Жизнь, подобная песне

В самарском селе Кирилловка живет женщина удивительной судьбы…

Анна Вильченко вспоминает прожитые годы.

- …Вот бы вам написать об одной женщине. Она в Кирилловке живет. Пережила блокаду, и вообще много чего в ее жизни было. Поедете к ней? Машину я найду, - сказала Наталья Большакова. Уж и не знаю, как ее вам представить. Сотрудница паломнической службы самарского Вознесенского собора. Неугомонная, неутомимая; то она добывает материал для маскировочных сетей, которые и плетет вместе с волонтерами для наших бойцов СВО, то организует фестиваль русской постной кухни и сама же весь день готовит пир на весь мир, то хлопочет о Крестном ходе… Теперь вот зовет в какую-то неизвестную мне деревню.

- Кирилловка? А где это?

- В Ставропольском районе, восемнадцать километров от Ташлы. Поедем!..

Соглашаюсь, втайне понадеявшись, что по пути сможем и в Ташлу заехать, искупаться в знаменитом на всю Россию и далеко за ее пределами святом источнике, помолиться у чудотворной иконы Божией Матери «Избавительница от бед». Сразу скажу: надежда не сбылась. Но о поездке в воскресный день ничуть не пожалела.

Анна Александровна Вильченко вышла встречать нас на порог своего дома, утопающего в пышной сирени. Обрадовалась: выписывала и «Благовест», и «Лампаду». Сейчас зрение ослабло…

- Как Антон Евгеньевич, не болеет? Дай ему Бог доброго здоровья! Я вот, слава Богу, потихоньку хожу. Здоровье для моих лет ничего.

Рассказывает о взрослом своем внуке Николае, который, поздоровавшись с гостями, продолжил копошиться в огороде:

- Коля маму свою последний раз видел в два года, она умерла. Он уж ее и не помнит. Мы его взяли к себе. Потом муж умер, а у меня операции одна за другой. Оставить ребенка не на кого. Поехала в Ташлу, к батюшке Евгению (протоиерей Евгений Голобородько, тогда клирик, ныне настоятель Свято-Троицкого храма в Ташле - О.Л.), он у меня и дома бывал, знает все обстоятельства. И говорит: «Везите в Степное Дурасово, к отцу Владимиру Краснову. Он специально таких детей принимает». И Коля там пробыл девять лет. Ко мне приезжал на каникулы. Очень сложная у него судьба.

День нашей поездки пришелся на Красную горку, еще не кончилась пасхальная снедь. Наталья относит в кухню куличи - сама пекла, добавляю к ним и я свой, в Крестовоздвиженском храме их очень вкусными пекут. Да и усаживаюсь рядом с гостеприимной хозяйкой. Слушаю - и удивляюсь, какая образная и красивая у нее речь.

Верные Царю и Отечеству

И первым делом, думая услышать о блокадных днях, спрашиваю:

- Вы до войны жили в Ленинграде?

- Я родилась в Ленинграде. Тоже сложная история, не лучше Колиной, началось всё задолго до Отечественной войны.

В семье нашей сплелись два рода, верные Царю и Отечеству. Дед Киприан Семенович Вильченко был офицером, такой был подтянутый, статный. Восемь лет прослужил на Кавказе, имел много наград от Царя-батюшки. Потом демобилизовался. Семья была очень зажиточная, и ему приготовили невесту с богатым приданым. Но Киприану приглянулась девчонка шестнадцати лет, а ему было тридцать два. Он и говорит: «Нет, я женюсь на Феоне!» - «Ты что! Она безприданница!» - «Ну и что. Что я - на приданом, что ли, буду жениться!» Поженились. Такой обычай был - вот такой пацан в семье мужа мог ей приказывать: сделай это, сделай то. А дед возмутился: да что же это, моей женой помыкают! И уехали на Донбасс. Там он устроился начальником железной дороги. Жена оказалась очень хорошей, всё умела делать. У бабушки с дедом было девятнадцать детей, но - умирали во младенчестве, выжили трое: моя мама, брат ее и сестра. В 22-м году холера, старшая сестра умерла. А мама была очень изнеженная, любимица отца. Она часто болела, и отец всё возил к ней профессоров ленинградских. До замужества мама не знала, что такое пойти на базар, что такое вымыть посуду. Красавица синеглазая, черноволосая, хрупкая. С малых лет привыкла слышать: «Ой, какая прелестная девочка!» Потом покажу фотографии, где она гимназистка, где взрослая уже… Когда мама повзрослела, уже говорили: «Какая красивая женщина!..»

Вышла она замуж за моего отца, тоже удачно. Он всё шутил: «У моей Лидии суп как каша, каша как суп». Там подгорит, там пересолит, там недосолит. Но отец всё это воспринимал добродушно. Любил ее очень.

Второй мой дед - Александр Александрович Годземба-Высоцкий - был дворянин и крупный ученый по кораблестроению. Ему за выдающиеся заслуги в кораблестроении Царь дал премию - миллион золотом. Не наш миллион!.. Дед на эти деньги построил девять дач, по числу своих детей и сродников, по китайскому проекту. Через много лет как-то ехали, видели эти дачи в прекрасном состоянии - там отдыхали советские чиновники.

Дед был поляк, католик, а бабушка православная. И пожениться они никак не могли. Оба не хотели менять вероисповедание. Нажили двух детей. Дед к девочке относился довольно-таки прохладно, а сына очень любил. Мой будущий отец рано остался сиротой: у матери была гангрена, предложили ногу отрезать, она не согласилась. Умирая, она сказала: не отдавайте ему детей, католику, он их в свою веру переведет. Остались дети на попечении двух дядей, один из которых был царским поваром, другой был песнописцем. Дед не смирился и украл сына, тут же его перевел в католичество. Дядья бросились в ноги Царю. Царь Николай II был чудесный, очень хороший человек, но нашему народу надо было, наверное, Ивана Грозного или Чингисхана - вот тогда правитель будет хорошим. Царь Николай высоких званий для себя не искал, был просто полковником. И Россия при нем была Державой. А этот «гениальный» разрушитель Владимир Ильич - как он смог всю Россию повернуть на 180 градусов!.. Была Святая Русь, стала безбожная. Уничтожили святыни. Уничтожили элиту нашу. Дворянство, опору трона, аристократию. Самого Царя с детьми убили. С этого начали, с потоков крови. И столько лет еще самых лучших сынов Отечества убивали. Умники были не нужны, дураками-то легче управлять.

Ну вот - Царь Николай выслушал дядьев и говорит: «Завет умирающего выше мирского суда. Верни мальчика». Сын с отцом до конца своей жизни не общались. И все же Александр Александрович, пока мог, следил за сыном. Есть у Лермонтова такие слова: «Ужасная судьба отца и сына / Жить розно и в разлуке умереть».

Деда в революцию чуть не угробили: раз миллионер, значит, кровопийца. На его счастье какой-то нашелся грамотей, прочитал царскую грамоту, что деньги эти пожалованы за выдающиеся заслуги в кораблестроении. Всё отобрали, конечно. Но хотя бы жизнь оставили.

В нашем роду не было иуд

Первым умер дед Киприан - голод! В Донбассе был голод. Дед позвал священника, исповедался, причастился - всё по-христиански. Бабушка Феона Николаевна осталась одна. Уехали в Ленинград. Там и в Москве были продукты, а везде голод. Когда бабушка стала с моими родителями жить, отец уже не ел подгорелое. Бабушка и на базар, бабушка и в магазин, бабушка за детьми. Всё бабушка. Отец был очень внимательным мужем. Было у них с мамой два сына и две дочери-близняшки, Лидия и Лариса. Близняшки 28-го года были, потом старший брат с 30-го, младший братишка с 33-го года. И вот забеременела мама пятым ребенком - мною. И говорит: «Саша, завтра пойду делать аборт». Но он, хоть никогда с мамой не спорил, строго запретил: не делай аборт! А он, как его отец, стал кораблестроителем, окончил Ленинградский кораблестроительный институт, работал в самом центре судостроения. На беду, глава конструкторского бюро съездил в Соединенные Штаты к брату. Когда вернулся, всё бюро арестовали. Мать осталась моя - совершенно неприспособленная к жизни - беременной, и с четверыми маленькими детьми и старухой-мамой. Вот она соберет посылку, идет в Кресты: отец в Крестах сидел. Ей там чуть ли не прямо сказали: «Не носите вы посылки, ему - понимаете! - ничего не надо!» - «Как не надо! Небось голодает…»

И когда родить меня пришло время, мама намаялась. Они с бабушкой пошли в роддом. Белая ночь, никого на улице. Дошли до роддома. «Ваши документы!» Подают, а там штамп: семья врага народа. «Нам таких не надо!» - выгнали. Идут ко второму роддому, плачут. Пятые роды быстрые… Вдруг идет навстречу мужичок. Пьяненький, веселый, песни поет. Подошел: «Бабоньки, вы чего плачете?» Это были первые человеческие слова, которые мать услышала после ареста отца. Сказала о своей беде. Он: «Как! Опять детей делят на чистых и нечистых! Идемте!» Подошли к роддому, он давай и руками, и ногами стучать в дверь: «Сейчас же возьмите женщину! А то я вас всех самих родить заставлю!» Взяли. Тут я и родилась.

Исполнилось мне три недели, вызывают маму в НКВД: откажитесь от мужа, напишите, какой он контрреволюционер, и мы вас не тронем. А в нашем роду никогда не было иуд. Она и говорит: «Я не могу это написать. Он не виновен, я знаю». - «Ах, так! Значит, вы его пособница! Мы вас отправим в ссылку».

Где нет ни весны, ни лета

Бабушка с моими сестренками осталась в Ленинграде, маму, а с ней меня трехнедельную и братишек отправили в Норильск, где толком нет ни весны, ни лета. Там я тут же заболела, обезвоживание. Умирающий ребенок… А врач маме сказала: «Да бросьте вы возиться, она все равно умрет. У вас еще дети есть, их кормите». Мама плачет. Но Бог-то милостивый! Он же в трудную минуту всегда нам помогает. Незнакомая старушка подсказала народное снадобье. И поправилась я без всякого врача. Ну только от этой болезни выздоровела - коклюш! Задыхаюсь. Опять мать меня берет, над рекой носит, чтоб легче было дышать. Пошла к врачу. Врач рукой обняла ее и говорит: «У меня сынишка умер, я теперь вас понимаю хорошо…» Кое-как я выкарабкалась и из коклюша.

Перевели нас в ссылку в Вятку. Всё поближе к своим, хоть и не повидаться с ними даже. Прошло еще какое-то время, перевели в Чудово, на 101-й километр от Ленинграда. А тут - 41-й год.

Блокада

Война. Кольцо сужается вокруг Ленинграда. А в Ленинграде мамина мать и близняшки. Мама говорит: «Будь что будет, а будем вместе». И без всякого разрешения НКВД пробралась в Ленинград.

Уже карточки ввели. Она пошла получить. Сидят двое. Один: «Ты чего явилась, вражина?! Я тебя сейчас шлепну и отвечать не буду». А второй говорит: «Вильченко, выйдите, в коридоре посидите». Слышит, они начали ругаться. «Что ты над бедной женщиной издеваешься, она что - к немцам сбежала? Она к своим детям сбежала, к матери своей!» Вышел и шепнул: «Идите в Смольный».

Транспорт уже не работал, доплелась она. Там тоже: «Я об тебя рук не буду марать. Мы тебе карточек не дадим, ты и подохнешь со своими щенками!» Ругались, ругались, ну а карточки все-таки дали. Она устроилась на завод, там и спала. Страшное время было!..

Ничего нет страшнее войны. А «в мире есть царь: этот царь безпощаден. Голод названье ему». Люди стали умирать. Умерли двойняшки. Умер старший братик. Я маленькая была, кричала: есть хочу! А бабушка отщипнет от своих 125 граммов и сунет мне крошечку-другую. Мама увидела: «Что ты делаешь! Ты же умрешь!» - «А если она умрет?» И бабушка умерла.

Представьте себе, не было силы хоронить близких. Зимой в коридоре складывали мертвецов. В марте прислали солдат, и вот Пискаревское кладбище - оно размером с нашу деревню, - туда всех и похоронили. Воды не было, отопления не было, все окна от безконечных бомбежек полопались, стекол в них не осталось. Мама вынесла меня на солнышко - я уже не ходила - вынесла, сижу. Вдруг: «Граждане, воздушная тревога!» Немцы очень педантичный народ, каждый час бомбили. Сижу я, на меня это особого впечатления не произвело: ну так и положено, немец должен стрелять, на то он и немец. И вдруг визжит бомба фугасная. Ой, как она визжала! Вот это я отчетливо помню. Когда свинью режут, она вот так же кричит. И всю нашу пятиэтажку бомба пробила насквозь. Мама в ужасе: убило ребенка! Прибежала с завода, а я сижу, где сидела. «Мам, немец стреляет!» И эти бомбежки - изо дня в день. По радио - голос Левитана: «Умрем, но не отдадим любимый город Ленинград!» У меня от тех бомбежек на лбу пятно на всю жизнь так и осталось.

Мама взяла чайник - ведро не подняла бы уже, - пошла на Неву за водой. Набрала чайник, а подняться силы нет. А дома дети - братик и я. Сидит, плачет. Идет военный. Конечно, их всё же не так кормили, как нас. Он ее поднял, пошла она домой. Приходит, а там горе страшное. Карточки украли! На весь месяц… Украла соседка, Наташа. Мама зарыдала: «Жить не хочу! Не могу видеть, как дети умирают от голода!..» И вдруг вторая Наташа говорит: «Не плачьте! Я работаю в офицерской столовой. То, что остается, я вам буду целый месяц носить».

Вот так и прожили. Ну я за них обеих молюсь. Ведь это тоже она от голода сделала, украла карточки.

Открыли Дорогу Жизни. Всех эвакуируют, нас нет. Пошла мама в НКВД. Там Зорин был, который за нее заступился, когда она за карточками пришла. Услышал, что нас не эвакуируют. «Посидите, я сейчас приду». Выносит бумагу: в 24 часа эвакуировать из Ленинграда родственников врага народа! Это и помогло. Нас в тот же день вывезли вместе с другими.

Ленькина лепешка

Сначала мы приехали в Дворяновку, сейчас этой деревни нету. Там пруд большой, и братишка утонул. Мне было лет пять, я помню это. Иду и плачу: Саша утонул!.. Такое горе!

Мама была очень добрая. Как-то там, в Дворяновке, ее с двумя мужчинами послали в лес за дровами. И те двое поссорились. Один как начал ругать всё подряд: и Сталина, и советскую власть. А второй и написал на него донос. Вызывают маму: что и как было? они ссорились? «Да, говорит, ссорились». - «И он вот ругал советскую власть?» - «Нет, он колхозную власть ругал: председателя, бригадира. Ругал за их упущения в работе. А советскую власть нет, не ругал». - «Сталина?» - «Ну что вы, как можно товарища Сталина ругать!» И не посадили его. А ведь как она рисковала тоже!

Пожили мы в Дворяновке недолго. Отправили нас дальше в ссылку. Досталось нам!.. Даже рецидивисты, и те нас презирали: мы бандиты, мы воры, но не родственники врага народа!

Бандит кричит: «Всех вас, врагов, зарежу!» А я маленькая, как мышка, бегаю вокруг него: «Дядя Володя, и меня зарежешь?» - «Уйди, малявка!»

Было у меня два дружка, Ленька и Вовка. Ленька никакой нужды не знал, дед был мельником. Бабушка печет лепешки. Как только бабушка зазевалась, он хвать лепешку - и под рубашку. И несется со всех ног ко мне. «Ты что-нибудь ела?» - «Нет…» - «Вот, всё пузо сжег! Поешь лепешку». Приходит Вовка, приносит вот такую горсть каких-то семян. Сам ест и меня хотел угостить, но я Ленькиной лепешкой наелась. Вовке тоже не повезло, отец погиб на фронте, а мать, видите ли, украла катушку ниток. Большой срок ей дали!.. Жил Вовка у родственников, где было тоже несладко.

Приходит Ленька домой. Бабушка грозно встречает: «Ленька, куда делась десятая лепешка?» - «Бабушка, я съел». - «Брешешь! Я вот тебя сейчас веником отхожу. Ты кому понес - этой голодяйке?» Он ревет: «Бабушка, она хорошая. Она голодная очень…» - «Вот скажу деду, он тебя еще не так отметелит!»

Но дед к этому отнесся равнодушно, и Ленька потихоньку таскал мне поесть.

Уезжает Ленька с родителями на Дальний Восток. Пришел ко мне печальный, поплакали мы с ним. И говорит мне: «Ты смотри, не выходи без меня замуж. Я буду летчиком и за тобой прилечу». Но - обманул! Не прилетел! - Анна Александровна с какой-то детской улыбкой тихонько рассмеялась. И сразу опять погрустнела.

- Самое страшное даже не бомбежки, девочки, нет. Это, во-первых, голод. Лютый голод. А второе - гонения от своих.

Сколько мать пережила! Да и мне доставалось порой. Сидим мы на терраске. А несмотря на голод, я хорошо училась. Стали говорить, кто кем хочет стать. «Я учительницей буду». - «Ты, голодяйка, будешь учительницей?!» - «Да, буду. Вот ты сытая, а уже два раза на второй год остаешься. А я вот, голодяйка, буду учительницей». И ведь стала. Преподавала русский язык и литературу. Но это же через несколько лет, когда окончила школу, а потом и институт. До той поры еще дожить надо было.

К маме прицепился директор МТС (это не мобильный оператор - тогда о таком и не слыхали, - а машинно-тракторная станция. - О.Л.), проходу не давал. А она всё ждет отца. Десять лет без права переписки… - пройдут эти годы, верила, и муж освободится, найдет жену и дочку. Ни на кого не смотрит. Сравнялось 10 лет 9 марта. Мне девять, десятый - она ж беременная осталась мною. И тут ее обвиняют: ты украла три мешка муки. Представляете? Если за катушку ниток давали срок… Сидит, плачет мама. Кто защитит, кто! Приходит ее сменщица. Та по-русски ни бельмес, мама по-узбекски ничего не понимает. Но как-то они находили общий язык. «Три мешка муки!..» Та поняла, в чем дело, и объяснила, что это было в ее смену. Исламов отнес один мешок директору, второй мельнику, а третий заведующему.

Пошли к Исламову. Он бывший белогвардеец, этот Исламов. Как услышал, что на мою маму такой поклеп возвели, возмутился: это не по-божески! Она вдова с ребенком-сиротой, голодают, а они что удумали! «Идем к политруку!» А политрук в войну был адъютантом у генерала. Рассказали ему всё. Он вызывает этих - кроме, конечно, директора, тот повыше его был по положению. «Ну что - пропало три мешка муки?» - «Да, она украла». - «Украла? Да ведь она и мешок с места не сдвинет! У меня другие сведения. Вот свидетели. Сейчас пойдем с обыском, найдем эти мешки и вас посадят за это. Безстыжие!» Они в ноги к маме: прости Христа ради! Вспомнили Христа… А мама - она не хотела никому зла, никому не желала тюрьмы. Ну и простила. Такая добрая была.

Ну - со временем понемногу стало морально легче. Стали на поселение политических отправлять в Узбекистан. Дядя Вася Капустин, бывший архитектор. Художник Григорий Филимонов. Чередниченко, бывший юрист. Когда они приехали на поселение, сразу мою маму заприметили. Она от всех отличалась. Стали собираться у нее. А мне было строго наказано: что здесь говорится, никому и нигде не пересказывать. Вот здесь можно поспорить с Иваном Андреевичем Крыловым: «И кому же в ум взойдет на желудок петь голодный». Пели! Затянут «По диким степям Забайкалья», «Рябинушку»… - все соседи сбегались.

И в Узбекистане на меня хвори навалились. Корь. Холодно было, и сыпь перекинулась на легкие. Я стала кровью кашлять. Мало этого, привязалась лихорадка. 40 температура каждый день, трясет меня не знаю как. Медсестра говорит: «Надо ей сделать укол хины». Спрашиваю: «А это больно?» - «Не-ет, как комарик укусит». Эх, как больно-то этот «комарик» укусил!

Улетела птичка!..

Поступила в институт. Мать что там могла помогать. А мы все в группе весной переболели гриппом. Девчонки за неделю выздоровели, а я уже месяц мучаюсь, плохо мне. И есть не могу, да и что мне было есть. Подруги клич кинули: у кого что есть, несите Деточке (так они меня называли)! Кому деньги из дому присылали, кому продукты. Смотрю, тумбочка у меня полная. Экзамены, а у меня головная боль нестерпимая, читать не могу. Девчонки шепчутся: «Если Деточка экзамены не сдаст, она же стипендию не получит!» Сели вокруг меня и стали читать по очереди. Память у меня тогда была великолепная, не то что сейчас. Сдала!

Отправили нас на педпрактику в интернат. Приходим вчетвером. Повара захотели уйти в отпуск. А шеф-повар предложил: «Если вы будете помогать на кухне, мы вас будем безплатно кормить». Посмотрел на Нину Солонову: спортсменка, плечи широкие. «Ты будешь мясо разделывать». Алла Петрусенко - как сдобная пышечка. «Ты будешь тесто месить и пироги печь». Майка - тоже ничего. «Ты будешь у плиты стоять». До меня очередь дошла. «А ты… ты… ты… - подрасти немного!» Я опечалилась. Девчонок, значит, будут кормить, а меня нет. Слышу, тетя Оля зовет: «Иди сюда, деточка!» Девчонки переглянулись. Они ж меня тоже звали Деточкой. «Садись, покушай! Вон ты какая бледненькая да худенькая».

Ну и меня направили к детям, их было мало, потому что кому было куда ехать, разбрелись на каникулы. Мальчишки там были, девчонки - чуть ли не мне ровесники. Что я - на первом курсе.

Там за дувалом, высоким забором, жили курортники. И один, лет тридцати, мне говорит: «Приходи вечером, я тебе про солнечную Армению расскажу». А мне семнадцать, я и не подумала о плохом. Интересно послушать, согласилась. А мальчишки, школьники из интерната, в кустах сидели, подслушали. И догадались тайком прийти на эту «лекцию».

Вот он приходит - и вместо рассказа полез ко мне. Мальчишки закричали: «Сюда, Полкан! Сюда, Барбос! Тузик! Фас!..» Он как шарахнулся к забору, а собаки с него и туфли, и штаны содрали. Рашид, татарин, на год помоложе меня, говорит: «Женился бы я на тебе, но нам рано!»

Это всё было в Узбекистане еще. Осенью каждое предприятие выделяло бригаду для сбора хлопка. Посылали и студентов. У меня в альбоме и фотокарточка есть, я на хлопковом поле… Ноябрь, а мы всё собираем до последней коробочки. Надо помыться, но в озере уже не искупаешься. Я отпросилась в город, в баню. Иду по дороге. Вижу - попутная машина, в кабине узбек и узбечка. Я подняла руку, машина остановилась. Села в кузов. Через несколько минут приезжаем на пункт, где принимают собранный хлопок. И уселись со мной рядом человек пятнадцать подвыпивших парней. Мне стало страшно, жутко. А я по-узбекски говорила, как по-русски. Поздоровалась. Один на меня уставился и говорит: «Вы посмотрите, как она на отца похожа!» Я в самом деле на своего отца похожа. Но откуда он-то это знает? Все на меня уставились: да, похожа. И волосы темные курчавые, и нос, и глаза. Доехали до магазина, они еще накупили водки и закуски. Мне принесли пачку печенья, лимонад и плитку шоколада.

Приехали наконец-то в город, я слезла вниз и даю шоферу деньги за проезд. А эти парни изумились: «Разве это не твоя дочка?» - «Нет». - «Эх, улетела птичка!» Ангел Хранитель спас!

Возвращение в Россию

- А как вы в Самарскую область попали?

- Муж был из Узюково. Его три тетки соседями нашими были, одна из них была моя первая учительница, а вторая - та самая медсестра, которая мне укол делала. Я дружила с их дочкой, Галькой. Приехал брат к этим сестрам, потом вернулся в Узюково и рассказывает: «Ох, какая там девчонка - кареглазая, смугленькая, как игрушечка!». А Владимир, мой будущий муж, заинтересовался. Приехал. Понравилась я ему очень. Но он был безбожник. Я понадеялась, что приведу его к Богу, но не смогла. У него и мать тоже была безбожницей. Так он и умер, ни разу не побывав в церкви. Всякое бывало. Не как голуби мы жили. Молюсь за него…

Сын у меня кандидат биологических наук. Отец ему совсем маленькому привез разрезную азбуку. Я смеюсь: ты что, хочешь сейчас научить его читать? А Павлик показывает на букву: «У?» Я со смехом подтверждаю: «У». Он на другую: «У?» - «Б, - говорю. - А вот А». И он в год уже знал всю азбуку, а в два года бегло читал. Его интересовали муравьи, бабочки, цветущий абрикос, яблонька…

А когда сюда переехали, поехали мы с сыном в Тольятти хлопотать для него гражданство российское, он же в Узбекистане родился. А тут учился в университете, у него временная прописка. Паспортистка отказалась прописывать постоянно: «Он не наш!» Ну известно же, без гражданства у тебя и прав никаких.

Пошли к главе Ставропольского района. Рассказываю, что блокадница. Что жили в Узбекистане - вынуждены были уехать. Жутко что в девяностые годы в южных республиках творилось. Русских притесняли, были и преступления. Ждать хорошего не приходилось. Идут узбеки юные, 15-20 человек, сына такая компания встретила. Разве он один с ними справится? Слава Богу, сосед узбек заступился. «Не по-божески! Вас вон сколько, а он один. Так нельзя». Взял за руку Павла и привел домой. Второй раз они шли с друзьями, все самбисты - отбились. Третий раз: на экзамен-то надо ходить, аттестат получить. У него золотая медаль наклевывалась. Опять окружили Павла. На его счастье, рабочие на перерыв вышли с завода. Отбили. Ну что - надо уезжать. Китайцы, корейцы на Дальний Восток, армяне, грузины на Кавказ. Крымские, казанские татары, немцы… - все смогли уехать. А нам куда? Только сюда. А билетов нет. У одного преподавателя брат проводник. «Ладно, приходите». Спасибо ему, уехали. Пока ехали в Россию, в вагоне все стекла перебили. Мальчишки-узбечата кидали камни. Кое-как мы оттуда вырвались, Божьей милостью…

Глава района выслушал, берет трубку, звонит: «Как вы смеете блокаднице отказывать!» Идем к паспортистке опять. У нее руки дрожат. Уже и слово молвить боится. Прописала.

Пока туда-сюда мы ходили, наш автобус ушел. Сели в автобус, который шел в Мусорку. Проехали, сколько было по пути. Вышли, а тут страшная пурга. Холодно, а мы же южане, в Узбекистане такой холод немыслимо представить. Машин мало, и те мимо летят, не останавливаются. Вдруг одна машина сама остановилась. Сидят в ней татары в тюбетейках. И говорят мне по-татарски: «Смотрим - замерзает татарка с татарчонком! Садись скорее». А узбекский язык с татарским похожи. Если по-узбекски «рахмет» спасибо, то по-татарски - «рахмат». Сели мы, дрожим. «Э, да вы совсем замерзли!» Развязали платок поясной, нас укутали. Достали термос, сахар, потом баранину жареную и лепешку: ешьте, пейте. Подъехали к Кирилловке, я за кошелек: выручили нас как! Он: «Э, нет! Мы со своих не берем».

Смотрите, какие они - за своих горой. А наши русские? Где же наша сплоченность, где взаимовыручка!

Наталья Большакова даже кружку с чаем отодвинула:

- А наши русские тоже сейчас сплачиваются. Нужда заставляет. И воинам СВО помогаем. Так что с Божией помощью мы всё преодолеем.

Анна Александровна продолжила:

- У меня два диплома. Одиннадцать лет работала в университете, в аспирантуре, ну а сейчас просто пенсионерка. Здесь всего три года работала в школе. Дети… - плохо воспитываем мы наших детей. Если в Узбекистане на тень учителя наступить грешно, то здесь - я поразилась, как свободно ученики обращаются с учителем! И как только мне 55 лет исполнилось, да и сердце у меня подкачало, всё: ушла на пенсию. Ем государственный хлеб.

Научи меня молиться…

Анна Александровна с книгой «Блаженная схимонахиня Мария».

Бабушка моя Феона Николаевна была очень набожная. И дед Киприан, и второй дед, хоть и католик, ну тоже был набожный. Но мама была комсомолкой - настоящей комсомолкой, потом коммунисткой. Отец был красивый, высокий, талантливый. Всё ему удавалось, и ему казалось, что это его собственная заслуга, а Бог и ни при чем. Он говорил: «Только слабый человек может верить в Бога». Вот Бог ему показал, какой он сильный и чего эта его сила стоит. Ему было всего тридцать один год. Пытки страшные ведь там были. Вот так. И отец, я думаю, в тюрьме-то пришел к Богу. Уверена я почему-то, что через муки и скорбь отец пришел к Богу. Добрым он был к людям, честным тружеником. Да ведь он меня спас: мать бы сделала аборт, и всё. Осталась-то я одна из всех пятерых детей. И маму уберег от страшного греха.

Пришло время - война, дети в блокаде стали умирать. И мама мне говорит: «Боже упаси тебя отречься от Бога!» Помню, мне было лет пять, я попросила маму научить меня молитвам. И выучила «Отче наш», «Богородицу» - ну что мог пятилетний ребенок.

Вот и моя свекровь, такая была безбожница. А перед ее смертью я к ней приехала, смотрю, у нее иконка на стене. Удивилась, спрашиваю: «Вы что же, молитесь?» - «Другие как хотят, а я молюсь». И слава Богу. Тоже и ее, конечно, поминаю.

Я уж давно в церкви не была… Редко теперь хожу. Обижаться не на что, церковные люди мне помогают. Даже в баню возят и обратно. И сын во всём помогает, о чем попрошу, всё сделает…

Скучаю по Ташле очень. Раньше я часто там бывала. Меня там как свою принимали. Вот бы хоть еще разок побывать в Ташле!

Помогла Мария Самарская

Тому уж больше двадцати лет, меня спасла блаженная Мария Самарская.

Я долго, почти сто дней, лежала в больнице. Врачи стараются, лечат, запретили мне выходить из палаты. А мне всё хуже, хуже, хуже.

Теперь как-то ранним утром - как сейчас помню число, 28 марта, это в 2001 году было, - меня как будто вот толкнули. Смотрю, идет женщина. Во всем черном. Страшно! Крещу ее: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную!» Она идет себе. Это я ее испугалась, а на самом-то деле это была Мария Самарская! Она уже была умершая тогда. Идет, не касаясь пола. У меня волосы дыбом встали. Она подходит к моей кровати, нагнулась надо мной… - и нет ее!.. Через два дня кардиограмму мне врач снимал, прямо в палате, - вдруг врач кричит: «Анна Александровна, у вас хорошая кардиограмма! Вы теперь жить будете! Мы вас с того света вытащили».

Я выписывала «Благовест» и о Марии Ивановне уже раньше знала. Приезжаю домой, и в газете увидела ее портрет. Вот так. Я ее очень чту! Схимонахиню Марию блаженную. Очень чту! Это необыкновенная подвижница. Царство Небесное блаженной матушке Марии, вечный покой! У меня и книга о ней есть.

Прощаемся, Анна Александровна вновь выходит на ступеньки, обнимает нас с любовью.

- Ангела Хранителя в дорогу! Приезжайте еще!

В душе тепло несказанное. Вот ведь - жизнь она прожила, подобную песне. Русской песне, в которой так часто звучат и печаль, и, несмотря на все невзгоды, крепкая сила духа.

Николай выкопал несколько крупных отростков сирени - уж очень она у них хороша! - и отдал Наталье. Выпросила, посадит у Вознесенского храма.

И мы поехали к здешней кирилловской церкви. Надо зайти перед обратной дорогой. Икона там какая-то особенная…

Ольга Ларькина.