Стихи рождаются неслышно…

В Самарской областной библиотеке прошла творческая встреча с писателем, протоиереем Сергием Ельчениновым.

29 мая в Самарской областной библиотеке прошла творческая встреча с протоиереем Сергием Ельчениновым, настоятелем Покровского храма в селе Беловка Богатовского района. Автором двух небольших по объему, но уже завоевавших признание у читателей книг - «Дорога» и «Марьевка».

Встреча, названная Евангельскими словами «В начале было Слово», была приурочена к Дням славянской письменности и культуры. И в самом начале этой встречи председатель Самарской областной писательской организации Александр Витальевич Громов вручил отцу Сергию Ельченинову удостоверение кандидата в члены Союза писателей России.

Наверное, всем собравшимся в этот вечер в уютном зале областной библиотеки было известно, почему именно 24 мая стало праздником славянской письменности и культуры. Ведь это день памяти знаменитых Солунских братьев, святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, учителей словенских. Протоиерей Сергий Ельченинов в своей лекции соединил страницы жития и интересные данные о деятельности братьев, создавших первые славянские азбуки, кириллицу и глаголицу.

- Эти азбуки были созданы для того, чтобы мы имели честь называться православными христианами, - сказал отец Сергий. - Благодаря в том числе и святым братьям Кириллу и Мефодию Православное Христианство пришло к нам на Русь.

Сразу после лекции было задано много вопросов, не только литературных, но и богословских. Говорил батюшка и о том, почему он не приемлет стремление некоторых «русифицировать» Богослужение.

- Есть вещи, которые перевести невозможно. Один лишь пример. Во время освящения воды в праздник Крещения произносятся и такие слова о воде: «Скачущая в жизнь вечную»… - что значит вода, скачущая в жизнь вечную? Как это перевести на русский язык?

И ведь церковнославянский язык - на нем никто никогда не говорил в быту, он был специально создан для того, чтобы на нем славить Бога. Церковнославянизмы относятся к высокому штилю (стилю) речи. Средний стиль - это обычный разговорный и литературный язык. Низкий стиль - просторечный. Скажу вам высоким штилем одну фразу: «Златовласая красавица, отчего ты трепещешь?» Смотрите, как красиво это звучит! Это же можно сказать средним штилем: «Русая девушка, почему ты дрожишь?» Смысл вроде бы тот же. Но что-то вот утратилось. Красота утратилась. И эта же фраза в низком штиле: «Рыжая чувиха, чё ты трясешься?»
Всем вам известна русская пословица «Баба с возу, кобыле легче». Ее перевели на английский язык… Я в английском не силен, поэтому ознакомить вас с этим переводом не могу. Но когда сделали обратный перевод этой пословицы на русский язык, она уже звучала так: «Леди, покидающая автомобиль, увеличивает скорость его продвижения». Каково?.. 

Вот теперь понимаете, почему нельзя переводить Богослужебные тексты? Мы красоту потеряем. И тогда (не дай Бог!) превратится наша церковная служба в партсобрание какое-то или еще что-то наподобие. Благодать отступит.

Председатель самарской областной писательской организации Александр Громов вручает протоиерею Сергию Ельченинову удостоверение кандидата в члены Союза писателей.

Сегодня, к сожалению, народ перестает читать. Считаю, что мы все - и писатели, и читатели, и учителя, и работники библиотек да и просто образованные люди - мы должны думать над тем, что мы даем своим детям. Чтобы они учились жизни не на дешевых бульварных романчиках, а на хороших произведениях классиков, современных авторов. Тогда у нас будет будущее.

Первая книга протоиерея Сергия, «Дорога», вышла в 2014 году.

- Книжка небольшая, она в основном представлена моими стихами и еще тремя рассказами. Стихи я начал пытаться писать еще со школьных лет. Тогда же не было ни компьютеров, ни смартфонов, больше читать негде было, и мы просиживали в библиотеках. Господь посылал на моем пути хороших библиотекарей. И, конечно, очень многое зависело от первого учителя. Если учитель привьет любовь к чтению, то потом и вопросов никаких не возникает. Ну я всегда любил читать стихи. И вдруг как-то захотелось мне самому попытаться что-то написать. Конечно, стихами назвать их было сложно, да и сейчас они у меня простенькие, незамысловатые. Ну - что есть, то есть. Иной раз меня спрашивают, как ты пишешь? Ну вот как-то так:

Стихи рождаются неслышно,
Подходят к сердцу в тишине.
Из-под пера вдруг что-то вышло -
То, что терзало душу мне…

Пишу о том, что люблю. Пытаюсь как-то выразить в стихах свою любовь к малой родине. Иногда происходит что-то, что настолько потрясает… Такое есть стихотворение у меня - «Жалость». Однажды после Литургии выхожу из алтаря, и вижу у Распятия женщину. Недели две назад я отпевал ее единственного сына… Она так горько плачет. И я стою, дальше шага сделать не могу. Понимаю, что нет таких слов, которыми ее можно было бы утешить. И вдруг она поднимает голову, смотрит на Распятие и начинает что-то шептать. У меня храм маленький, поэтому среди ее шепота я различаю слова: «Господи, как же Ты-то за нас страдал! Как же Твоей-то Матери было тяжело и больно!..» И у меня появилось такое стихотворение:

…Она стояла тихо у Распятья,
Крестясь дрожащей старческой рукой,
(А воск и слёзы капали на платье)
И всё шептала: «Боже! Упокой!..»
Свеча в руке печально догорала - 
Огарок трудно было уж держать,
Но ничего вокруг не замечала
Раздавленная тяжким горем мать.
Она была несчастной, одинокой,
Свою молитву Господу творя.
Но с чистой верой и мольбой глубокой
Взглянула на распятого Царя.
И вдруг сказала: «Господи! Сердечный!
Как тяжко Ты тогда за нас страдал?!
Чтоб нас спасти, Ты мир весь этот грешный
Своею чистой Кровью омывал.
С Тобою вместе Мать Твоя страдала.
И как же было больно видеть Ей,
Когда: «Распни! Распни!» - толпа кричала,
И как зияли раны от гвоздей!»
И эта речь её преобразила:
Исчезла дряхлость, появилась стать.
За всё, за всё Творца благодарила
Жалевшая Его земная мать.
Я не встречал отраднее картины,
Хоть у престола много лет стою.
Вот так она спасла себя и сына
За жалость эту чуткую свою.

Есть у отца Сергия стихи, посвященные его родной деревне с таким теплым названием - Марьевка. Впрочем, эта деревенька с ее удивительными жителями ожила на страницах целого сборника рассказов. Он так и назван - «Марьевка». И у каждого персонажа свое неповторимое лицо, свой язык, своя судьба… И чувствуется горячая любовь автора к любому из них - да хоть к той же Мильтонихе, которая из-за своего вредного норова, кажется, и доброго слова не заслуживает. Или мужичок себе на уме Зубаков: а вот поди-ка, и он способен на добрые поступки. Разве что Ермолай, от которого натерпелась вся деревня, не сподобился светлых красок. Так уж что заслужил, то и получил.

…Выходят к батюшке и благодарят его за книги читатели-почитатели. И присоединяются к пожеланию Александра Витальевича Громова написать поскорее еще книгу, ее уже ждут читатели. И протягивают батюшке его книги с просьбой оставить на память автограф...

Что ж, будем ждать новых литературных произведений протоиерея Сергия Ельченинова.

Ольга Ларькина.
Фото Евгения Ситникова.

Бабака Саня

Главы из книги «Марьевка».

У моей бабаки Маши была тетка, которая заменила ей родную мать, умершую, когда бабаке Маше было всего полтора года. Звали её бабака Саня. Я-то ее не знал: она умерла, когда только родилась моя сестра Татьяна, но много наслышан о ней, так что можно сказать, что знаком с ней заочно. Она так много хорошего сделала для бабаки Маши и ее детей, что доброй памятью вошла в историю нашей семьи.

Когда мама ходила в школу, то на обратном пути заходила к бабаке Сане. Тогда все жили небогато, а мамина семья особенно: отец погиб на фронте, а мать осталась единственной кормилицей четверых детей.

Так вот, когда мама заходила к бабаке Сане, та всегда тайком от своей снохи подкармливала ее: то медовых сот в кружку наложит да кусочек хлеба даст, то яичко печеное, то печеной картошки да несколько маленьких кусочков сала.

Угощала и всегда приговаривала:

- А ты, Верка, ешь, ешь - не стесняйся. Дома-то, поди, голодно вам. Тяжело матери-то одной вас растить. А вы мать-то жалейте!

Бабаке Маше, действительно, было тяжело четверых детей на ноги поднимать. Матери у нее не было, а мачеха с самого бабакиного детства издевалась над ней, а теперь и вовсе знать не хотела. И свекровь, бабка Варя, после того, как сына Ивана с войны не дождалась, сноху, да и ее детей не особо жаловала. А тут вскоре и еще одна беда в дом пришла.

В феврале 1953 года возвращался с армии двоюродный брат моего деда. Они были тёзками, но в семье деда было принято обращаться друг к другу уменьшительно-ласкательно (Дунюшка, Манюшка, Санюшка и т.д.) либо выдумывать какие-то ласковые прозвища (Шуревна, Саняша, Каинька и т.д.). Вот этим самым Каинькой и был возвращавшийся со службы Иван. И возвращался не один, а вез с собою молодую красавицу жену. По этому случаю на семейном совете было решено отметить разом и встречу, и свадьбу, чтобы лишний раз не тратиться.

А мать Каиньки, бабка Дуня, была родной сестрой бабки Вари. Вот приходит бабка Варя к бабаке Маше и говорит:

- Маньк! Ты, чай, слыхала: Каинька с молодухой из армии едет.

Бабака Маша молча кивнула. Она сразу смекнула, что не так просто пришла свекровь, но не могла догадаться, чего от нее хотят, какую роль отвели ей на семейном совете.

- Встретить-то его надо как следует, - продолжила бабка Варя.

- Надо, мамаша, - согласилась сноха. В их семье, да и во всей деревне было принято такое обращение к свекрови.

Бабка Варя заметно оживилась:

- Вот ты и поставь кадушечки две бражки-то. А как гнать-то вздумаешь, Дунюшка придет помогать. На пару-то вы за ночь, поди, управитесь.

- Да ты что, мамаша?! - испугалась бабака Маша. - Под моими окнами большак-то проходит. Ну как попадемся? Ты-то вот, поди-ка, на стороне от большака живешь. Так давай у тебя и поставим. А как гнать-то будете, я подсоблю.

- И-и-и! Что ты?! Что ты?! - замахала на нее руками бабка Варя. - Я и не ухороню. А ну как выпьет кто? У тебя, поди-ка, окромя ребятишек-то, и никого. Да и кадушки-то мои пропрели давно. Нет! Только у тебя - и весь сказ!

Делать нечего - пришлось бабаке Маше согласиться. Не права была, но вот так вышло. В то время были иные нравы: старших уважали, стеснялись и не перечили им. А самогонного аппарата у моей бабушки сроду не было. Да и во всем Коптяжеве он был только у деда Ивана Егорова. Пошла бабака Маша к нему просить аппарат. Аппарат-то он дал, но за прокат потребовал, чтобы и на его долю она кадушку браги поставила. Деваться некуда - и на это она согласилась.

Выгнать три кадушки браги - дело нешуточное. Пришла к бабаке Маше кума, та самая бабка Дуня. Начали они с вечера, да за ночь-то не управились: и утро, и полдня захватили. А запах самогона почти на полдеревни разнесся. Стали они разбирать свой подпольный «спиртовой завод».

Время было обеденное, вот и случилось мимо участковому проезжать. Почувствовал он самогонные ароматы и завернул лошадь к дому бабаки Маши.

Увидела это ее соседка, которая была дружна с участковым, выбежала к нему и стала просить:

- Ты куда же приехал-то?! Ведь здесь же дети мал мала меньше! Уезжай скорее! Христом Богом прошу! Уезжай скорее!

- Не могу я теперь уехать! Вся деревня видела, как я сюда подъехал. Поздно теперь, - ответил участковый и пошел к дому.

В это время кума пошла выносить последнее ведро барды. Открыла она дверь - а на пороге участковый.

- Куда собралась, гражданка? - спросил он у нее.

Кума так перепугалась, что не нашлась, что ответить.

Пока не состоялся суд, все в деревне твердили в один голос:

- При колхозе дадут! При колхозе дадут!

Но суд решил иначе. Приговор для бабаки Маши и кумы был одинаков: полтора года тюрьмы.

И когда бабаку Машу посадили в тюрьму, то бабака Саня вовсе перешла к ним жить. К тому времени дядя Коля, старший мамин брат, ушел в армию, а тетя Клава, самая старшая сестра вышла замуж. В доме остались тетя Маруся, средняя сестра, да моя мама, младшая из детей бабаки Маши. Мама в то время училась во втором классе, а тётя Маруся - в четвертом. Вот так и жили они втроем. Голодно и холодно жили. Дров-то готовить некому. Пойдут с салазками в лес за хворостом, а много ли пожилая женщина да две девчонки принесут? Поэтому и приходилось экономить.

Истопит бабака Саня печку в задней избе, а в передней избе не только не топили голландку, но зимой даже дверь туда не открывали. В печке-то и еду приготовят, и лежанку для сна нагреют. Для избы печка-то большого тепла не дает, зато как залезешь на нее да овчинным тулупом накроешься, враз от любого мороза согреешься.

Улягутся они втроем на горячей печке, а бабака Саня и возьмется их учить.

- А вы, девчонки, молитесь, чтобы маму вашу скорее отпустили. Коли станете Господа Бога об этом слезно просить, то Он обязательно услышит ваши детские сиротские молитвы и сделает так, что мамку вашу отпустят. Будете за маму молиться?

- Будем! - ответят девчонки.

- А вот прям щас и зачинайте молитвы-то читать, - скажет бабака Саня и начнет вполголоса читать наизусть молитвы, а девчата повторяют за ней.

У иконы теплится лампадка, вокруг тишина, а с печи раздается тихий полушепот молитвы. То бабака Саня и девчонки за маму молятся. Сестры повторяют за бабакой молитвы, да незаметно и заснут, а бабака Саня дочитает молитвы, укроет их потеплее, перекрестит, да и сама за ними следом заснёт.

А другой раз скажет им:

- Вот давайте, девки, оброк Богу дадим. А оброк такой: как мама придет, так пойдем в Заплавное в церкву пешком. Бога благодарить будем.

Бабаку Машу и вправду через три с половиной месяца выпустили. Из армии за нее хлопотал старший сын, а дома - двоюродный брат Константин, сын бабаки Сани. Николай объяснил командиру части, что дома остались малолетние сестры, и тот обещал помочь ему. А Константин обратился к депутату Верховного Совета СССР Сивухиной Ольге Васильевне. Всё это сыграло свою роль и дело Колосовой Марии Васильевны было пересмотрено. Ее освободили как вдову погибшего советского солдата и мать двух его несовершеннолетних детей. А кума отсидела свой срок сполна.

Стоял теплый солнечный день, когда бабака Маша вернулась. Она спускалась с горы к реке, и кто-то ее увидел.

Этот кто-то прибежал к дому моей мамы и закричал:

- Девчонки! Девчонки! Мама ваша идет! Отпустили ее! Там у реки она! Только что с горы спустилась!

Бабака Саня с девчатами была у колодца. Они для чего-то набирали воду. Возможно, в баню носили или набирали в бочку для вечернего полива огорода. Побросали девчонки ведра и опрометью бросились навстречу своей матери. И она, увидев их, кинула свой узелок и побежала, раскинув руки, к ним.

Подбежав к дочерям, она упала на колени, и они, крепко-крепко обнявшись, все трое плакали. Даже не плакали, а рыдали навзрыд. Минут десять простояли они так.

Мать гладила своих дочерей да сквозь слезы приговаривала:

- Доченьки мои милые! Как же вы тут выжили без меня?! Радость-то какая! Да благодарю я Тебя, Господи! За всё благодарю!

А дочери только всхлипывали да кричали сквозь слезы:

- Мама! Мамочка наша! Ты вернулась! Вернулась, мамочка!

Потом они поднялись и пошли домой, где у ворот их уже ждала бабака Саня с иконой в руках. Бабака Маша встала перед ней, как перед родной матерью, на колени. Бабака Саня благословила ее, а потом и сама, уже не сдерживая слез, тоже опустилась на колени. Они обнялись уже вчетвером, и повторилась сцена, похожая на ту, которая была у реки.

Наутро, когда все страсти и слезы по поводу раннего возвращения бабаки Маши понемногу улеглись, бабака Саня после утренних молитв и завтрака напомнила девчонкам о том самом оброке и объявила, что в ближайшее воскресенье они до ранней зорьки отправятся пешком в Заплавное - Бога благодарить.

Так и случилось. В воскресенье задолго до рассвета они вышли из дома и пошли в Заплавное. Шли они долго, очень устали, но пришли как раз к началу службы. Поисповедовавшись, причастившись, отстояв благодарственный молебен Господу, они отправились в обратный путь всё так же пешком.

По дороге их обгоняли подводы, брички, рыдванки, а иногда даже машины. Люди, видя, как ковыляют четверо усталых путников, среди которых была старуха и двое детей, сами останавливались и предлагали довезти их. Но бабака Саня, кланяясь им в пояс, вежливо отказывалась. Иногда дети просили ее не отказываться и принять предложение добрых людей.

Тогда бабака Саня всегда строго, но с любовью говорила им:

- Терпите, девчонки! За ради Господа терпите. Ведь Он услышал ваши молитвы - освободил вашу маму. А мы вот так отблагодарим Его: потерпим, потрудимся - и отблагодарим! - Так незаметно и дошли они до дома.

Чтобы как-то выживать и не быть сыну обузой, бабака Саня, когда совсем состарилась и уже не могла работать ни на ферме, ни в поле, устроилась в контору поломойкой. Невелика зарплата поломойки, но после «палочек» за трудодни эти «живые» деньги казались несметным богатством.

Бабаку Саню на деревне все уважали. Она никогда и ни с кем не ссорилась. И тем более делала всё, чтобы избежать ссор в семье. Ее сноха Вера никогда и ни разу никому не сказала ни одного плохого слова о ней.

Бабака Саня всегда так учила мою бабаку Машу:

- А ты, Мань, больше молчи. Меньше говори, а больше слушай да молись. Молчи. Када молчишь-то, больно хорошо. Особливо, када хто ругаться с тобой вздумает. Он пусть ругается, а ты молчи да молись. Када молчишь-то, ох и больно хорошо!

Бабака Саня была не только набожным, добрым и миролюбивым человеком, но ещe и очень ответственным. Незадолго до ее смерти, когда ей уже трудно было вставать, бабака Маша каждый день приходила ее проведывать.

Как-то в очередной раз бабака Маша пришла к больной, а та ей и говорит:

- Ох, Манька! Беда-то у меня какая!

- Какая? - спросила ее бабака Маша.

- Да обещалась я Нинке носки связать. Один-то связала, а второй только наполовину - сил у меня нету. А ну как помру я - не успею довязать?! Грех-то мне какой будет! Ты уж, Христом Богом прошу, довяжи тогда носок-то да ей и отдай. А то вся душа изболелась.

- Да ты что, теть?! Конечно же, довяжу! Даже и не думай об этом, - ответила ей бабака Маша.

- Ох, спасибо тебе, Манька! На тебя у меня и была вся надёжа, - с облегчением сказала бабака Саня и, откинувшись на подушки, закрыла глаза.

Живет в народе твердое убеждение, что умереть на Пасху или в Светлую седмицу - великое благо. Считается, что, пока открыты в храмах Царские врата, открыты и Врата в Царствие Небесное, поэтому все, умершие в это время, сразу попадают в Рай, приветствуя Воскресшего Христа. Но сподобиться такой смерти может не каждый, а только те, кто своею жизнью заслужил это, либо те, за кого просил Господа сильный молитвенник.

Бабака Саня втайне мечтала умереть на Пасху или Светлую Седмицу, но вслух всегда говорила так:

- Нет! Рази я достойная на Пасху умереть? Нет! Грешница я! На Пасху только достойные люди умирают, а я грешница.

На второй день Пасхи в Светлый Понедельник умерла она. Христос Воскресе, бабака Саня! Христос Воскресе!

Сельская библиотека

Неизгладимый след в моей жизни оставила наша марьевская библиотека. Она находилась в обычном деревенском доме-пятистеннике, который когда-то перевезли из Московки. В большой передней избе устроили библиотеку, а в задней - почту. Дверь между ними заложили и сделали отдельные входы. Почта состояла из одной комнаты, а в библиотеке поставили фанерную перегородку, отделявшую читальный зал от небольшой комнатки, служившей одновременно хранилищем редких или особо ценных изданий - и кухней. У почты было просто высокое крыльцо, на которое посетитель попадал сразу с улицы, а перед библиотекой - палисадник, где росли березки, рябины и цветы на больших клумбах.

Я с детства любил бывать в библиотеке. В этом царстве книг была удивительная атмосфера: было таинственно тихо, комнату наполняли канцелярские запахи, а за столом сидела библиотекарь и чаще всего что-то писала перьями на больших листах бумаги. Запахи бумаги и туши нравятся мне до сих пор.

Библиотекарем была Анастасия Захаровна Соколова. На всю жизнь она запомнилась мне удивительно светлым человеком. Это был лучший библиотекарь из всех, кого я встречал на своем жизненном пути.

Она умела создавать в библиотеке такой уют, что туда всегда хотелось прийти. Едва читатель открывал калитку палисадника, как перед ним оказывалась дорожка, вымощенная кирпичом, и клумбы с цветами по обе стороны от нее.

Я всегда не спеша шел по этой дорожке и любовался красотой тюльпанов, ирисов, лилий или каких-то других цветов.

Внутри библиотеки меня встречала Анастасия Захаровна. Поздоровавшись, я проходил к полкам с детскими книгами. Анастасия Захаровна расспрашивала меня об успехах в школе, потом переводила разговор на героев прочитанных книг, интересовалась моим отношением к ним и тем, какие выводы я сделал по прочтении. Потом она предлагала мне на выбор несколько книг и давала им краткую характеристику. Если меня не устраивали эти книги, то она позволяла мне самому выбрать то, что меня заинтересует.

Я всё время хотел пройти к стеллажам с толстыми книгами, но Анастасия Захаровна говорила, что мне пока рано читать их, потому что они предназначены для старшеклассников или вообще для взрослых, и ласково провожала меня к стеллажу с надписью «Детская литература». А про то, что мне страшно хотелось попасть в «комнату за шторкой» (так мы, дети, называли вторую комнатку с особо ценной литературой), мне и говорить не приходится. Пройти туда было так же невозможно, как слетать на Луну.

После того, как я делал свой выбор, библиотекарь разрешала мне полистать журналы, лежащие на читальных столах. Больше всего мне нравились «Крокодил» и «Юный техник». Но иногда мимоходом пролистывал журналы «Наука и жизнь», «Наука и религия», «Крестьянка», «Работница», «Огонек».

Просмотрев прессу, надышавшись и наполнившись запахами книг, бумаги, туши и красок, я покидал это книжное святилище и бережно нес домой свой безценный груз - очередную порцию знаний о мире, о накопленном человеческом опыте, о героях, их приключениях и путешествиях и о многом-многом другом.

Я и сейчас периодически наполняю себя новыми порциями информации, но чаще всего черпаю ее из интернета, поэтому и не испытываю тех ощущений, которые были в детстве. Ушла куда-то эта благодать, испарилась навсегда, но те детские впечатления от путешествий по книжному царству живут в сердце и памяти до сих пор. Даже сейчас, когда пишу эти строки, когда всё всплывает в памяти, я снова чувствую эти запахи, и кажется, что стоит мне встать, подойти к двери и приотворить ее, как увижу все заветные стеллажи и полки с книгами, читальные столы с аккуратными стопками газет и журналов, а за своим столом будет сидеть моя любимая Анастасия Захаровна, которая улыбнется мне и начнет расспрашивать о прочитанных мною книгах. А может быть даже и пустит за шторку - к особенно ценным книгам…

Ах! Как бы мне сейчас этого хотелось! Как мне всего этого не хватает! Но, увы! Если уж в обычной реке дважды в одну воду не войти, то в реке жизни - тем более. А жаль!