‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Мой Петербург

Потомок старинного дворянского рода рассказывает…

Потомок старинного дворянского рода рассказывает…

Об авторе. Алексей Михайлович Олферьев родился 16 мая 1946 года в Москве. Окончил медико-биологический факультет 2-го Московского медицинского института им. Н.И. Пирогова. Кандидат медицинских наук. С 1979 г. старший научный сотрудник в Кардиологическом научном центре, где последующие 30 лет посвятил исследованиям распространенности биохимических факторов риска сердечно-сосудистых заболеваний. Преподавал в Московской медицинской академии и в Медико-стоматологическом университете, а также в сельскохозяйственной академии им. Тимирязева.
Заместитель председателя Общества потомков участников Первой Мировой войны. Также заместитель председателя Обществ потомков участников Отечественной войны 1812 года. Кавалер орденов Святого Станислава III степени и Святой Анны III степени (награды Российского Императорского Дома). Занимается изучением истории своего старинного дворянского рода, в котором было много достойных людей, служивших России на протяжении столетий. В наших изданиях уже опубликованы дневники его прабабушки, Натальи Александровны Ивановой. Публикуются дневники его дяди, Павла Сергеевича Горсткина.

Мой Петербург начался задолго до того, как я его увидел. Может, с рассказов родителей и бабушек о музеях и театрах, об учебе в Смольном, а может, о том, кто из родных умер от голода в блокадную зиму. С портрета деда, Сергея Павловича Горсткина, в форме гардемарина Императорского флота. И, наконец-то, долгожданная поездка на зимние каникулы с мамой в заснеженный Ленинград, мороз за минус 20 градусов, ветер. Гостили у многочисленной родни, где по вечерам нескончаемые разговоры и традиционный ленинградский «студень». В ленинградских квартирах тогда топили печки, местами еще были неубранные горы кирпича от разбомбленных домов. По субботам все дружно шли в бани, и строго в коммуналках соблюдали утреннюю очередь в туалет и экономию электричества. Люди ходили по панелям, а не по тротуарам, и покупали булку, а не белый хлеб, что сильно отличало от Москвы. Ни один ленинградец не бросит ни кусочка еды, ни тем более хлеба.


Горсткин мост в Санкт-Петербурге. Назван так в честь предков автора статьи Алексея Михайловича Олферьева.

Долгожданный «Эрмитаж», Зимний дворец - почти сразу Рыцарский зал! Затем - «Кричащий павлин», фонтан слез, потом картины, троны, шпалеры, фигура Петра Великого. Вот место, где заседало Временное правительство с А.Ф. Керенским во главе - «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время». Повзрослев, узнал, что сестра Керенского Анна была замужем за Василием Олферьевым, но об этом в моем детстве все родственники молчали.

Вот зал, где мама останавливает и, напоминая строки Пушкина: «В чертогах русского царя палата есть…», - просит внимательно посмотреть на портреты. И здесь в «Эрмитаже» находишь с детства знакомый портрет пращура-генерала, героя Кульма и многих других сражений, Якова Алексеевича Потемкина. Но надо запомнить, где висят портреты и иных родственников: братьев Панчулидзевых, Дениса Давыдова и других. И тут начинаешь чувствовать, что ты не гость в этом дворце, в этом городе - он и твой город, твой дом.

Через Летний сад на Пантелеймоновскую, тогда улицу Пестеля, к родным. Сначала к тете Кате (Владимировне) Андреевой, в их «дореволюционную» квартиру. Ее муж Николай Николаевич известный профессор, поэтому их не выселили из собственного дома, не конфисковали книги и даже не очень уплотнили. Тетя Катя писала научно-популярные и детские книжки. В их доме надо было вести себя очень чинно и прилично. У них тогда жила внучка Наташа, моя сверстница и, конечно, вся такая примерная, в очках и с бантиками в косичках. Пока взрослые беседовали, порой по-французски, детки занялись своими делами и довольно быстро устроили возню и гонки по квартире, помешав деду сочинять какой-то очередной труд. Однако, остыв, мы вполне чинно вели себя за обедом.

Когда мы были на Дворцовой площади, я всё искал те ворота в Зимнем дворце, которые «брали штурмом» в знаменитом фильме «Ленин в Октябре». Конечно, я спросил об этом тетушку, на что получил ответ, что никакого штурма не было, все это выдумки и все было значительно скромнее. Тетя Катя принадлежала к известному роду Метальниковых и Келлеров-Винеров. У них до революции были большие пороховые и нефтеперерабатывающие заводы, и дом этот принадлежал их семье. А еще у них было имение в Крыму - Артек.

От тети Кати через «черную лестницу» шли в соседнюю квартиру к братьям Метальниковым. Владимира Дмитриевича я знал хорошо, потому что он часто бывал в Москве. Он был писатель-драматург, известный переводчик и блестящий рассказчик. Ему принадлежит авторство сказочного спектакля для театра кукол «Птичье молоко», а я был первым ребенком, оценившим эту сказку. С семьей его брата Михаила близость растянулась на долгие годы, в каждый приезд открывая в нем какие-то новые удивительные черты. В отличие от брата он создавал впечатление очень спокойного, типичного кабинетного ученого. Зная, что дядя Миша всю жизнь занимался проблемами санитарии, разработкой каких-то правил и методичек, я был удивлен, увидев у него боевые награды. А он всю войну работал в госпиталях Ленинградского фронта. В 41-м году он сумел провести через линию фронта оказавшийся в окружении госпиталь с ранеными. А сколько усилий он предпринимал как санитарный врач, чтобы избежать эпидемий в блокадном городе. Уже студентом-медиком приезжая к нему, я узнавал о работах его выдающегося дяди, микробиолога Сергея Ивановича Метальникова (о нем как об эмигранте помалкивали тогда), о его философских трудах «Жизнь после смерти» и проблемах биологического безсмертия. А полвека спустя книги дяди Миши об организации первой помощи в полевых условиях и санитарной обработке оказались весьма полезны при подготовке мной курса лекций для студентов. Его жена, тетя Катя (Николаевна), красивая, изящная и энергичная дама, сохранившая на всю жизнь аристократический «английский» стиль. Даже «беломор» в ее руках смотрелся на удивление элегантно, а простой омлет всегда был сложен пополам, как «раньше было принято». Но без цирлих-манирлих. Тетя Катя выросла в Гатчине, где ее отец был Управляющим дворцовым хозяйством. Когда открыли мемориал на Московском проспекте, она возмущалась, что ленинградки изображены в ватниках. Откуда могли быть ватники у горожанок? Тогда, выходя из дома, надевали на себя все самое теплое и самое лучшее, потому что никто не знал, вернется ли в свой дом или это будут руины. Но жили и работали, и не видели в этом героизма, не до того было.

Дядя Миша во время войны иногда мог забежать домой, чтобы как-то помочь семье брата Петра и старой экономке. Но однажды он нашел только еле живого племянника среди умерших родных. Голод и холод унес всех: бабушку и старую няню, маму и сестру. К счастью, дядя успел племянника Сашу доставить в госпиталь, а затем по Дороге Жизни отправить на Большую землю. Потом была долгая дорога на юг с детским домом, были бомбежки, разбитые эшелоны, и голод, не такой как в Ленинграде, но все-таки голод. Зная, что его дядя Володя был эвакуирован в Узбекистан, вдвоем с товарищем пробился в Среднюю Азию и нашел дядю. И это в 12-летнем возрасте. В конце войны Сашу отправили подлечиться в лучший пионерский лагерь, в Артек - в его «собственное имение».

Теперь нет никого из родных в этом доме, но, бродя по Питеру, не забываю подойти к углу Соляного и Пантелеймоновской, чтобы вспомнить все были и легенды этого дома. Представляю, как в мерзкие дни начала марта 1917 года сюда приходил брат моей мамы, Павел Горсткин - тогда лицеист. От них, минуя патрули революционеров, Павел пробирался дворами к зданию «Уделов» (это на Литейном), где жили другие родственники - Панчулидзевы. Еще в 90-е годы этими дворами можно было пройти, теперь везде заборы и ворота на запоре.

Но уже не машет приветливо тетя Катя со своего балкончика, и нет булочной напротив «Гангутской» церкви, куда посылал по утрам дядя Володя, приглашая на кофе: «Друг мой, сбегай за свежими булочками, пока я заварю кофе». И там всегда по утрам были теплые французские булки. А дядюшка за кофе рассказывал новости ленинградского «бомонда», о новых театральных постановках, о выставках. Но он, как и брат, никогда не любил говорить ни о войне, ни о Блокаде города. Как-то весной мы ездили в Александро-Невскую Лавру, и он показал, где были старинные могилы родственников. А кого унесла война - лежат в братских могилах, даже неизвестно где. Многие на Пискаревке.

Пройдя дальше по Пантелеймоновской до Литейного, упираешься в Спасо-Преображенский собор - один из немногих действовавших в городе. Именно в нем крестили большинство детей из центра Северной столицы, в том числе и Президента России Владимира Владимировича Путина.

В конце XIX века на Пантелеймоновской жил и брат моего прадеда, Александр Александрович Олферьев с женой Александрой Петровной и сыном Александром-младшим. Судьба не была благосклонной к «младшему». Первым ударом была смерть жены при родах. Оставшись с маленькой дочкой, Александр-младший вскоре женился на баронессе Анне Николаевне фон Левендаль и уехал на службу в Среднюю Азию. Будучи судьей, Олферьев стал врагом местных террористов-революционеров, и в 1906 году в Чарджуе они подло (в спину) застрелили его. Осталась молодая вдова с тремя детьми, на долю которой выпало немало бед. В 30-х годах она жила в Виленском переулке. Их единственный сын Георгий был расстрелян в 1938 году в день своего 33-летия. Вдова сына с детьми была отправлена в Среднюю Азию, и только в XXI веке потомки двух ветвей Олферьевых нашли друг друга.

Тогда же я впервые услышал о маминой двоюродной сестре Леночке Скрябиной, дочери Александра Павловича Горсткина. Они часто бывали до войны друг у друга. Говорили, что ее с детьми, мамой и няней эвакуировали весной 1942 года. Ее муж, Константин Дмитриевич, вернувшись с фронта, искал их после войны, но безрезультатно. Но взрослые тогда говорили все с какими-то недомолвками. Скрывали от детей какую-то тайну. В начале 60-х годов возобновилась переписка мамы с ее братом, который эмигрировал в 20-х годах и жил в Марокко. Он и сообщил подробности о трагедии этой семьи.

Тетя Леночка эвакуировалась весной 1942 года через Ладогу. В Череповецком госпитале сумели выходить ее сыновей, но маму спасти не удалось. И в начале лета их семью эвакуировали в теплые края, на курорты Северного Кавказа. Но началось летнее наступление германцев на юг, и вся семья оказалась в оккупации. Надо было выживать, а значит работать, ее знания языков давали неплохой заработок, но и создавали проблемы в будущем. Она прекрасно понимала, какая судьба ожидала ее и детей в СССР, учитывая ее происхождение: отца-белоэмигранта и брата-«врага народа». И когда началось наступление Красной Армии, она решила уходить на Запад. Уже в Германии она сумела связаться с родственниками - эмигрантами первой волны, а после войны перебралась в США. Кто не был в шкуре эмигранта, тот вряд ли до конца поймет, что приходилось переносить людям, чтобы выжить и устроиться в новой стране. Но Елена Александровна пробилась, стала, в конце концов, университетским профессором русского языка. А главное - сумела воспитать и дать хорошее образование сыновьям. Но в 1963 году случилась уму непостижимая трагедия. Ее младший сын Юрий, которой выжил в блокадном Ленинграде, уцелел во время войны, получил прекрасное химическое образование, - поехав на отдых в Европу, остановился на ночлег вместе с невестой в гостинице «Македония» в Скопле. В тот июльский день они и погибли во время землетрясения. После этой трагедии тетя Леночка в память о сыне издала свои воспоминания «В блокаде». Уж не помню, какими путями эта книга попала к нам, но после ее прочтения стал чаще расспрашивать ленинградцев о том, что они рады бы были забыть, но чего забыть невозможно.

Прошло много лет, наступили 1990-е годы, и стали происходить невероятные вещи. Случайно в разговоре с приехавшими из России Елена Александровна узнала про нашу московскую семью. Списались, созвонились - начали восстановление семейного единства, разрушенного войной. Тетушка неоднократно, но безуспешно пыталась узнать судьбу сына расстрелянного в 30-е годы ее брата Георгия. Благодарение Господу Иисусу Христу и Его Пречистой Матери, ибо в день Покрова Богородицы я обрел адрес ее племянника. Можно представить себе удивление Владимира Георгиевича, в то время уже персонального пенсионера союзного значения, когда он узнал, что его разыскивает родная тетка из Америки. Дальше было как в доброй сказке - родня обрела друг друга. Приезжали уже в Санкт-Петербург и ее старший сын Александр - известный ученый фармаколог, и внучка Раиса - участница многих международных социальных проектов. Общими усилиями издали книгу воспоминаний тети: «Записки о жизни».

Чаще всего, приезжая в Петербург, я останавливался у папиного двоюродного брата, Христиана Владимировича Кавоса (ударение на 1-м слоге). Угол Достоевского и Разъезжей, комната в многолюдной коммуналке, круглая печка, раскладушка для гостей. Дядя Христиан, всегда что-то читающий, со слегка трясущейся рукой - результат контузии на фронте. И всегда вопросы о том, какие музеи и выставки я успел посмотреть, что нового в кино, в театрах, что важно прочитать. Кладезь всякой информации. От него узнал, сколько ценнейших полотен из коллекции Эрмитажа продано за рубеж, сколько уничтожено храмов в 30-е годы. И тяжелейшие рассказы о войне, о Блокаде, о том как фашисты не щадили Ленинград и ленинградцев, о сожженном Царском селе и Петергофе. Даже о том, как расстреляли пожилую пару убийц-людоедов. И как-то не укладывалось в голове, что этот высокоинтеллигентный человек, потомок одного из основателей русской оперы, ненавидевший кровопролитие, почти четыре года провел в окопах под Ленинградом. Война для него закончилась под Ригой осенью 44-го, когда он был ранен. Пожалуй, именно он научил любить Северную Пальмиру не как музей под открытым небом, а как живое, созданное людьми чудо.

…Где же, что ум воспитали,
Классиков книги, искусство,
Все, что так бурно сжигали
Немцы - лишенные чувства?

Нет уже больше квартиры,
Только зола, да обломки,
Но торжествуют сатиры -
Гуннов прямые потомки.

Снег все кружится сильнее,
Землю плащом прикрывая.
Было б в сто крат веселее,
Будь ты со мною родная.

Не жаль квартиры, нимало
Книг, и картин или платья.
Лишь бы я мог, как бывало,
Взять тебя снова в объятья!

Кавос Х.В.
10 ноября 1941. Дибуны.

Это отрывок из письма жене после того как осенью 41-го года их дом на улице Марата разбомбило. Погибло все. А в семье Кавос сохранялись вещи, связанные с миром искусства и архитектуры старой России. Прапрадед Христиана Владимировича Катарино Кавос, венецианец по рождению, был композитором и дирижером. Он был «директором музыки» Императорских театров, и по праву считается одним из основателей русской оперы, потому что писал музыку на русские сюжеты. Его патриотическая опера «Иван Сусанин» не сходила со сцены первую половину XIX века, и он же помогал М. Глинке в постановке «Жизни за Царя».

Кавосов в XIX веке хоронили на лютеранском Волковском кладбище. Но бомбы и снаряды не щадили ни живых, ни мертвых. Пострадали и надгробные памятники Кавосов, особенно Альберта (создателя Мариинки). Уж не знаю, кому из советских деятелей от культуры пришло в голову собрать надгробия знаменитостей, в том числе и К.А. Кавоса, в некрополе возле Александро-Невской Лавры. Бог им судья.

Жена дяди Христиана Галина Касьяновна из рода Ладыгиных, оставшись без крова, нашла приют в доме, где жила семья ее сестры, на углу Разъезжей и Достоевского. В то время освобождалось много комнат, а лишившихся жилья было немало. Учет и контроль были достаточно строгими - город был на военном положении, было немало диверсантов, да и мародеров. На окраине города разбирали деревянные дома на дрова, а людей переселяли в пустующий жилфонд. Чтобы выжить, женщины объединялись, помогали друг другу чем могли, выхаживали больных и хоронили мертвых. Те, кто выжил, в первую блокадную весну совершили настоящий подвиг - очистили город от трупов и нечистот. В ту первую страшную зиму сдружилась тетя Галя с овдовевшей Ниной Александровной, переселенной с окраины.

Уже после смерти тети Гали мне достался блокнотик, в который она переписывала письма с фронта от своего Христюши, а письма были в стихах. Всю осень 41-го года в них звучала только грусть и ненависть к гуннам, а после Рождества тон стихов изменился, в них появилась уверенность в Победе. Голод, холод, смерть - но уверенность в Победе.

Полгода, как вдали от дорогого сердца
С истерзанной душой встречаю я бои.
И месяцы прошли, как под налетом немца
От нашего «угла» остались «угольки».

И что ждет впереди, мы и того не знаем,
Быть может смерть, быть может, торжество?
Но, как бы ни было, а все-таки встречаем,
Хотя и не вдвоем, Святое Рождество.

Но что же делать нам? Пойдем дорогой бури!
В боях за Родину прольем, быть может, кровь,
Но в грязи и в поту, чистей небес лазури,
Мы пронесли взаимную любовь.

8 января1942. 4 часа утра.
Дибуны. Кавос Х.В.

Всегда приезд родных москвичей - праздник в квартире 17 на Достоевского, 30. И конечно надо навестить семейство тетушкиной сестры, Мусакиных, в квартире 27, и конечно надо позвать подругу Ниночку из 29-й квартиры. К тому же ее дочка Тамара - крестница тетушки (крестили, конечно, в Преображенском соборе на Литейном). Ради приезда московских любимчиков (моих родителей и кузенов, брата или меня), тетушка звонила своей двоюродной сестре, Наталии Михайловне Дудинской, чтобы получить контрамарку в Мариинку (тогда театр им. С.М. Кирова). Мариинский театр со своим прекрасным, не московским репертуаром всегда притягивал. А билеты на хорошие постановки достать было нелегко. Потом в театре начал работать племянник тети Гали, Кирилл Мусакин. И нам стал доступнее этот сказочный мир.


Спасо-Преображенский собор - один из имперских символов Санкт-Петербурга.

Во многом благодаря дядюшке и Кириллу я научился бродить по Питерским улицам и переулкам, впитывая удивительный дух этих мест. Обычно пешком по Разъезжей, мимо Пяти Углов. А дальше - Александринка, памятник Екатерине Великой, Невский проспект, Аничков дворец - еще недавно Дом пионеров, и знаменитая Публичная библиотека, в которой перед войной работал брат деда, С.П. Олферьев. Невский проспект с его Аничковым мостом, с кафе «Север» (для петербуржцев - «Норд»), где подавали знаменитое мороженое, с первой в стране «Пирожковой», где можно было выпить чашку бульона с вкусными пирожками. Книжный магазин в доме Зингера, с его глобусом («крутится, вертится шар голубой…»). А напротив - шедевр Воронихина, Казанский собор. Перед ним памятники освободителям России от Наполеона: М.Б. Барклаю де Толли и М.И. Кутузову. Это теперь люди приходят в храм помолиться и поклониться могиле фельдмаршала, а при советах в соборе был музей истории религий и атеизма. Нашли применение, хорошо еще, что не взорвали. Повезло и Исаакиевскому собору - приспособили под маятник Фуко.

Берегами канала Грибоедова (Екатерининского) приятно дойти до «Николы Морского» - когда-то главного собора Гвардейского экипажа, миновав который окажешься на Театральной площади, с Консерваторией и Мариинским театром.

Если мимо театров пройти к Мойке, а затем вдоль Крюкова канала и нового Морского музея (бывший «Морской корпус») можно выйти на Галерную улицу, где у госпожи Брискорн снимали квартиру молодожены Пушкины. А к этому дому примыкает дом на Английской набережной, 52, в котором жил мой пращур, Яков Алексеевич Потемкин, последней женой которого была Ольга Федоровна Брискорн. Яков Алексеевич поселился в этом доме, будучи уже генералом, командиром Лейб-гвардии Семеновского полка, героем Отечественной войны и Заграничных походов. Восприемниками его при крещении были Императрица Екатерина Великая и Светлейший Князь Григорий Александрович Потемкин, который приходился ему двоюродным дедом. Образование он получил в Пажеском корпусе и был камер-пажом при Императоре Павле Петровиче. После убийства Императора Павла I Яков Потемкин был переведен из поручиков Лейб-гвардии Конного полка в Лейб-гвардии Егерский полк. Уже в чине полковника участвовал в Австрийском походе и отличился при Аустерлице. В Прусской кампании лично водил солдат в штыковую атаку, был награжден золотым оружием «За Храбрость» и орденом Святого Георгия IV степени. В войне со шведами был награжден орденом Св. Владимира III степени. Из-за болезней и смерти первой жены и дочери вынужден был уйти в длительный отпуск. Но в 1812 году он, командуя 48-м егерским полком, сражался под Витебском, Рудней и Смоленском, удерживал авангард Мюрата в Можайске и при селе Крымском, командовал егерской бригадой, прикрывавшей отступление основных сил в Тарутино. Заслужил чин генерал-майора и орден Св. Анны I степени с алмазами, а в декабре был назначен командиром Лейб-гвардии Семеновского полка. Пик его славы был в августе 1813 года при Кульме, где гвардия удержала своими штыками и разбила превосходящие силы генерала Вандама. Яков Алексеевич был награжден орденом Св. Георгия III степени, орденом Марии-Терезии и прусским Железным (Кульмским) Крестом. Эту награду он особенно ценил. Были и другие сражения, было и взятие Парижа, в котором он на свои деньги скупил красную материю, чтобы сделать лампасы гвардейцам для парада победителей. И до сих пор сохранились у потомков часы, купленные им в Париже.

Подарив Якову Алексеевичу двух сыновей и красавицу дочь, Варвара Дмитриевна скончалась при очередных родах в 1825 году. После кавказской кампании он женился на дочери своих соседей, Ольге Федоровне Брискорн. Но в начале 1831 года он скончался в Житомире в должности Подольского генерал-губернатора. Позднее Ольга Федоровна построила церковь на месте его захоронения, до сих пор действующую.

Мой дед, Сергей Павлович Горсткин, окончил в Петербурге Морской корпус, служил на Черном море и на Балтике, а затем отправился на русско-японскую войну, командовал транспортом «Уссури», некоторое время служил на крейсере «Громобой», а потом был переведен в Амурскую флотилию, был награжден орденом Св. Владимира 4 ст. Февральская революция застала его в провинции, где чуть было не погиб, и в 1918 году бежал на Юг. Вместе с братом Николаем и племянником вступил в Вооруженные силы Юга России, потом в Русскую Армию генерала Врангеля. Их племянник Павел погиб при защите Перекопа, а братья Горсткины эвакуировались из Крыма и в эмиграции продолжали активную борьбу с большевизмом.

Когда-то от Сенной площади начиналась Горсткина улица (теперь в память М.А. Ефимова - героя-летчика, защищавшего небо Ленинграда), потому что Сергей Павлович, кроме дома на Английской набережной еще имел и доходные дома на берегу Фонтанки, да и склады вдоль улицы. Но сохранил свое название пешеходный Горсткин мост. Знакомя своих детей с городом их предков, я всегда старался сфотографировать их на фоне «семейной таблички».

На Литейном проспекте, в доме Удельного ведомства имел квартиру брат моего прадеда, действительный статский советник и камергер Николай Алексеевич Панчулидзев. В 1918 году большевики выгнали его из казенной квартиры. Николай Алексеевич умер летом 1921 года, а его жену Анастасию (60-тилетнюю женщину) расстреляли утром 6-го сентября 1921 (красный террор после Кронштадтского мятежа). Их сын, Алексей Николаевич, в Великую войну воевал в Лейб-Гвардии Уланском полку и осенью 1914 года получил Георгиевское оружие за то, что, будучи в разведке с одним взводом, не только отбился от противника, но и захватил 38 пленных. После ранения в 1915 году его направили помощником военного агента во Францию. Увидев, что полковник граф А.А. Игнатьев расходует казенные средства на подарки танцовщице из кабаре, он написал рапорт. Но грянула революция, временным властям было не до «парижских тайн», а затем и граф Игнатьев сделался героем у Советов, передав Кремлю немалые остатки императорских средств. Алексей Николаевич, узнав о смерти родителей, остался во Франции. После 2-й Мировой войны принял сан и служил Православным священником. Последнее место его служения - Покровский монастырь в Бюсси-ан-От. Там он и похоронен, как и две его родственницы монахини - Таисия (Карцева) и Елизавета (Лейхтенбергская).

Чем я старше становился, тем чаще бывал в этом чудном городе. К счастью, и поездка на поезде по студенческому билету в Ленинград обходилась в 9 рублей. Иногда удавалось и командировку оформить. Билеты в музеи стоили какие-то копейки, ночлег у родных, а визиты к многочисленным тетушкам не оставляли шансов на голодное существование. Милые мои тетушка Галя и дядя Христиан, как только узнавали о моем приезде, сразу же вызывали свою крестницу Тамару из 29-й квартиры, чтобы мальчику обезпечить молодежную компанию. Под всяким предлогом отправляли нас в кино, в музеи - и достигли своего. В апреле 1972 года в районном ЗАГСе на Фонтанке, 76 Тамара стала моей женой. Первые 25 лет пролетели незаметно, да и второе четвертилетие подходит к концу:

Фонтанка, семьдесят шесть,
Два фонаря у подъезда,
Роз белых букет -
Как это было недавно!

Конечно, к тому времени я уже хорошо был знаком с удивительными родителями Тамары. Нина Александровна Александрова родилась на Петроградской стороне в большой семье «богомаза» - ее папа писал иконы и был типичным Петербургским мастеровым, имевшим квартиру и жившим «по-городскому». Когда грянула революция, а с ней голод и разруха, семья отправилась на свою малую родину в деревню под Галич. Но не доехали, тиф свалил почти всех. С семилетнего возраста оставшись сиротой, Нина Александровна росла в деревне у родных.

Село Чмутово было вполне зажиточным в начале XX века, как и многие в северных краях. Больше сорока дворов (а теперь, дай Бог, если пять человек наберется), церковь, школа, скотины много, кур-гусей не считали. Только легкой жизни на селе никогда не было - ежедневный труд от зари до зари. Свои-то дети всегда в работе, а уж сиротам свой хлеб отрабатывать приходилось сполна, тут уж не до учебы. Потом замужество, переезд в Галич, потом в Ленинград, первое вдовство. Предвоенная жизнь наладилась, вышла замуж и работала на «Светлане», а жили в районе Сосновки. И вот война, Блокада. От голода умер муж, сумела похоронить на Богословском кладбище, дом разобрали на дрова, но дали комнату (почти 12 кв. м) на Достоевского, где и подружилась с Галей Кавос. Трудно представить, как она добиралась пешком на работу на «Светлану». Брела, не обращая внимания на трупы, взрывы. И делала снаряды.

На улице, где часто мы ходили,
Труп женщины валяется в пыли
И детский башмачок, его тут позабыли,
Когда владелицу в больницу отвезли.

А там асфальт весь в бурых пятнах крови,
Воронка и стекло, материи кусок,
К ним подойдя, ты хмуришь строго брови,
Глядя на кровь, ползущую в песок.

Пропитано ей все, и женская перчатка,
Дневной паек, испачканный землей,
И детская зеленая лопатка -
Хранят следы печати роковой…

15.08.1943 г. 20 ч.
Северная Самарка. Кавос Х.В.

В домах холод, но надо еще было дежурить во время бомбежек, предотвращать пожары. Мы с женой храним священные реликвии Блокады: маленький самовар, всего-то на пару стаканов, но он согревал и спасал их. А еще каждый год на Рождественскую елку мы вешаем старую стеклянную игрушку - мельницу, прошедшую всю Блокаду. Несмотря на голод, бомбежки, смерть близких, люди отмечали праздники, особенно Рождество и Новый год, и конечно Пасху. Потому что без веры и надежды - не сумели бы выжить в таких условиях.

И влюблялись, и образовывали семьи, и рожали детей. И моя теща познакомилась с крепким моряком, с Александром Андреевичем Спиридоновым. В 1943 году он служил на Балтике, в морской разведке. Их снабжали намного лучше, чем других военных, не говоря уж о горожанах. Конечно, Андреевич не забывал помогать полюбившейся ему женщине. В 1943 он познакомился с Ниной Александровной и через год они поженились. Война отняла у них все, кроме любви друг к другу и надежды на будущее. И начали жизнь «с нуля», а летом 45-го родилась Тамара.

Очень скупо он рассказывал о службе на подлодках, о войне. Запомнился его рассказ о начале наступления в 44 году, когда из всех видов оружия открыли огонь по германцам, как они выскакивали из горящих зданий Петергофа и Стрельни. Говорил и о том аде, какой творился в Кенигсберге. Говорил, что часто бывал на островах Балтики в разведке: «Лежишь, в бинокль смотришь. Мешки у нас теплые были». А за что дали «Красную Звезду»? Не любил рассказывать. А после войны он работал водителем и вагоновожатым на ленинградских трамваях.

От Невского к Московскому вокзалу и по Суворовскому к Таврическому саду («перепрыгнул чрез ограду…») и далее к Смольному, в котором училась сестра моей бабушки Наталия Владимировна и сестры моего деда Александра Петровича. Наталья Владимировна первый раз была замужем за Андреем Андреевичем Оппелем, который был ученым агрономом. А его брат Владимир Андреевич - врач-хирург, тот самый Оппель, который разработал систему лечения раненых бойцов на этапах эвакуации и создал первую в мире кафедру военно-полевой хирургии в Военно-медицинской Академии. Созданная Императором Павлом I на базе госпиталей Петровских времен, Академия почему-то до сих пор носит имя С.М. Кирова, который никакого отношения к медицине не имел. Как будто в нашей истории не было выдающихся военных врачей.

За Выборгской стороной - новые районы, такие же, как везде сейчас. Недалеко от Сосновки прекрасные корпуса Военной Академии им. Буденного, которую окончил муж моей дочери. И дальше сплошь спальные районы с домами-муравейниками. Вот в таком районе проспекта Просвещения поселились вернувшиеся в родной город со своими семьями мои троюродные кузины, Наташа и Марина Гиндус. После смерти мамы в Блокаду, Наташа как старшая крепко держала за руку младшую сестренку, не дав ей погибнуть и разлучить с ней. Они выжили, выросли, после окончания институтов разъехались с мужьями по стройкам страны. Но настал момент, и они вернулись в родные края с детьми и внуками. Где похоронена их мама, кто знает? В земле питерской.

Пискаревская земля ленинградцев. Только молчишь и вытираешь глаза. Невозможно забыть и свой первый приезд сюда. Здесь не бывает сухих глаз. Невольно думаешь о той чудовищной людской жестокости, порождаемой войнами. Гибель ни в чем не повинных мирных людей в Ленинграде от голода и бомб. Здесь концентрация жестокости наиболее наглядна.

Теперь, приезжая в Санкт-Петербург, я брожу по центру с воспоминаниями о предках и знакомых мне родных, которые здесь жили, что-то создавали, растили детей, но часто уходили с оружием в руках защищать свою страну. Получали заслуженные награды, но очень многие не возвращались. С годами иначе осознаются прошедшие события, тускнеет острота потерь, но нельзя допустить забвения имен ушедших в безсмертие. В катастрофах XX века люди порой теряли все, но оставались Вера, Надежда и Любовь. И потому сохранили самое удивительное чудо на земле - Жизнь.

Москва, 2020 г.

201
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
3
2 комментария

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru