‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Жил-был поэт…

О Православном стихотворце Борисе Сиротине.

О Православном стихотворце Борисе Сиротине.


Поэт Борис Сиротин читает свои стихи у памятника Пушкину в Самаре.

23 сентября с утра, как только приехала в филармонию на концерт, моя жена Людмила Жоголева сразу позвонила в реанимацию. Узнать как дела у отца. Ночь в реанимации время самое опасное. Ночь прожить, считай, уже половина дела. Но врач ответила ей как-то необычно:

- Такое впечатление, что старичок собрался нас покинуть… И если вы меня будете долго расспрашивать и задерживать, я просто могу к нему не успеть…

Людмила прокричала, чтобы врач не медля шла к нему. И отключила телефон. Надо было выходить на сцену. В камерном зале самарской филармонии их группа давала спектакль-сказку «Калиф и Аист» для школьников 3-4 классов. Спектакль в двух частях. Людмила в перерыве включила телефон, и первое, что увидела, было сообщение от младшей сестры Дарьи из Москвы: «Всё! Папа скончался в 12.15». Надо было выходить на сцену, перерыв всего пять минут. Сдерживая слезы, с белозубой улыбкой выбежала к детворе и, радостно пританцовывая на восточный манер, спела:

Вышли сказки на поляну,
Как на праздник - стол накрыт!
В сказке места нет обману,
Сказка сердце веселит…

Дети хлопали в ладоши, смеялись. Людмила улыбнулась им в зал ослепительной «голливудской» улыбкой - все-таки положение обязывает: Заслуженная артистка Самарской области! И должна нести радость в зрительный зал, чего бы ей это самой ни стоило. А потом побежала за кулисы рыдать…


Борис Сиротин и его дочь Людмила Жоголева во время выступления творческой группы «Благовест».

Вся группа пыталась ее успокоить.

Но как тут успокоишь?

«Я всю жизнь была дочерью поэта Сиротина… - сквозь слезы проговорила она. - А теперь я кто?». - «Ты певица. Ты Заслуженная артистка. Мы все тебя любим», - говорили коллеги те как раз слова, которые и положено в такую минуту говорить. - «Я была всю жизнь как под зонтиком - под папиной известностью», - растирала по лицу слезы Людмила.

А я уже названивал заместителю Министра культуры Самарской области Ирине Евгеньевне Калягиной. Оказалось, что чуть ли не она одна в Министерстве (там сейчас в основном люди новые собрались) и знала, какую важную роль в нашей самарской культуре и вообще в русской поэзии играл Борис Зиновьевич Сиротин. С ней и предстояло мне говорить о том, как достойно похоронить лучшего самарского поэта. Лучшего, наверное, за всю 400-летнюю историю нашего города…

Из моего дневника. 26 сентября. Вчера похоронили Бориса Сиротина. Умер он, потому что устал жить, стало неинтересно, он с жизнью был уже несоприкасаем. От того и умер. Наполнилась чаша до краев. 86 лет. Удачная, умная, в каком-то смысле удивительная жизнь! Быть поэтом в этом скрежещущем мире непросто. А он себя отстоял. И ушел победителем.

В гробу лежал - загляденье! Удивительно светлое выражение лица, вот уж действительно - успение.

Красивее, чем в жизни был - хотя и вообще был очень красив.

Рассказывал мне, как лет сорок назад в Москве зашел он в редакцию какого-то литературного журнала. Говорил о подборке своих стихотворений. В кабинет вдруг заскочил всем известный поэт Евгений Евтушенко. Борис Сиротин закончил разговор и неспешно вышел. Но в дороге вспомнил, что о чем-то важном забыл спросить в редакции, вернулся. И тот человек, с кем он раньше разговаривал, ему сообщил:

- Евтушенко только что о вас расспрашивал: «Кто этот такой красивый человек, с кем вы только что беседовали». Я сказал ему, что вы известный поэт из Куйбышева.

Выходит почти что по Чехову: в поэте должно быть всё прекрасно, и лицо, и душа, и одежда, и руки… А Евтушенко, несмотря на всю его эпатажную известность, вот не то чтобы «лицом не вышел», это конечно не так, но ему явно не хватало чего-то. К нам в еще Куйбышев в 1981-м году он приехал в шапке с лисьим хвостом. И мне - тогда еще школьнику - именно этот-то лисий хвост больше всего и запомнился. Не было в нем благообразия, хотя талант был.


Борис Сиротин. Поэтическая юность.

А с женщинами Сиротину не очень везло, и это, наверное, тоже свойство поэта. Три раза семьи распадались, и только первый раз по его вине. А когда «на закат печальный» могла и ему «блеснуть любовь улыбкою прощальной», и на старости лет могло бы случиться с ним что-то действительно серьезное и счастливое, на это уже не было у него ни сил, ни желания хоть чем-то жертвовать… В последние годы жил один, можно бы сказать, «в гордом одиночестве», если бы не название его книги той поры - «Испытание одиночеством». Он на это свое одиночество смотрел как на испытание, которым не гордился совсем, но которое с достоинством перенес. Как и многое перенес в жизни.

А черпал силы, радость, просто черпал благодать в поездках и служении в творческой группе «Благовест». Вместе со своей дочерью певицей Людмилой, вместе с пианистом и композитором Вячеславом Шевердиным они исколесили всю Самарскую область с концертами - в городских ДК, в сельских клубах, на предприятиях… Самые светлые дни в последние два десятилетия жизни Бориса Зиновьевича связаны с этими их выступлениями перед простой, душевной и благодарной публикой из глубинки, принимавшей их на «ура».

Один мой знакомый как-то сетовал:

- Совсем почти не встретишь красивого старика. У большинства старость - отталкивающая. А ведь так бы хотелось увидеть мудрую, смирившуюся, просветленную старость.

Таким, наверное, красивым стариком можно назвать Сиротина последних лет. Замкнулся в своем мирке. Тихо закрылся от жизни. Уселся за телевизор. Без обид, без всхлипов. Без сожалений. «Ты царь - живи один», - это еще Пушкин своим собратьям-поэтам советовал.

…В реанимации Сиротин был не так уж и долго, и даже там не особо мучился, по большей части спал. Боли были сильные только в самый первый день. Удивительная жизнь, удивительная смерть. Смиренная кончина. По-мирски просто замечательная (не беру высокие и строгие духовные стандарты, они несколько другие). Мы сумели похоронить его на «элитном» уголке Старого городского кладбища, среди режиссеров, певцов, народных и заслуженных артистов (рядом покоится его друг - Народный артист России Анатолий Пономаренко). Имя Сиротина в последний момент все-таки сработало… А Промысл действовал через заместителя министра культуры Ирину Евгеньевну Калягину - ее Бог подвиг нам помочь.


Молодой поэт Борис Сиротин.

Писатели на похоронах выглядели не слишком представительно. Отсвет какого-то величия был лишь на согбенном Солоницыне, он собой что-то высокое отражает… Другие же… Их (нас!) и рядом не поставить с прежними - с тем же Сиротиным, Лазаревым, с Солоницыным. Мы им хорошо если до плеча дотянемся.

Вчера наш председатель Громов назвал Сиротина, лежащего в гробу, своим учителем. А ученик не бывает больше своего учителя, и хорошо еще, если войдет в его меру. Это так по Евангелию (см. Мф.10:24).

Гроб с телом тестя еще до моего приезда привезли и занесли в Петропавловский храм. Никого еще не было, служба не началась. И все, кто подходил,отметили благодатность почившего поэта. Расспрашивали меня о нем. Протодиакон Павел сказал с удивлением:

- Как живой лежит…

Да, он в гробу выглядел как живой.

Я своему тестю всегда отдавал должное, уважал как крупного поэта. Но не очень-то и любил его при жизни - за эгоизм, зацикленность на себе. А вот в гробу - сумел вдруг полюбить… Стал он мне по-настоящему родным, когда упокоился. Лежит с крестом в правой руке. Все позади. А впереди только последняя обедня. На которую его привезли перед его отпеванием.

Однажды на торжественном обеде, в праздник 10-летия «Благовеста» в 2001-м году, причем, в присутствии Владыки Сергия, Борис Зиновьевич, может быть, от волнения, назвал меня по ошибке своим тестем (не зятем). В этом мы оба увидели как будто бы оговорку по Фрейду. Во Христе я оказался старше его, как бы это парадоксально сейчас ни звучало. Все тогда засмеялись, а у нас в семье в этом увидели некий, ну что ли, намек на тайну наших взаимоотношений.

Об этой особенности наших родственных отношений с тестем я как-то нашел ответ (в бледном и слабеньком «гомеопатическом» растворе, конечно же) у Архимандрита Софрония (Сахарова) в его книге «О молитве» . Он рассказывает о том периоде своей жизни, когда пламень молитвы охватил его: «Однажды в Париже я был на вечере широкоизвестного поэта, читавшего свои произведения. Было много изысканной публики. Все было организовано исключительно корректно с общественной точки зрения. В полночь я возвращался к себе. По дороге думал: как соотносится это проявление человеческого творчества, одного из наиболее благородных, с молитвою? Войдя к себе в комнату, я начал молитву: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный…». И вот: тонкое пламя незримо и нежно пожигало на поверхности моего лица и груди нечто легкое, как воздух, однако несогласное с Духом Божиим».

…Увидел уже только в гробу на его левой руке, на запястье татуировку с изображением якоря. А это же древний символ Христа! Этот символ, этот вот якорь я однажды увидел в римских катакомбах. У меня еще фотоаппарат тогда сначала отказался работать, когда хотел его там сфотографировать… Так иногда бывает: святыни иногда ввергают технику в истерическое состояние. И вдруг - такой же якорь увидел на руке своего тестя. До этого у меня словно глаза были закрыты, вот не видел и все тут. Видел только на правой руке, на костяшках пальцев, татуировку «Боря». А якорь, а духовный-то символ и проглядел. И вот уже только в гробу, уже только на покойнике рассмотрел…

Он лежал такой благообразный. С седой бородой (хотели побрить в морге, но Людмила вмешалась, не позволила им. Молодец!). В новом светло-сером костюме похоронном (купила тоже Людмила), с венчиком, всё чин чином. Он как и во всю свою жизнь был франтом, так и в гробу не изменил своим привычкам. И вот мы с ним где-то с полчаса, а то и больше, общались тет-а-тет. Вместе молились на той его последней обедне. Прощались как родные, как самые близкие люди. Два мужчины в доме. Он словно передавал мне что-то, но я еще не до конца понял, что именно.

Потом появилась тройка писателей: Солоницын, Громов, Домарев. Потом и Люда с Анной пришли. Люда сначала громко зарыдала, как увидела отца в гробу (его привезли прямиком из морга), потом взяла себя в руки.

Чудом нашли они в последние уже минуты перед отпеванием его среднюю дочь - Сашу. Чудом каким-то! Она тоже пришла. Плакала навзрыд. Потом громко говорила о том, кто же ей теперь ЖКХ оплачивать будет.

Дарья, младшая дочь, с мужем появилась уже в самый последний момент. Видно было, что ей тяжело, она словно избегала встречи с покойником. Не хотела видеть отца в гробу. Не вмещалось это пока что еще в ее сознание.

А отпевание было великолепное.

Пели, молились с душой. Петропавловка родная сделала все, что могла. Настоящая была молитва. Книгу последнюю Сиротина я всем раздал. Это тоже как знак победы. Как раз всем и хватило. Людей было не так много, и тут эпидемия оказала влияние. Многие не пришли. Зато тем ценнее те, кто пришли, несмотря ни на какие риски. Приехали из Отрадного поэты, с которыми Сиротин занимался в литературной студии.

Да, прожита удивительно мудрая жизнь. Он дошел до конца в своем земном поэтическом величии.

Потому и смерть его была величава и красива.

Наблюдал его вблизи я более тридцати лет, а на некотором отдалении и вовсе лет сорок пять, если не больше (он еще с моим отцом дружил). По-земному он не был так уж счастлив. Но это и правильно для поэта («В конце концов, счастье - не самое главное!» А. Тарковский). Его жизнь была «разбита» вдребезги, но он сам собрал ее по кусочкам, как нечто целое, как красивую хрустальную вазу, которая каким-то чудом склеилась почти без швов. Хоть и грешил изрядно, но сумел остаться в этом мире Поэтом. Только Поэтом, и исключительно Поэтом. Солоницын мне про него на поминках сказал, что он отказался писать прозу - пробовал, не пошло. (А не пошло, потому что было бы слишком пошло, я читал несколько глав из его «Записок молодого и ветреного»). А еще сказал про него он, что у Бориса была сильная воля. Бросить пить - раз и навсегда, могут лишь очень немногие. И эта воля помогла ему остаться до конца тем, кем Бог повелел ему быть в этом мире. Он выполнил в этом Божью волю и остался до конца поэтом. Был тонкий лирик, со своим поэтическим неповторимым дыханием. Не зря же его стихи включили в «Антологию русского лиризма».

Люблю поля и села я,
Руси дорогу дальнюю.
Люблю тебя веселую,
Люблю тебя печальную.

Иду ли шумным городом,
Или тишайшей тропкою,
Люблю тебя я гордою,
Люблю тебя я робкою.

Поют деревья, празднуя,
И звезды хороводятся,
Когда, такие разные,
Вдруг наши тропки сходятся.

Сияют рек излучины,
Стрижи в полет срываются,
Когда, тоской измучены,
Наши сердца сливаются…

Но вот разлука-странница
Идет с дождями, с ветрами.
Нам только и останется,
Ждать снова часа светлого.

Весенние соцветия,
Мечты неутолимые,
Опять один на свете я,
И ты одна, любимая.

Какими бурными рукоплесканиями принимала эту песню «Тропы жизни» публика, когда исполняла ее моя жена Людмила!..

Прощальное слово писателя Алексея Алексеевича Солоницына на похоронах поэта Бориса Зиновьевича Сиротина:

- Главной мелодией его стиха, главной мелодией его жизни была лирика. Его поэзию можно назвать высокой поэзией. Его стихи сродни стихам Блока, Пастернака, Арсения Тарковского… Это были такие искренние и тонкие чувства, такие задушевные строки, которые не каждый мог понять. Высокая поэзия не проста, хотя он пишет вроде бы о ясном и понятном для всех. Но на самом деле в его поэзии были глубинные национальные, философские, религиозные мотивы. У Бориса бывало и сиюминутное в поэзии. Но сиюминутное так и осталось сиюминутным. А в сердцах наших и в поэзии ХХ века останется поэт Борис Сиротин - тонкий лирик. Лирик, который недаром получил премию имени Афанасия Фета. Потому что эти тонкие заповедные чувствования фетовские были и его поэзии очень свойственны.

…Мне пришлось хоронить разных людей, жизнь прожита долгая. И видел разные лица в гробу. Свинцово-синее, как у одного крупного начальника. Желтое - у другого. Искривленные какой-то дьявольской усмешкой. И вот посмотрите на лицо Бориса. И в жизни он был красив, всегда приятно было его увидеть. Потому что и за собой следил, старался по-чеховски быть во всем красивым. И сейчас я вот в храме сидел около него и все время мне казалось, что он сейчас заговорит, улыбнется, скажет: ну бросьте вы, ребята, чего вы грустите...

Ему были свойственны увлечения… Любил он футбол. Вот я тоже, как и он, старый болельщик. И дал себе слово не смотреть футбол - с тех пор, как наши «Крылья Советов» стали проигрывать и вылетели из высшей лиги. Но открываешь ноутбук и нет-нет да и заглянешь: «А как же там «Крылья» наши идут?» Начали они с того, что вылетев из высшей лиги стали проигрывать всем подряд. А 23 сентября произошло знаменательное событие в жизни наших «Крыльев Советов», они выиграли 7:0. В день смерти Бориса такая победа! Семь - это полнота. И выиграли наши «Крылья» с таким счетом впервые за всю многодесятилетнюю историю нашей команды. И вот мне показалось, что эти семь голов забил Борис!.. Забил - отвоевал у вечности свою память. Забил семь голов - в забытье. И эти семь его забитых голов, семь его книг - и среди них последняя, которую выпустила совсем недавно его дочь Людмила, - они останутся в нашей памяти. Останется красивый большой поэт Борис Сиротин.

Когда его, поэта, «не требовал к священной жертве Аполлон», был он весьма жалок, как и все мы. Еще древний язычник Платон писал, что «боги» (но мы-то знаем, что никакие не «боги» - а Единый Бог Вседержитель!) дают поэтический дар самым что ни на есть никчемным людям, чтобы у нас не было соблазна этот высокий дар приписать самим этим людям, а не Всевышнему… Конечно, Сиротин и «в часы забав иль праздной скуки» не был таким уж никчемным человеком, на нем и в будни, и в быту был отсвет некоего величия. И, думаю, Бог нас и создал для величия, ведь мы Его образ и подобие. Быть великими - наша единственная задача на земле (но не пресловутое «будьте как боги», суетливо нашептанное бесом в Раю). Ведь в этом - отражение величия нашего Бога Всемогущего!

А подлинное величие - быть на Земле тем, кем Бог повелел каждому из нас быть. И не изменять своему призванию. Ему было велено быть Поэтом. И он им был. Отсюда и величие. Даже в гробу…

Многие вокруг «болели» Сиротиным, завидовали его известности, успехам, книгам. Доходило до смешного. Однажды я оказался на Подбельской птицефабрике в обществе тогдашнего профорга предприятия и местного поэта Павла Р. (поэта довольно известного, но, скажем мягко, самоучки). И вот профсоюзный начальник «после третьей» ему и говорит:

- Эх, Паша, вот все кругом: Сиротин, Сиротин… Да что этот Сиротин против тебя!.. Ну, приезжал он к нам, ну, читал стихи… Да разве они так за душу трогают, как твои, Паша, строки. Вот ты - настоящий поэт, не то что этот…

Но - что позволено профоргу, то не позволено поэту!

И Павел Р. повел себя весьма достойно (что бывает с поэтами не чаще, чем с другими людьми в подобных ситуациях) и все же заметил собеседнику, который отчасти, что тоже немаловажно, был к тому же его начальником, что Борис Сиротин - тоже замечательный поэт. И его, вообще говоря, друг. А про друзей он не станет говорить плохо и «после третьей». Я в душе улыбался. При этом старался сохранить серьезный вид. Было это еще в 1992 году.


Борис Сиротин в годы поэтической зрелости.

А ведь большой талант отличает широта воззрений. Нескольких знаю людей, причем, довольно талантливых, которые с пеной у рта были готовы доказывать мне (и себе, и миру, и первому встречному), что Сиротин - «дутая величина», и все такое. Я с ними не спорил, отходил в сторонку. Умные когда-нибудь сами поймут, а глупые - о чем с ними вообще спорить? Но вот он, сам Сиротин, он мало кому отказывал в таланте. Даже и тем, кто по поэтическому своему мировоззрению, если так можно выразиться, были ему перпендикулярны. Например, я от него слышал, что и Нобелевский лауреат поэт Иосиф Бродский - человек талантливый (в некоторых кругах такое замечание могло быть воспринято как едва ли не литературная «ересь»). И нашего самарского Сергея Лейбграда (к сожалению, ставшего больше известным за свои либеральные взгляды) считал талантливым поэтом, хотя и невозможно найти поэта, по стилистике более далекого от тихого лирика Сиротина, чем он. И тем не менее… А близкого ему в чем-то по тембру самарского поэта Михаила Анищенко в разговоре со мной он и вовсе поставил даже чуть ли не выше себя самого (что, на мой взгляд, все-таки не совсем справедливо). Не представляю, чтобы Сиротин кому-то «с пеной у рта» доказывал бездарность того или другого поэта. Творцы находят и у чуждых им то, что им все-таки хоть немного близко. А разрушители во всем видят один сплошной изъян. И те, кто всю жизнь только и делали, что ругали Сиротина, ничего в литературе так и не создали по-настоящему значительного. А ведь знаю двоих таких, которых можно без натяжки назвать талантливыми.

А один поэт и вовсе - собрал все книги Сиротина, когда-то им подаренные, и принес обратно Сиротину. Вернул ему дар. Тоже, между прочим, не последний поэт. Каково было такое перенести Борису Зиновьевичу? А он ничего, молча взял свои книги. И - «не рвал отношений».

…Но это Сиротин уже зрелый. Мэтр. А молодого Сиротина я не застал. Сам он о себе рассказывал, что в юности своей поэтической всех в литературе, кому уже было «за тридцать», считал чуть ли не личными врагами. Часто приходил домой битым. Драться не особо умел, но безстрашно наскакивал и на сильных. Это вообще свойство поэтов. Первая жена его (в народе говорят, что первая жена «от Бога»), мать моей Людмилы, то и дело зашивала ему порванные рубашки, йодом замазывала царапины, сводила газетой с лица синяки. Снисходительно выслушивала его кухонные не совсем трезвые вопли: «Я гений!.. Так пусть знают, кто я…» Поэт и есть поэт, и сколько его ни приручай, все равно в лес смотрит, - и норовит ввязаться в какую-нибудь непечатную историю.

Кстати, его большому таланту не помешало даже и то, что у него не было никакого «специального» образования. Ни в литинституте не учился, ни на сценарных курсах каких-нибудь, как это было тогда модно. Не считать же серьезным образованием три его курса Куйбышевского сельскохозяйственного института? И то пошел он туда учиться, подталкиваемый не трезвым расчетом, а поэтическим воображением. Агитатор нарисовал перед ним величественную картину покорения природы: борьбу с торфяниками, осушение мордовских болот, и он так это живо себе навообразил, что решил бороться за победу суши над вечной мерзлотой, болотами и торфяниками… Надоело. Бросил. А поэтом сумел стать и без всяких «корочек». Тут бы за компанию вспомнить Афанасия Фета (на всероссийском литературном конкурсе имени этого поэта первая премия была присуждена Борису Сиротину в 2011 году). Фет в буквальном смысле слова плевал на университет. Когда проезжал мимо, просил остановить карету, сплевывал на мостовую и после этого велел ехать дальше. Но есть у другого замечательного поэта такая незамечательная строчка: «Но ты не Фет, // чтобы плевать на университет». Об этом стоит поразмыслить. И если вдруг окажется, что не такой уж и гений, то лучше все же учиться.

У Сиротина было чувство природы, хотя всю жизнь прожил в городе и без города непредставим. Ну как горожанин до мозга костей мог написать такое?

Я позднюю осень не меньше люблю,
Чем пышное лето.
Не плачу в тяжелом осеннем хмелю,
Что песенка спета.

Меня выпрямляет древесных стволов
Нагое величье.
И лист одинокий - как сердце, багров,
Трепещет на ветке как раз на Покров
Под песню синичью.

И в каждой морщинке на небе ловлю
Я признаки света.
И позднюю осень не меньше люблю,
Чем пышное лето.

Или вот эту удивительную строфу, написанную им почти юным, в 1964 году, когда я еще и не родился:

Предзимняя земля печальна,
Но всходит солнце на престол,
И дышит русскими печами
Чуть розовеющий простор.

Было у него и чувство России. Оно, это чувство, и сделало его настоящим поэтом почти эпического масштаба.

Солнце скатилось за реку,
И потемнели стога.
Эта печаль человеку
Так на Руси дорога.

Галки над куполом старым
Новый галдеж завели,
И материнским, усталым
Веет теплом от земли.

Пыль на тропе вековая,
Пальцы прохлады на лбу...
Бродишь, во всем узнавая
Родину, волю, судьбу.

Эти речные излуки
И окоема кольцо,
Словно родимые руки,
В коих ты прячешь лицо,

И на седые березы,
На пожелтевшую рожь
Все неуемные слезы
Горя и счастья прольешь.

Как ни удивительно для человека, крестившегося в возрасте «под шестьдесят», у него было и чувство церковности. Была крепкая вера в Бога. Благодаря многим и многим стихам его по праву можно и даже должно назвать Православным поэтом.

После поминок, ближе к девятому дню, пошел я с Людмилой в жилище поэта. Там все еще дышало его присутствием. Словно вышел в «Пятерочку» за сыром и сейчас вот вернется. Он не очень-то любил пускать к себе в кабинет и одновременно опочивальню (так на старинный лад назову его маленькую поэтическую комнатенку, где и рождались стихи). Встречал гостей в тесной зале, дальше не проводил. А тут… тут уже входим, не спрашивая разрешения. Не у кого испросить. Разбросанные листки, исписанные бисерно-мелким почерком. Книги, книги… Какая-то вдруг охватывает тишина. Немало и икон. Взглядом ищу одну, мне особенно важную. Давно ее у него заприметил. Икону Спасителя. Еще раньше решил ее как в наследство когда-нибудь взять себе (зять от слова «взять» - народная мудрость). Только ее и возьму, больше ничего и не нужно. От отца мне достались всего-навсего ручные часы, до сих пор мне служат. От тестя, от Сиротина, пусть придет икона. А, вот и она, старинная. Не очень большая. Но и не маленькая. Чуть почерневшая от времени, но лик все равно сияет. Образ, намоленный не одним поколением предков! Сколько сокровенных прошений перед этим образом излил за свою долгую жизнь Поэт? Ему, этому образу Христа Спасителя, он даже посвятил эти строки:

Верю в наше спасенье исконно,
Похоронный мотив не по мне,
Жду, когда просветлеет икона,
Что висит у меня на стене.

Жизни дым, терпеливую копоть
Вековая доска вобрала,
Всё видала - и прихоть, и похоть,
Осеняла святые дела.

Так нежны очертания лика
В заповеданной тьме, в глубине,
Что живу я надеждой великой
О сверкающем праздничном дне.

Золотое явление это
Ныне брезжит во многих умах.
Но боюсь, что не выдержим света
Мы, привыкшие грезить впотьмах...

При его жизни икона не просветлела. Но, может, просветлеет после моих молитв? Или тех, кто будет на нее молиться после меня? Ведь теперь эта икона останется у меня, в память о тесте. А потом перейдет моим детям. И они будут знать, что это та самая икона, на которую молился Поэт.

Слава Господу, что жизнь родственно связала меня именно с Борисом Сиротиным. Мой тесть безо всяких преувеличений великий человек. Когда-то он сказал моей жене, своей дочери Людмиле, что человек создан настолько великим, что просто невозможно себе представить, будто бы вдруг после смерти все это величие куда-то улетучится, исчезнет, испарится. Как бы не так!.. «Кто имеет, тому дано будет и приумножится» (Мф. 13:12). Это я и прочитал на его лице, когда он уже лежал в гробу.

Снег шел и тут же таял,
Как будто и не шел,
Однако белой стаей
Был весь окутан дол.

Любовь на самом деле
Была иль не была,
И все же прогудели
В душе колокола.

Всё-всё на белом свете
Кончается золой,
Однако дух безсмертья
Витает над землей.

Никто не верит - что вы! -
В такие чудеса,
Но все ему готовы
Подставить паруса
.

Антон Жоголев.


190
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
-1
3
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru