«Нам выпало такое счастье — знать Владыку Мануила!..»

О Митрополите Мануиле (Лемешевском) вспоминает его духовная дочь.

В командировку в Оренбург корреспондента «Благовеста» пригласили читатели нашей газеты: приезжайте, познакомитесь с духовными чадами Митрополита Мануила (Лемешевского), будет о чем написать! Этот Святитель был известен как непримиримый борец против обновленчества, мужественный исповедник Православия — много лет он провел в тюрьмах, лагерях и ссылках. Глубокий мыслитель, автор богословских трудов… А для многих из тех, кто помнит его как Правящего Архиерея, Владыка Мануил был и любящим духовным отцом, и горячим молитвенником, чьи молитвы слышал Господь! В Самарском Покровском кафедральном соборе у гробницы приснопамятного Владыки всегда горят свечи. Немало духовных чад оставил Владыка Мануил и на Оренбургской земле…С одной из них, Надеждой Александровной Мячиной, мы встретились в ее доме на улице Хлеборобной. Сама она парализована, лежачая, но речь и память удивительно ясные. Дочь Юлия Николаевна усадила ее на кровати, обложила подушками. И Надежда Александровна начала рассказ.

Чудо в Никольском храме

— Когда Владыка Мануил приехал в Оренбург, служить ему поначалу было негде, храмов в городе не оставалось. Был закрыт в 1935 году и Никольский храм в казачьей слободе Форштадте. Но перед этим, еще при Епископе Арсении (Воскресенском), произошло удивительное чудо.
В сторожке у Никольского храма жила благочестивая чета. Однажды после вечернего Богослужения, когда все прихожане и служители разошлись, сторожа вдруг услышали в закрытом храме непонятный шум. Бросились посмотреть: что там такое? Открыли дверь в храм — и замерли… Пресвятая Богородица, стоящая при Кресте, сошла со Своего места и молится перед Крестом! И несколько минут очевидцы чуда в благоговейном молчании, боясь пошевельнуться, смотрели, как молится Матерь Божия. А когда, словно бы в легком тумане, Владычица вернулась на Свое место, видевшие это чудесное явление поспешили сообщить обо всем Епископу Арсению. Перед Крестом был отслужен молебен, и Владыка произнес пророческие слова: «Этот храм не будет разрушен!».
Епископа Арсения арестовывали три раза. Когда в последний, третий раз за ним пришли прямо в Никольскую церковь, Владыка на прощание утешил свою плачущую паству еще одним предсказанием о храме — что храм этот будет собором. Самому ему не довелось увидеть, как сбудутся эти слова: Владыка Арсений умер в ссылке.
Казалось, пророчеству и не сбыться. Из Никольского храма вынесли все святыни, храм закрыли. Устроили в нем общежитие, а потом от пола до купола заполнили документами Ленинградского архива. И только в 1944 году, после решения властей об открытии церквей, храм вернули верующим. Но Богослужения в нем возобновились далеко не сразу.
Рядом с обезображенным храмом поставили что-то вроде сарая с односкатной крышей, окон у него не было, внутри обили черным материалом — там на первых порах и служили.

«Хранит Господь все кости их…»

Нас мама с детства приучала ко всему, чему должны мы были научиться: и к молитве, и к делам земным. Мы с сестрой Ниной и братом Евгением (впоследствии он стал священником, протоиереем, теперь уже семь лет как умер и похоронен у алтаря Михаило-Архангельского храма в Сорочинске) всю неделю в школе, хоть бы в воскресенье подольше поспать. А мама будит: «Вставайте, вставайте!». Мы просим: «Мам, да мы поспим, а потом встанем и помолимся! И акафист почитаем, и молитвы…» Она: «Нет, нет, вставайте! Хоть и храма здесь нет, где-нибудь да все равно идет же служба. А раз служат, значит, и наша молитва присоединится и будет к Богу возноситься. А вот уж помолимся, тогда ложитесь и спите». Ну где там: пока умылись, помолились, акафист почитали, а там и позавтракали — какой уж сон! Тут и дела находятся, а потом и на улицу…
И вот когда разрешили вывозить архив, довелось и нам тут поработать, помогать освобождать здание храма. Был тут случай, просто поразительный.
Мы в церкви отмывали все от дыма и копоти, мыли в среднем приделе. А Люба Гайдукевич (она была намного старше нас), чтобы до самого верха достать, вдвоем с мальчиком-алтарником принесла — у кого-то взяла — большую лестницу. Старая лестница, она у хозяев на ометах так и лежала зиму и лето — уж от дождя сгнила. И вот Люба поставила лестницу в том месте храма, где изображены Христос и самарянка у колодца. Залезла Люба наверх и моет, я ей воду таскаю. Принесла одно ведро, потом другое, подала ей на веревке. Как вдруг — страшный треск, лестница переломилась! Ведро упало, вода разлилась по всему полу, и Люба наша повисла на переломанной лестнице, как на крюке. Рука проткнута острыми обломками и щепками. Все: ах, ах! — а на лестницу лезть боятся, и как опустить ее с лестницей — тоже боязно. Уж и не знаю, как сняли, и я повела Любу в больницу. А у нее кровища все платье залила. Страшно глядеть. Ее сразу повели в хирургический кабинет. Люба просит: «Ты не уходи только!» Сама теряет сознание от боли и потери крови. Из руки щепки торчат, вся в занозах, сухожилия порваны… Врач все щепье повытащил, швы наложил. Ругается:
— Что же это у вас в церкви даже лестницы путевой нет! Теперь вот человек без руки останется!
А Люба только и сказала:
— Милостью Божией!
Перевязали руку, велели завтра прийти на перевязку. Пошли мы в церковь, а к нам Владыка Мануил так быстро идет: ему уж прибежали, сообщили о том, что за несчастье произошло. Владыка и говорит:
— Ничего, Любушка, ничего, Любушка, ничего! Все пройдет!
Крестит ей руку и все ее успокаивает. Люба еле слезы удерживает:
— Владыка, врач сказал — как бы руку не отнять.
А он свое:
— Ничего, Любушка, не расстраивайся, ты еще этой рукой будешь цветы к иконам делать!
На второй день мы с ней вдвоем пошли в больницу. Врач развязывает бинты, смотрит — и зовет медсестру:
— Вот это да! Я за свою жизнь ни разу такого не видел!
Она соскочила: что там такое страшное, чего хирург не видел, — к Любиной руке. А там ни ран, ни даже швов нет! Все заросло, словно и ничего не было. Что эта рука, что другая. Врач послал на рентген — и снимок лучше некуда: все жилки сошлись, все срослось. И потом сколько всего Люба этой рукой переделала! Спросишь: болит рука? Нет, говорит, даже в непогоду не ноет.
И Нина Барановская когда в аварию попала, все Владыченьку кричала-просила о помощи (хоть его уж и не было в живых, не то что в Оренбурге). А снимки сделали, так врачи удивились: даже мелкие косточки все встали на свое место и все заросло.

Иподиакон Владыки

Мы жили в землянке. Голодные, холодные, в плохоньких телогрейках, одна пара ботинок на троих: Женя первым приходит из школы, Нина обувает и бежит в школу; отучится — я уже начеку, жду… Жили бедно, трудно, но в любви и согласии. Папу взяли на фронт, хоть и была у него бронь. Начальство не любило честных и справедливых, которые не боялись правду говорить в глаза. Он не стал искать, как бы ему остаться, и пошел на фронт. «У меня дети, я ради них пойду воевать, их защищать». А потом пришло извещение: Александр Иванович Иноземцев пропал без вести… Мама не могла поверить в его гибель: может быть, ради троих детей Господь сохранил его!
И вот в сорок четвертом году началась служба в сарайчике без окон, приехал Владыка Мануил. А на службе за ним ходил мальчик и носил посох Владыки. Женя, мой брат, после вечерней службы и говорит маме: «Как я хочу эту палочку носить!» — «Это не палочка, сынок, а жезл Владыки!» Наутро пришли на Литургию, Владыка выходит из алтаря и подзывает моего брата: «Женя, иди сюда!» Откуда он мог узнать имя незнакомого мальчика? Да еще и угадать его тайную мечту. В алтаре он сказал: «Ты хотел носить эту палочку — на, будешь теперь ее носить!» Женя так обрадовался! Так и стал он иподиаконом при Владыке.

«Мужа убило снарядом…»

Война окончилась, надо как-то жить дальше. Домишка хлипкий, и некому обтяжку сделать, нанимать не на что. Мама и решила: пойду к церкви, может, там плотников-старичков увижу и попрошу помочь.
Подходит к храму — а ограды тогда не было, и мама увидела, что Владыка был во дворе. Увидел и он ее, машет рукой: «Идите сюда!»
Мама оглянулась: кого это он зовет? Она ведь не общалась с Архиереем. Но он звал именно ее. И не успела еще она подойти, как Владыка повернулся к стареньким плотникам, которые работали во дворе, и говорит: «Вот у этой вдовы трое детей, а мужа на войне снарядом разорвало…» Мама так и опешила: откуда Владыка может знать, если в извещении и то ничего не написано, что с ним случилось. А Владыка продолжает: «Идите, поставьте стойки, что надо сделайте, а денег с нее никаких не берите — она бедная вдова! Потом здесь получите расчет».
А спустя три года приехал фронтовой сослуживец отца Чеховской (я забыла уж, как его звать) и рассказал о том, как погиб наш отец. Они служили вместе в фронтовой разведке. Их пятерых послали в тыл врага, и мой отец Александр Иванович был главным, за командира. Двоих он оставил прикрывать идущих впереди, а сам с двумя бойцами пошел дальше. Сколько-то прошли, он и тех двоих оставил, а сам в одиночку пошел в сущее пекло, на минное поле. И вот он только прошел несколько метров, как грянул такой взрыв, что его разорвало на куски. Как Владыка и сказал… И этих двоих убило насмерть, которые были к нему поближе, а те, которые остались дальше, отделались легко: у Чеховского оторвало палец, а другого контузило. Когда они все еще были живы на войне, то договорились, что если кто-то из них уцелеет, то сколько бы лет ни прошло, обязательно приехать к семьям погибших сослуживцев и оповестить. Ну вот он к нам и приехал. И в точности подтвердил слова Владыки об участи нашего отца.

«Пища — Божий дар!»

Владыка приходил к нам, когда мы пристраивали дом, уже делали обвязку. У нас ничего не было в пристрое: ни скамейки, ни стула, и он сел прямо на оконный проем. Сидит на окошке… Я вбегаю — так и остановилась, гляжу. А Владыка улыбается, подзывает меня. Я подбежала, благословение взяла.
Чаю попили, Владыка святой водичкой весь наш двор окропил. Он был ростом маленький, но такой быстрый, энергичный, живой. Босиком ходил по муравке.
Владыка Мануил всегда ходил пешком по городу, никогда не ездил. А куда поедет на приход, всюду брал с собой Женю, это у него был помощник.
Один раз в какой-то деревне отслужили Всенощную. Усадили их ужинать. Женя рядышком с Владыкой. А время голодное, послевоенное. И вот Женя раз-раз, мигом съел все, а Владыка немножко поел и ему тарелку пододвигает: «На, Женя, доешь!» Он доедает. Владыка сам так бережно ел, каждую капельку со стен тарелки хлебушком соберет, чтобы никакая пища не пропадала. Это ведь Божий дар! Если чувствуешь, что тебе много, меньше наливай, но пищу зря не переводи. Ни крошечки, ни корочки чтобы не пропадало. Ну и вот Женя свой суп съел и за Владыкой дохлебал; подали второе — Владыка чуть отведал и опять ему: «На, ешь!» И весь свой ужин практически так и отдал моему брату. А утром Женя встал, приготовил Владыке воды для умывания. Владыка встает: «Ну, Женя, как ты спал?» — «Плохо спал, Владыка!» — «А что так — замерз на полу?» — «Нет, что вы, на перине даже жарко!.. Я переел, вот и катался всю ночь с боку на бок». «А почему ты переел?» — «Ну вы же все отдавали мне есть за послушание…» — «Так надо было сказать, что ты наелся! Больше не молчи, говори сразу, что сыт».

Пятерка по немецкому

Я училась средне, на тройки. Вот Нина наша на пятерки училась, она была шустрая, боевая, и Женя тоже был отличником. Во время войны весь его шестой класс в вечернюю школу перевели, а всех мальчишек в ФЗО, они на 170-м, танковом, заводе работали. У него не было времени письменные задания выполнять, и я прежде чем свои уроки, Жене сделаю письменные работы. Ему некогда было даже и спать. Я для него стараюсь, вывожу, а уж себе-то как-нибудь, лишь бы сдать. Ну и у меня все тройки. Да я и не была такая способная, как Женя с Ниной: они что послушают, сразу запомнят, устные уроки он и не учил. Их с завода отпускали за час до уроков, где уж тут учить? Возвращался в полночь, в первом часу, а утром уже к семи на работу.
С Владыкой мы так и не разъединялись. Как Всенощная кончится, мы его до дому провожаем. Идет, смотришь — кому-нибудь денежек сунет или гостинчик. По дороге обо всем с нами говорил, назидал:
— Ой, смотри — камешек лежит прямо на дороге. Кто пойдет, споткнется. Убери в сторонку!..
И вот мне экзамен сдавать, а я прихожу и жалуюсь: «Владыка, боюсь — не сдам экзамены! Я никогда их не сдавала, боюсь!.. Да разве я смогу за весь год, что учили, запомнить!» А Владыка мне говорит: «Ты как идешь, молись. И какой билет тебе попался на глаза, тот сразу и бери. Не мечись: ой, вот этот лучше взять, или тот. И всегда ответишь».
Благословляет меня и говорит: «Иди, иди, четверку получишь!» Или в другой раз — тройку. Эту оценку я и получала.
А приду к нему, он спросит: «Ты кушала?» — «Нет, Владыка…» Есть-то нечего было. У меня от голода аж голова болит. Он скажет: «Ну давай молиться». Встанем, молимся. Смотрим, по веранде уже кто-то идет, а двери у Владыки Мануила не запирались ни ночью, ни утром, ни днем. В любое время зайдешь, никаких звонков. И вот молимся, а я, грешная, уже не столько молюсь, сколько гляжу: что там женщина несет. Вот моя молитва была какая… Помолились, Владыка эту женщину встречает, а она в чугунке горячей картошечки принесла и огурцов или там капустки, какую-нибудь лепешку. И он усадит меня, накормит обедом — и благословит на экзамен. Это была такая теплота, такое счастье было в жизни!..
Особенно боялась я экзамена по немецкому языку, он мне никак не давался. А Владыка меня успокаивает: «Надя, не расстраивайся — получишь пять! Только сразу бери тот билет, который тебе Господь первым показывает» А мне какое уж там «пять» — хоть бы двойку не получить, ничего не знаю!
Пришла я в класс, взяла билет, посмотрела… И спрашиваю: «А можно, я сразу буду отвечать?» Учительница мне: «Да ты сядь, подумай, поготовься!» — «Нет, я могу сразу ответить!» Там надо было рассказать стихотворение, которое я знала: о первом снеге — я до сих пор его помню. Стихотворение я рассказала без запинки и перевела его, и еще какое-то предложение надо было с русского языка на немецкий перевести — я и с этим легко справилась. Экзаменаторы между собой переглядываются: «Какие-то вопросы еще есть к Иноземцевой?» — «Да что, она все правильно ответила!» И я с пятеркой бегом побежала к Владыке, аж задыхалась, торопилась скорее ему сказать о своей радости. Подбегаю к крылечку, а Владыка уже встречает:
— Ну что, Надежда?
— Владыка, правда — пять!
— Ну иди сюда!
И Владыка меня обнял отечески… — это была незабываемая теплота! Он меня еще покормил: «Ну теперь беги домой, мамочку порадуй!»
Я прибежала, все рассказала — мама прямо плакала.

Крест

Мы и цветы восковые делали для храма. Знали, сколько бусинок надо собрать для букета, сколько листочков. С работы идешь на ночь к Любе Гайдукевич. И что характерно, внизу была милиция, а Люба жила наверху, на втором этаже. И мы ходили, делали цветы, и ничего плохого не было, укрывал Господь. Начинали после Радуницы и кончали к следующей Пасхе.У нас все иконы были в венках, и крест. Вы не видели крест в Никольском? Прекрасный крест!..
Тот-то крест, с которого Пресвятая Матерь Божия сходила, неизвестно куда дели, когда Никольский храм закрыли. У нас в храме был старенький крест, кто-то его пожертвовал, а Владыка переживал: не соборный крест, получше надо! И стал искать художника.
А у Нины Барановской отец, Андрей Яковлевич, был хороший художник, он у нас в школе преподавал рисование и черчение. Мы с Ниной дружили, а я и не знала, что наш учитель — ее отец. Он был очень, очень хороший человек, такой добрый!
И вот Владыка попросил Нину: пусть папа придет, мне с ним надо поговорить. Но когда Андрей Яковлевич услышал, что надо сделать для церкви крест, он засомневался: «Я грешный человек, как я смогу за такое взяться? Здесь Лик Божий!.. Это надо быть такому духовному человеку, и особый дар иметь». А Владыка ответил: «Будем молиться, поститься, и Бог поможет в твоих трудах!»
Распилили доски нужной величины для креста, заготовили материал и ночью привезли к ним домой, в подвал. И о том, что Андрей Яковлевич в подвале работает над крестом, знали только Владыка, Нина и ее мама. Больше никто не знал, даже его братья и сестра Зина. Все было под замком, а ключ у матери. Закроют Андрея Яковлевича, и жена ему приносила что-нибудь покушать, чаю. А ночью иногда к нему приходил Владыка. Придет, молится, а Нина выйдет на улицу, будто гуляет, а сама приглядывает, чтобы не выследили.
Крест получился изумительно красивым! И только одно не удавалось художнику: выписать кровь так, чтобы она смотрелась как кровь, а не как краска. Долго молились, пока наконец все получилось так, как должно быть. И вот уж сколько лет — Нина умерла в 1991 году, а это было еще при Владыке Мануиле написано, и по-прежнему эти струйки смотрятся настоящей кровью…
— Этот крест остался в Никольском соборе?
— Остался. Только раньше он стоял в середине, а сейчас перенесен в Успенский придел, около могилочки Митрополита Леонтия. До сих пор все восхищаются этим крестом. А тогда было какое искушение! Ночью потихоньку, по одной дощечке перенесли крест в церковь, там уже собрали. А утром приходим — ой, какой крест, какой изумительный крест! Все были в восторге. Сколько я ездила, нигде такой красоты не видала. Но были и такие люди, которых другое интересовало: кто же этот крест написал? Такая смута поднялась, начали вызывать духовных чад Владыки Мануила, выпытывать. Но Бог покрыл Своей милостью за такие труды и молитвы Владыкины.

Нина Барановская

Добрые люди как-то вечером пришли к Андрею Андреевичу Савину и к Нине Барановской: «Вас этой ночью заберут — уезжайте!» А куда ехать, где укрыться? К родственникам — там в первую очередь будут искать. Андрей Андреевич пришел к нашему Евгению: «Женя, выручай! У меня вся документация в порядке, принимай ключи от храма!» И уехал в Куйбышев. А Нина, как ей подсказали, написала заявление на увольнение, и ее мать отнесла на работу (Нина была фельдшером): вот, дочка решила уехать, увольте ее. «Как уезжает, куда?» — «Ничего не знаю. Молодые своим умом живут, загорелось ей, вот и уехала».
Утром, чуть свет — гости незваные, нежеланные: «Где ваша дочь?» — «Не знаю, вчера еще как ушла, так и не приходила…» И на все один ответ: «Ничего не сказала, куда делась — не знаю».
А Нина вечером села на поезд и поехала в Москву. Сидит в вагоне, повязалась по-старушечьи, лица не видно, и боится даже в туалет выйти. Так и казалось ей, что по всем поездам ее уже ищут. Приехала, а кто в Москве ее ждал? На вокзале останавливаться нельзя, там милиция мигом заприметит бездомную, проверят документы — тут-то ты и пропала!
Вышла она с вокзала и пошла прямиком по Арбату. Глядит — люди идут и сворачивают куда-то, и исчезают в арке. Зашла и она в арку. А там во дворе Митрофановская церковь! Зашла она в церковь, как упала перед Матерью Божией, и так рыдала: «Куда мне идти, как быть? Господи, помоги!» Хотела попросить разрешения помыть полы, чтобы здесь и заночевать, но ей отказали: «Идите, ничего не надо, сами справимся».
Вышла из церкви, а у паперти стоит слепая женщина. И горюет: «Люди добрые, милые, что же это, неужели все ушли! Неужто некому меня до дому отвести!» Никогда с ней такого не было: сколько жила, всегда ее после службы кто-то обязательно подхватывал и вел, по пути ли, не по пути. Дом-то ее совсем рядом с церковью. А это стоит и плачет: все ушли, как не увидели слепую…
Нина подошла:
— Что вы расстраиваетесь, я вас отведу. Только скажите, куда.
— Тут близко, — обрадовалась женщина. — Как из арки выйдешь, направо повернешь, тут и дом № 30.
Дошли, поднялись на пятый этаж на лифте, Нина подвела слепую к ее дверям. Женщина достает ключи, а сама, узнав, что Нина приезжая (откуда — она не стала говорить), пригласила зайти попить чайку. «Хоть чаек мне поставите, а то я же не вижу…» Квартира на четырех хозяев, у каждого своя конфорка на газовой плите, на чужую ставить нельзя. Вскипятила Нина чай, принесла в ее комнату. Попили, перемолвились несколькими словами. Женщина спрашивает:
— Вы теперь куда пойдете?
— А куда Господь приведет.
— Ну вы же, наверное, к кому-то из родных или знакомых приехали?
— Нет, никого у меня нет в Москве.
— Как же вы приехали, к кому?
— К Спасителю да Божией Матери…
Больше не стала она и расспрашивать, а предложила остаться у нее, переночевать. Нина и осталась. Все прибрала, утром завтрак приготовила, покормила хозяйку. А та ей и говорит:
— Нина, может быть, вы возьметесь за мной ухаживать? Я безродная, никого у меня нет, — и я вам тогда квартиру оставлю…
Нина с радостью согласилась. А хозяйка немного погодя собралась и ушла куда-то — я, мол, к знакомым схожу, а ты пока приберись да отдохни с дороги. Ушла она, а Нина переживает: как бы не сказала она своим знакомым, что вот, какая-то бездомная невесть откуда прибилась. Не угодить бы в ту же беду, от которой спасалась… Молится, просит заступления у Божией Матери.
Вечером хозяйка пришла и говорит:
— Ну, Ниночка, я тебя на работу устроила! У тебя паспорт, документы о медицинском образовании с собой? Завтра вместе пойдем!
Нина потом говорила мне:
— Ты не можешь себе представить: в такое время, в столице — и меня без всяких расспросов приняли на работу! А со своей хозяйкой мы так сроднились, это была родная душа!
Так Нина и прожила в Москве, пенсию заработала и потом уж вернулась в Оренбург, поменяла квартиру. В центре, прямо над магазином «Урожайный». А за эти годы все затихло, никто ее давно уже не искал.

На снимках: Митрополит Мануил (Лемешевский); Надежда Александровна Мячина; Никольский собор в Оренбурге.

Ольга Ларькина

19.12.2008