Авторучка

Крупинки писателя Владимира Крупина.

Мне подарили красивую авторучку. Очень. Такую красивую, что ею я писать не осмеливался, но с собою возил. Приехал в Троице-Сергиеву Лавру, вначале, как всегда, пошел к Преподобному Сергию в Троицкий собор. Взял у монаха листочки чистой бумаги, достал красивую авторучку и ею написал имена родных и близких для поминовения о здравии у раки Преподобного. На столе были и другие ручки, и карандаши, но ручки уже были исписанными, а карандаши притупившимися. Это я к тому, что люди подходили и тоже писали свои памятки. У меня попросили ручку, я отдал, а сам пошел в храм, к гробнице.

Там почти всегда очередь, но такая благодатная, такая молитвенная, что очень хорошо, что очередь. Читается акафист Преподобному, поется ему величание, а между ними всегда-всегда звучит молитвенный распев: «Господи, помилуй». Поют все. Особенно молитвенно поет монах, которого привозят сюда на коляске.

Приложившись к мощам Преподобного, отдав дежурному монаху памятки, я вышел и хотел взять свою авторучку. Но к ней уже была очередь. А я торопился и подумал, что зайду за ручкой потом. Но и потом ручка не простаивала, и мне было как-то неловко заявлять, что это моя ручка. Она уже стала не моей, а общей. Я подумал: сколько же ею уже написали имен, сколько же с ее помощью вознесется горячих молитв о здравии болящих, о прозрении заблудших, об утешении страждущих! И разве я что-то могу равное написать этим памяткам? Нет, конечно.

Решив так, я порадовался за авторучку: каким же счастливым делом она занята - и пожелал ей долгой жизни в храме.

Раздор

И ведь было это славянское триединство! В каких же генных коридорах заблудилось? Было! И лично я и мои сограждане жили при нем. И пели украинские песни, и плясали гопак и белорусскую бульбу. И присоединяющийся к ним молдавский жок. Но, как сказал бы Тарас Бульба, «завелось подло в нашей земле», заползли змеи раздора в доверчиво распахнутые славянские души, позарились жадные до чужого добра паразиты капитала, зависть стала править умонастроениями общества.

Как шла обработка умов? Вначале анекдотики про сало в шоколаде. Потом подкапывались вороги под основы истории. Переяславской Рады якобы не было, Полтавскую битву, вот ведь как, выиграли украинцы, а когда Киев был, на месте Москвы были болота.

И во всём выставляли виноватыми русских. Разве не верна в этом случае пословица: «Не вспоивши, не вскормивши, добра не сделавши, врага не наживешь».

Без передышки, самое малое с середины 80-х, вдалбливали в доверчивые малороссийские головы неприязнь к русским. И что получилось? Взрослые пытались вразумлять молодежь, но по ходу жизни сошли со сцены, а обработанная идеологией иждивенчества новая поросль обрадовалась возможности не себя винить в своих бедах, а Москву, вообще русских. Результат мы увидели на киевском майдане. «Кто не скачет, тот москаль!» - кричали на майдане наевшиеся американских печенюшек.

Помогало обработке умов и прошлое. Малороссия всегда виляла хвостом перед польскими панами. Сейчас по застарелой привычке завиляла перед дядей Сэмом. То «волила под царя московского» и прислонялась к сильной России и потом Советскому Союзу. Да и то с оглядкой. Бытовала и притча. «Мамо, мамо, - зовет дочка, - бис у хату лизе. - Нехай, дочка, абы не москаль».

То есть к ним нечистая сила влезает, она им желаннее русских.

Но вообще я очень люблю Украину, ее красоту, песни, национальную кухню, народные костюмы, Гоголя. Любил бы и остальных - да Шевченко Тарас мешает. Поляки в Варшаве повернули ему мозги. Какие страшные стихи писал о царице, Православную Церковь оскорблял. Бог ему судья.

Смотрю по ТВ на захваченных в плен и сдавшихся украинцев. Нормальные лица, красивые хлопцы. Погнали их убивать братьев-славян.

Дяди сэмы не дураки, им надо на войне наживаться, а самим воевать - дудки. Им важно славянскую кровь пролить. Они надеялись, что Украина победит Россию. Ну, просыпайтесь, да поскорее, от сладких снов.

Я рад за свою Родину, свое великое Отечество. Несмотря на все наши недостатки, продолжающиеся доселе, Россия жива. Жива ее жертвенность, готовность пострадать, перетерпеть, чтобы спасти родных по крови и вере людей.

Прошли времена, остались сроки

- это так бабушка Лиза говорит. Стала она так говорить, когда заметила, что в ее «годовой» лампаде стало больше масла. То есть не больше масла, а его стало хватать на большее время. Раньше лампаду заправляли на Пасху, и она горела до следующей Пасхи, ровно год. А сейчас масла наливается столько же, а лампада горит до Вознесения, то есть еще больше месяца. Kaкой отсюда вывод? Отсюда бабушка выводит, что времена сократились, ускорились, все начинает торопиться к концу света.

В этом с бабушкой согласен ее внук Сережа, а также бабушкин «допотопный», как она говорит, знакомый, старенький отец Ростислав. Он уже не служит, живет недалеко и потихоньку, с палочкой, приходит в гости. Они сидят с бабушкой за многочасовым чаем и вспоминают прошлую жизнь. Сережа сидит тихонько и слушает старичков - и приходит к такой мысли, что раньше жить было тяжело, но хорошо, сейчас жизнь стала легче, но тяжелее. Как так? А вот так.

- Раньше, сестричка, - говорит батюшка, - служишь Литургию и не знаешь, дадут ли безбожники дослужить. Но уж зато и знаешь, что Христос во всех твоих прихожанах, а сейчас служишь-служишь, а потом своих же прихожан на каком-нибудь пьяном сборище видишь.

- Грех на них, - успокаивает бабушка Лиза. - Уж нам с тобой за землю не надо держаться, нам на небо со страхом взирать.

- Сгорит, сгорит вся земля, - говорит батюшка и с трудом поднимается. - А проводи-ка ты меня, раб Божий Сергий, до обители отца Виктора.

Сережа этому рад-радехонек. Обитель отца Виктора - это большая квартира в большом доме. Но какая бы ни была квартира, она, конечно, мала для семейства батюшки. В ней столько людей, что Сережа не смог их ни разу сосчитать. Даже детей, не говоря о взрослых. Жена отца Виктора, попадья матушка Зоя, называет семейство табором, а отец Ростислав - колхозом.

Отец Ростислав часто останавливается, но на встречные лавочки не садится: потом тяжело вставать. Стоит, одной рукой опирается на палочку, другой медленно сверху вниз проводит по седой легкой бороде. Ласково глядит на Сережу.

- Ты ко мне на могилку приходи. Посиди, помолись. Батюшкой будешь, панихидку отслужишь, а то и так навещай.

- Еще бы! - говорит Сережа.

В доме отца Виктора детей уже перевалило за десяток. Все тут есть: и Ваня, и Маша, и Гриша, и Владимир, и Екатерина, и Надежда, и Василий, и Нина... всех не упомнишь. Шум, крик, стычки.

Матушка жалуется отцу Ростиславу, как ей достается.

- Молись, - говорит отец Ростислав. - Большие труды - великая награда.

- Когда мне молиться-то, когда? - восклицает матушка. - Отец Виктор безвыходно в храме или на требах, по старухам ходит, избаловал их, могли бы и в храм приползти.

- Матушка, не греши, не греши! - торопливо перебивает отец Ростислав. - Муж твой большой труженик. А Богу молиться всегда время и место. Ты ведь небось от плиты не отходишь?

- Цепями прикована!

- И молись! И картошку небось чистишь?

- По ведру!

- Ну вот. Ножиком нажимаешь, картошку повертываешь и говори: «Господи, помилуй».

Тут они, привлеченные детской ссорой, идут разбираться, в чем дело. Конечно, дети не поделили игрушку.

- Лежит - никому не надо, - говорит старенькая бабушка, мама батюшки. - А как один взял, другому именно ее и надо.

Батюшка Ростислав терпеливо объясняет обступившим его детям:

- Силой, конечно, можно отобрать. Но на всякую силу есть другая сила. Ты его сильнее, а другой тебя сильнее. И найдется тот, кто сильнее его… Так что это не сила, а дурь. А есть сила - всем силам сила. Какая? Это смирение. Хочется тебе поиграть, а ты скрепись, перетерпи, уступи. Смирись. И победишь терпением. Вот сейчас проверим. Нина, ты ссорилась? Из-за какой игрушки? А-а, из-за этой машинки. С кем? Как тебя зовут? Вася? Беритесь, тяните, как тянули. Так. Кто сильнее? Вася. А у кого смирение?

- У Васьки, у Васьки! - кричит Нинка.

- Вот он, женский характер, - говорит отец Ростислав. - Быть тебе, Нина, регентшей.

Передав отцу Виктору поклон, Сережа и отец Ростислав идут на улицу. Сережа обнаруживает у себя в кармане конфету, а отец Ростислав пряник.

Сережа провожает батюшку и возвращается к бабушке Лизе.

Она вяжет ему носочки. Вяжет, нанизывает на спицы безконечные петельки и шепчет при этом: «Господи, помилуй», «Господи, помилуй», «Господи, помилуй»...

Владимир Крупин.