Полет журавлей

Новая «крупинка» писателя Владимира Крупина.

Одно из самых сильных впечатлений детства - это пролет над нашим селом журавлей. Летели они над нами каждый год дважды: весной к нам, осенью от нас. Они никогда не могли пролететь незаметно, ибо всегда заметившие их в небе начинали кричать: «Журавли, журавли!» И этот журавлиный клин, как казалось, летел над нами очень медленно, мы ликовали, глядя на него, и хотелось глядеть и глядеть и махать руками, но он все-таки улетал. И долго еще спрашивали друг друга: а ты видел, а сколько их было? А первого разглядел?

Представить, чтобы какой-то охотник мог бы выстрелить в этих птиц, было невозможно: и он бы, и род его были прокляты на многие поколения вперед.

А осенью - вот печаль! - журавлики улетали. Холодно у нас, тянулись в теплые страны. К югу стремились уже не только прилетавшие, но и молодые, у нас, на севере, рожденные. Они летели и запоминали дорогу, чтобы по ней принести нам на будущий год новую весну.

Да, без журавлей не представить моего детства. Они всегда в памяти. Как им все-все радовались! В нашем большом селе и окрестных деревнях жили люди, говорящие на разных языках, жили очень дружно, так что мне всегда дикими казались межнациональные распри, столкновения. У нас в классе были и русские, и татары, и марийцы, и удмурты, и мордва, и чуваши, кто еще? Все свои, все рады друг другу.

Дагестан с его многоцветием северо-кавказских народов можно уподобить моей Вятке с многоцветностью ее северных речений и обычаев.

Да, а любовь к журавлям была единой у всех.

За тысячелетия своих перелетов журавли своими воздушными нитями сшили нас в единое целое, которое и зовется Россия. Да, кто не был в Дагестане, не познал до конца Россию.

Неужели я мог прожить жизнь и не побывать в Дагестане? Нет, это невозможно. Я только что с трапа самолета. После южной жары вдыхаю московский холод, как хорошо! А в благодарной памяти солнечные дни гамзатовского праздника «Белые журавли». Лица людей, которые внимали выступлениям поэтов, съехавшихся отовсюду, как на ежегодный экзамен верности Поэзии. Разные языки в переводе на русский звучали. Русский, как никакой другой, избранный Свыше для выражения чувств и мыслей разноязычной нашей российской семьи. Странно даже видеть потуги деятелей во властных структурах продвинуть английский язык у нас в стране. Английский - деловой язык, язык торговли, в нем Пушкина, Тютчева, Лермонтова нет, нет и Некрасова и Есенина, души нашей в английском нет. Его просто мало для выражения вечных понятий любви и сострадания. И не только. В нем есть нечто захватническое: где он появляется, там колонизация, сырьевая база, где русский - там единение людей.

Распахнутый простор над родиной автора «Журавлей», над его могилой. Вот и занял дорогой наш поэт место в строю защитников культуры. Не печалью веет от надгробных молитв, торжественностью и радостью от того, что мы - современники - жили во время создания им оставленных нам произведений.

Помню освежающее впечатление от книги «Мой Дагестан». И не случайно перекладывал ее на русский язык поэт Владимир Солоухин. Расул Гамзатов уже тогда был знаменит, переводчики считали за честь переводить его. Но выбрал он Солоухина. Они были синхронны сердцами в главном, в сыновней любви к родине. К тому времени были широко известны и знамениты солоухинские «Владимирские проселки». Кто как не он почувствовал братскую любовь аварского собрата к рассветам и закатам этих суровых и прекрасных мест, к этим много перестрадавшим людям?

И вообще надо вот что заметить. Мы все говорим о влиянии русской литературы на литературы народов и Советского Союза, и теперешней России. Но есть же влияние и литературы этих народов на русскую. Есть, и непременно. Расул Гамзатов здесь четкое этому доказательство.

«Мой Дагестан» очень благотворно повлиял на всплеск обращения русских авторов к своим истокам. Напрямую или косвенно повлиял. Выстраивается такой ряд: «Лад» Василия Белова - изумительные очерки о культуре вологодской земли, Распутинская «Сибирь-Сибирь», Абрамовская «Трава-мурава», Лихоносовская «Тоска-кручина», Потанинские «Пристань» и «Над зыбкой», Астафьевские «Затеси», Личутинская «Русь неизъяснимая», Екимовская «Пастушья звезда»… - это только то, что сразу приходит в голову. Осмелюсь назвать и свою «Вятскую тетрадь». Это литература любви к родине. Именно такая письменность держит нравственный свод над Отечеством, не давая превращать его в территорию проживания, а называть и считать Родиной. Любовь к ней - главное чувство, которое более всего спасает нас. Совсем не случайно, что литературу, мною названную, никогда не поддерживают либеральные критики. И как это можно не любить Россию, если рожден в ней?

Незабываемые - журавлиные - дни. Все проходило так сердечно, слаженно, что я только дивился высокой организации, одухотворенности праздника. Она в том, что и организации не заметно, только и видишь этих полных внимания и радости нарядных людей. Может быть, даже и хорошо, что нынче встречи были выведены из помещений на улицу. Стоять у микрофона в закрытом пространстве или быть перед этими горами, облаками, гостеприимными, внимающими тебе людьми - разница немалая. Тут тебя не только аудитория слушает. Тут ответственность за произнесенное слово усиливается: небеса поэта над тобой.

Выступали и приехавшие поэты, и дагестанские. Для себя я открыл народную поэтессу Дагестана Аминат Абдулманапову. Вообще дагестанская поэзия - образец чистоты слога и гармонии его с формой звучания.

Отец мой не читал мудреных книг,
Да и писать, как следует, не мог,
Но за аулом выкопал родник,
Суровой жизни подводя итог…
Не иссякает чистая вода,
Ее питают недра отчих гор,
Где мой отец остался навсегда,
А кажется, что жив он до сих пор.

Он жив, отец Аминат. Он дал жизнь дочке, а дочка дала ему жизнь в слове. Слушал чтение Аминат, и как же мне захотелось так же, хотя бы в прозе, сказать о своем дедушке Семене Ефимовиче Смышляеве. Случай точно такой: родник в деревне, который так и звали: дяди Семена. Дедушка неграмотный, но был знаменитым лоцманом, плотогоном, водил плоты по Вятке и Каме. Был посажен в тюрьму за то, что отказался работать в пасхальный день Христова Воскресения. Родник жив.

Все в мире живо.

И незыблемо стоит аул Гуниб. Город мужества. Здесь, где был пленен имам Шамиль, воины с обеих сторон показали высочайшие образцы воинской чести и смелости. Здесь начало нашего совместного существования в этом мире.

Сейчас я счастлив: сам аул во всю ширь своей красоты открылся с площадки обзора. Тут забываешь все тяготы нелегкого пути, спуски и подъемы, повороты и развороты, на которых меня, жителя северных равнин, даже укачивало. Все плохое проходит - ты лечишься родиной Поэзии, дышишь ее воздухом, ты на высоте полета журавлей.

Владимир Крупин, г. Москва.

Журавли

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый -
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

Расул Гамзатов. 1965 г.