Мальчики

Мое знакомство с Ромой и Сережей произошло в первые годы перестройки, когда критический взгляд на жизнь овладел всеми. Меня, молодую корреспондентку, пригласили на один из хлебозаводов разобраться в конфликте. Письмо написали школьники-старшеклассники, которые проходили практику на комбинате. Они не поладили со своими педагогами и решили прибегнуть к помощи печати. Это были времена особые: взлет политической активности заразил даже детей. Ни до, ни после школьники и не подумали бы критиковать учителей: в советское время просто не смели, а нынче — зачем, чего критиковать, когда столько разных школ. Не нравится, так меняй.
И я в белом халате ходила по разным цехам в сопровождении возмущенных мальчишек и девчонок и критическим взглядом следила за процессом выпечки хлеба, вместе с ребятами лазила под печи: «Вон-вон там глядите, крыса пробежала!» — ковыряла корку городской булки: «Вы посмотрите, это ведь таракана запекли, а сами нам говорят о правилах личной гигиены и рабочей санитарии! Фальшь! Ложь!»
И ведь надо же, какие времена — учителя по трудовой практике и ответственные работники не смели к нам подойти, а стыдливо жались где-то сзади, следуя за нами на почтительном расстоянии...
Вот так, пройдя все цеха, я оказалась в кондитерском цехе, где выпекалась всевозможная сдоба, кексы, рулеты. Здесь я и увидела этих двух мальчишек: ушастого, веснушчатого Ромку и вихрастого крепкого Сережу. Все остальные ребята понемногу рассеялись, но успели шепнуть мне, что у Сереги отец — сам директор завода. «Вот его на самое сладкое и поставили! А Ромку сунули сюда просто за компанию — они в одном классе учатся». В кондитерском цехе произошло то же самое, что и везде — взрослые рабочие, узнав, что я корреспондент и явилась по критическому письму школьников, тут же исчезли, а я осталась с двумя учениками.
Но тут мне, по вполне понятным причинам, жаловаться на жизнь не стали, и я просто сидела и разглядывала всевозможные вкусные вещи.
Конечно, наблюдала и за мальчиками. Ох, и веретено же был этот директорский сынок! По-моему, он просто лоботрясничал. Он все время шпынял беднягу Ромку, то толкал его, то дразнил, совсем не обращая на меня внимания, и лишь время от времени успевал вынимать из печи готовые кексы. Почти всю работу выполнял Рома, отмалчивался и только пыхтел. «Директорский сынок, наверное, совсем забил его», — подумала я и ошиблась. Ромка не выдержал и бросился с кулаками на обидчика. Он махал руками, как мельница, а тот только хохотал и увертывался. Но, окончательно выведенный из себя, Ромка вдруг толкнул Сережку и тот полетел прямо на лоток с рулетами. Упал на него и раздавил многие из них в лепешку. Я вскочила: «Ну что же вы наделали!» Сережка поднялся и, отряхнувшись, совершенно равнодушно бросил: «Ничего страшного. Я — плачу!» И потом принялся преспокойно уплетать раздавленные рулеты, махнул рукой Ромке: «Чего испугался? Давай ешь!» Они поедали рулеты, а я невольно улыбалась, глядя на их веселые перепачканные физиономии.
— Мой отец любит повторять: «Вкушай от древа труда, чтобы научиться отличать добро от зла». Вот я и тружусь в поте лица, — проговорил Сережа с набитым ртом.
Признаюсь, меня несколько покоробило такое прочтение Библии, хоть и от истинной веры я, тогда комсомолка, была еще далека. «Наверное, твой отец имел в виду совсем другое?» — осадила я его строго.
— Конечно, совсем другое, — захохотал он. — При слове «добро» он вот так щелкал пальцами, — Сережа это изобразил, — а при слове «зло» показывал фигу.
— Деньги он имел в виду, богатство, — серьезно пояснил Ромка, — учись, мол, зарабатывать.
Я смутилась. «Вот ведь кулацкое воспитание», — подумалось мне. А вслух сказала: «Ну не знаю, может быть, уметь зарабатывать тоже важно, но главное же — трудиться для людей, для них приносить пользу...»
Я встала, попрощалась и быстро пошла к выходу, ведь мне еще надо было поговорить, наконец-то, с учителями и с заводскими работниками. В дверях меня вдруг нагнал Ромка, красный и взволнованный: «Вы не думайте, Сережка не такой. Он совсем не жадный парень. Он мой друг, и вы не смотрите, что мы с ним все время ругаемся... Мы быстро миримся». Я кивнула ему, а он быстро убежал назад. Смешные и милые мальчишки.
Прошло время — огромный виток жизни, когда стало меняться мировоззрение, люди потянулись за духовным, перед каждым обозначился путь — мучений, разочарований, надежд... Когда душа металась в поисках Истины и непросто было понять, где ее найти... И благ оказался тот, кому было дано познать Бога! Спотыкаясь на каждом шагу я, как и многие мои сверстники, брела ко Господу, Свету Истины, устремившись к Нему всей душой, — но как много близких и дорогих мне людей разошлись со мной в этом пути!..
...В одном из возрождающихся монастырей я встретила Ромку — повзрослевшего и даже чуть постаревшего веснушчатого мальчика. Он нес послушание пономаря. Я верила и — не верила своим глазам. Узнавала и — не узнавала. Радовалась и — давила в себе эту радость: ведь это скорее всего ошибка, просто молодой послушник похож на Ромку. Но после службы я не выдержала, протолкалась к нему и коснулась его плеча: «Простите, Христа ради. Вы — Роман?»
— Роман, — ответил он удивленно. Меня он не узнавал.
— А вы еще школьником работали в кондитерском цехе. Я писала статью о ваших товарищах. Помните?
— Да-да, — сначала нерешительно, а потом уверенней и радостней сказал он. — Да-да, вспомнил.
— Значит, Рома, ты здесь, в монастыре? — сразу переходя на «ты», продолжала я. — Как это хорошо! Слава Богу, что привел Он тебя к Себе! А где же Сережа? — спросила я с таким же подъемом и — осеклась. Лицо молодого послушника как-то осунулось, а глаза стали глубокими и какими-то ранеными. Передо мной был не прежний улыбчивый лопоухий мальчишка, а человек, который пережил большое страдание. Пережил, но не сломался, а возрос страданием...
Мы медленно шли по монастырскому кладбищу. Ромка рассказывал, а я слушала:
— Очень часто Господь приводит нас к Себе через скорби и беды... Такая беда случилась и со мной. У меня была невеста — наша с Сережей одноклассница. Дружили мы с ней давно, а в старших классах полюбили друг друга, — он говорил негромко, но видно было, что каждое слово дается ему с трудом. — Вот... Не знаю, как это получилось, но она стала совсем другой. Летом я уехал на практику (мы учились с ней в разных институтах), и нескольких месяцев было достаточно, чтобы... В общем, она связалась с наркоманами и сама стала наркоманкой. Я сразу же, при первой встрече понял, что произошло что-то страшное. Она меня избегала, ушла от матери, бросила институт. Я ее несколько раз отыскивал и пробовал вытащить из всего этого, но она сделалась другой, чужой. Сейчас-то я понимаю, что она стала рабой самому сатане и понимаю, что помочь ей без Бога, без Церкви я ничем не мог. Но тогда я этого не знал — в отчаянье метался по врачам, по больницам...
Как-то раз в те дни я встретил Сережку, мы с ним тогда уже редко виделись, и, не в силах сдержаться, рассказал ему все. Он ответил — мне тогда показалось — очень жестко, жестоко даже: «Оставь ее. Ты ей уже ничем не поможешь. Она слишком далеко зашла. Я ее видел...» Конечно, я не стерпел и разругался с ним в пух и прах. Но Сережка оказался прав. Через полгода она погибла страшной смертью — накололась наркотиков и повесилась. И тогда я решил пойти в ее притон (я знал одно из тех бесовских мест, где она бывала, выследил ее), — Ромка сжал зубы, помолчал и продолжил, — сейчас очень плохо все помню, я был не в себе. Кричал, обвинял этих нечеловеков в смерти Светы, хотел поджечь их притон. Дело кончилось дракой, меня чудом не убили, и тут вдруг появился Сережка. Он буквально вытащил меня оттуда, бросил в свой «Жигуленок» и увез. «Ты откуда взялся?» — спросил я его, когда немного пришел в себя.
— Я наблюдал на тобой после похорон и боялся, что ты выкинешь что-нибудь подобное. И оказался прав. Теперь тебе нужно опасаться их, Ромка. Они могут отомстить.
Я ответил, что не хочу больше жить.
— Глупо. Тебе обязательно нужно жить, — сказал он. — Я отвезу тебя за город к моей тетке. Оставайся пока у нее.
— А что потом?..
Сережка долго молчал, мы все мчались вперед, и, наконец, он ответил:
— Я думаю, только в одном месте ты сможешь от них спастись.
— Где?
— В монастыре...
Меня удивил его ответ. Я не замечал в Сережке особой религиозности. Впрочем, он всегда был непростой, этот Сережка, и один Господь ведает, какой была на самом деле его душа... Три дня я прожил у его тетки на даче, как вдруг пришла телеграмма о смерти Сергея. Его нашли убитым в кустах, около его дома.
— Он умер за меня, — раздельно и с силой произнес Рома.
Я перевела разговор на монастырь, и Рома мне поведал о том, как он обрел здесь помощь, утешение и смысл жизни. Обрел удивительных наставников и братьев.
Мне не хотелось доставлять новые страдания молодому послушнику воспоминаниями о былом, но при нашем прощании Рома сам неожиданно вернулся к этому:
— А вы знаете, меня именно смерть Сережки привела к жизни. После самоубийства Светы мне все казалось безсмысленным. И тут вдруг вторая смерть близкого мне человека, к тому же я чувствовал в ней свою вину. Это должно было меня подкосить окончательно. Но нет, она меня, наоборот, сделала сильным. Я будто очнулся от спячки и увидел Путь…

Марина Грязнова

03.11.2000