ветвях горит,
И пестрый ряд волшебных линий
От сучьев по снегу бежит.

Да, тогда была любовь, ты ждала этого дня, и он пришел. Он был глуп своим счастьем, своей любовью, как эта глупая луна. Он был мерилом нашего света, нашей любви, он светил потом до конца, как эта глупая луна до начала дня. И волшебство ушло, как уплыло наше счастье, и настал день с его реальностью, настала жизнь. И в той ночной тишине день подходил незаметно в ночных тенях, унося с собой волшебство и ласку ночи, уступая места мертвому, пустому и холодному.

Ползут, как змии, тени ночи,
Среди белеющих снегов,
И все застыло, точно очи
Похолодевших мертвецов.

И зачем это было, зачем нужно было разорвать эту волшебную повязку и разъединить нас? Кому это было нужно? Что пошлого и неискреннего было в этой любви? Ничего! И теперь страдания, теперь на мне этот тяжелый крест, и даже нельзя роптать.

Но есть Бог на небесах, и Его воля да будет над нами. Я верю в счастье, верю в то, что ты, если и разлюбила, то не забыла меня, и Бог даст, настанет день, и это счастье вернется ко мне.

Но тяжело, больно страдать, и порой в душе то страшное отчаяние, с которым нельзя совладать. И тогда, как сейчас, слабеет вера, и сомнение вновь врывается в душу. И хочется умереть. Да, счастливы те, кто умеет влюбляться, и несчастны те, кто умеет любить.

Воскресенье. 3-16 Ноября.

Видел Шерем[етевых], выглядят хорошо, завтра поеду к ним и узнаю про Россию.

Свадьба Бориса 23-го, т.е. в следующее Воскресенье, а в Пятницу мальчишник. Я буду у него шафером. Тяжело будет мне смотреть на эту свадьбу, но и приятно за него.

Вечером был в «Веч[ернем] вр[емени]» на вечеринке, было скучно и неинтересно.

Вторник. 19 Ноября - 2 Декабря.

И с тех пор прошло 2 недели и 2 дня, и я снова пишу на этих страницах. Давно отпраздновали свадьбу Бориса, и они проводят свой медовый месяц в Туре[3], где хотели осматривать старые оставшиеся замки. Свадьба была веселая, было много гостей, и все увеселялись.

В политической жизни также много нового. Н[иколай] Н[иколаевич] издал приказ, подчиняя всех Врангелю[4], чего никто не хочет, и теперь идут скандалы и раздоры, чего нет в партии Государя, которая крепнет и увеличивается и т.д.

Сегодня были Петр Шереметев, Василий и я в кинематографе и смотрели «Les miracles des loups»[5]. Нельзя себе вообразить что-нибудь лучше, красивее и интереснее. Все захватывающе и прямо безподобно, и оставило на меня наилучшее впечатление.

Во мне самом случилась странная перемена, которой я не могу понять. Словно я ожил и повеселел, но отчего? Как-то дико себя чувствовать вновь и видеть всю жизнь совсем другими глазами. Странно?!!

Среда. 20 Ноября - 3 Декабря.

И свершилось то, чего я последнее время никак не ожидал и о чем когда-то боялся думать. К[атя] вышла замуж за А[мелова] после своей болезни.


Кадр из фильма «Чудо волков», 1924 г.

Странное совпадение: вчера был этот дивный вечер, когда что-то повернулось во мне, открыло глаза на жизнь и ее радости, на ее красоту. Дало желание жизни и что-то другое, неосязаемое, но от которого спала пелена с глаз, и я все увидел в новом, давно уже не бывшем со мной свете. Это было вчера вечером. Под этим впечатлением я шел домой пешком как в каком-то дурмане, жадно вдыхая свежий воздух и наслаждаясь всею грудью этим новым, хорошим и свежим самочувствием…

А сегодня утром пришла открытка от т[ети] Наташи по счету D/13 с этой вестью. Я прочел, и что-то вздрогнуло во мне, что-то дрожит и сейчас, но мысли мало направить в эту сторону. Лишь первый момент мне было грустно, а потом смешно. И теперь у меня сверлит мысль, воспоминаю ту дуэль, которая предрекла участь А[мелова]. Условия он не выполнил, забыв или нарочно не выполнив то, что он проиграл. Он испугался смерти, вернее, наплевал на честность в душе и стал тем, кого я называю трусом и подлецом. Так вот, написать об этом или нет? Да, все кончено, а может и надо? Судьба!

И лишь теперь не только не больно, но и не тяжело, и виной тому вчерашний вечер. Единственное, что осталось, это сознание, что надо что-то сделать, но что - я не знаю, и мне так лень. «Роман кончен, началась история», - сказал Император Николай I[6]. «Роман кончен, началась жизнь», - скажу я.

И эта жизнь меня тянет вперед. Куда? Зачем? Поздно думать! Водоворот закружил меня, и я иду туда, куда все, к торжеству Святого Креста над сатаною или к славной смерти. Но моя собственная жизнь? Есть ли она? Она только начинается с сегодняшнего дня. Разбитые куски моего я, моей души под страшным ударом сошлись вместе, и жизнь ожила, забилась ровно - так, как бьется у всех живущих просто, без качаний, без слишком глубоких, ни на чем не основанных чувствах. С сего дня начал жить и я.

Но любовь, старая, прошлая, есть ли она во мне, осталась ли? Странно, но ее - нет или, во всяком случае, сейчас я ее не ощущаю, и таковой, как она была, - не знаю. А между тем постепенно рождается досада и тихонько вкрадывается месть. Нехорошее чувство, и я его все время отгоняю. Мстить - значит быть слабым. Месть есть порок человеческой слабости, и надо пересилить себя, надо подумать о других и дать им возможность найти то, что не мог найти сам. Во мне говорит христианское чувство, но оно тяжело дается, и, откровенно говоря, я не знаю, выдержу ли эту марку и остановлю ли себя от порока. Да, а все-таки все кончено? Странно?!

И теперь мне кажется все то, что было, что прошло, какой-то глупою, дурманною песнью, которая не принесла с собой истинной любви, а взбудоражила некоторые стороны, смутила ум и часто смущала душу.

Сижу и перечитываю старое, и кажется все это таким далеким, пустым уже и диким, что смеется в душе над собой. Но все же это было что-то внутреннее, ибо минутами были толчки, были какие-то невидимые нити, протянутые внутри между мной и ей. Что это было - любовь? Не знаю, но думаю, что что-нибудь в этом роде.

Все кончено. Кончается и тетрадь, и с новой, если я заведу таковую, начнется новая жизнь. И, вероятно, «она» больше не будет играть роли в моей жизни. Я предоставлен сам себе и больше не отвечаю за свое внутреннее, за свое святое святых перед ней. Неужели меня кто-нибудь может упрекнуть за это, за то, что сейчас во мне нет любви, в непостоянстве и слабости. Кто знает, может, и да, но сейчас я еще как одурелый, и, может, пройдет первая минута и старое чувство вернется. Да, может быть, но что-то не верится, да и не хочется его! Зачем? Как может оно быть, когда уже не может быть надежды, когда все прошлое, все, что было до сего дня, есть - самообман. Минуты слабости казались болью и мучением, казались внутренним чувством - любовью.

Минута отрезвления, конца, которого я недавно назвал слабостью и даже непостоянством, оказалась силой, оказалась началом новой жизни.

Роман кончился - началась жизнь!

Да будет же Воля Твоя, Господи, и да поддержит меня на моем новом жизненном пути. Будьте счастливы и Вы Там!

- Конец -

П. Горсткин.

P.S. Может быть, когда-нибудь после моей смерти эти листы попадутся человеку любившему так глубоко, как я, пусть он прочтет их и поймет, что настоящая любовь та, которая:

Все прощает, все забывает, всем хочет добра, всему надеется, верит и никогда не падает духом.

Воля Всевышнего сильнее нас, и потому неправы те, кто куют свое счастье, основываясь, как я, на личной гордыне, на желании во что бы то ни стало сделать то, что мне хочется, несмотря на все препятствия и абсурдность.

P.P.S. Мой Роман начался с большого «Исходящего» и вмещает в себя, кроме него, две маленькие книжки, написанные в тюрьме, другую большую, написанную после тюрьмы, и три тетради, написанные во Франции. Эта последняя.

Если кто захочет их издать, пусть лишь поменяет имена, препятствия к издателям не имею. Может быть, он послужит уроком «юношам-несчастным» от любви.

Ненастоящая любовь - злая шутка.


[1]. Ржевуский Александр Адамович (1893-?), из потомков русской ветви графов Ржевуских, в 1913 окончил Александровский лицей, служил в МИДе. Участник Гражданской войны, корнет Кавалергардского полка ВСЮР. Во Франции был членом Объединения бывших воспитанников Александровского лицея. Вероисповедания католического, принял монашество.

[2]. Авьерино Владимир Семенович (1903-1990), участник Гражданской войны в составе ЛГ Уланского полка. В эмиграции во Франции, инженер по образованию, журналист, шахматист и общественный деятель. Один из активистов молодежных монархических организаций, особенно младороссов, организатор Международного шахматного клуба, сотрудник газеты «Русская мысль».

[3]. Тур - средневековый город на р. Луаре, известен своим Кафедральным собором Сен-Гатьен. Вблизи Тура располагаются старинные замки долины Лауры.

[4]. На основании письма Императрицы Марии Федоровны от 21.09.1924 об осуждении действий В.К. Кирилла Владимировича, В.К. Николай Николаевич (младший) в письме барону П.Н. Врангелю от 16.11.1924 принял на себя руководство всеми военными и гражданскими организациями русской эмиграции, после чего последовал приказ Главнокомандующего РА генерала П.Н. Врангеля № 53 от 3.10.1924 г. о подчинении всех членов РОВС В.К. Николаю Николаевичу Романову. В Дневнике фамилия Врангель в этом месте сознательно, намеренно искажена на «Вранжель», мы считаем это несправедливым и потому убрали искажение из основного текста.

[5]. Фр. Чудо волков, историческая драма времен Людовика XI, снятая в 1924 г. французским режиссером и актером Раймоном Бернаром.

[6]. Фраза «Роман кончен - начинается история» была произнесена австрийским канцлером князем Меттернихом при погребении Российского Императора Александра I.

46
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
0
0
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru