‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Рядом с Владыкой

Рассказы Андрея Долинского.

Рассказы.

Об авторе. Андрей Артурович Долинский родился в 1957 году. 15 лет работал ургентным (экстренным) хирургом в различных клиниках Санкт-Петербурга. С начала 2000-х годов - в одном из подразделений Красного Креста в Бельгии. Сейчас на пенсии, живет в Бельгии, попеременно бывает то в Петербурге, то в Москве. Прихожанин кафедрального собора Русской Православной Церкви (МП) Святого Николая Чудотворца в Брюсселе. Пишет прозу, песни.


Как-то раз Владыка совершал монашеский постриг. Все прошло торжественно, просто, по-домашнему, и на следующее утро мы должны были покинуть монастырь и двигаться в сторону Брюсселя, но родные новопостриженной настоятельно просили архиерея посетить их дом и отпраздновать вместе это знаменательное событие. Владыка выглядел усталым, да и подбаливал немного, но понятно было, что отказаться не мог. Мне тоже хотелось отъехать и поскорее попасть домой, но, посмотрев на Владыку и лишний раз убедившись в том, что и так знал, вздохнул и поплелся за ним к автомобилю. Ехать было недалеко, до соседней деревни. День тихий, солнечный, деревенька чистенькая, ладненькая, зеленые лужайки перед одноэтажными домиками с фонтанчиками, садовыми гномиками и прочей милой ерундой - всё это как-то постепенно развеяло усталость, и жизнь заиграла радостными красками, тем более - в предвкушении застолья. Впереди нас ждал праздничный «архиерейский стол» и неспешная дружеская беседа.

Приглашенных не было, только сама монахиня, ее дочь и зять, который иподиаконствовал при монастыре, человек серьезный и уже в летах, герой, прошедший Афганистан по полной программе. Разбрелись по комнатам. Я рассеянно рассматривал иконы, расположившиеся в безчисленном количестве по всем стенам, предметы церковного рукоделия - результаты трудов монахини и ее дочери. Женщины хлопотали по хозяйству, расставляя на стол приготовленные заранее яства, Владыка вел неспешную беседу с иподиаконом.

Почувствовав свою ненужность, бросив взгляд на великолепие и разнообразие еды, сглотнул слюну и, открыв огромную стеклянную дверь, вышел в маленький садик с обратной стороны дома. Честно говоря, поступил я неправильно. Хоть и дружеский дом, и нужды во мне непосредственно не предвиделось, но быть «вне доступа» для архиерея было не дело. Немного посомневавшись и задавив в себе робкие всхлипы совести, приземлился в уютное садовое кресло, огляделся. Садик был совсем малёхонький, типа японского, если правильно понимаю, что это такое. Множество карликовых деревьев в кадках, кусты неясного происхождения, пальмы небольшой высоты. Посредине этого зеленого буйства - традиционный фонтан с бассейном, в котором плавали гигантские золотые рыбки. А по периметру - довольно высокий глухой каменный забор. Тишина. Подумалось, что для монашеской жизни, наверное, это идеальное место. Я как-то забылся, мысли понеслись вообще уже в какую-то фантастическую сторону. Полные рассеянность и покой.

Стеклянная стена шумно двинулась и открылась. На пороге сада появился Владыка: «Зовут к столу», - резко произнес он, и дверь захлопнулась. «Нет, - опять пронеслось в голове, - не очень идеальное место для монаха». Вздохнув и укорив себя в нерадении, обреченно поплелся за архиерейский стол, уже совсем ничего не желая, кроме того, чтобы побыстрее оказаться дома.


Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Симон совершает монашеский постриг. Слева на снимке Андрей Долинский.
Помолившись, все расселись по своим местам. Владыка, как и положено, - во главе стола, остальные тоже согласно чину. Предвидя, что будет дальше, я напрягся. Дело в том, что Владыка за столом употребляет пищу очень умеренно. По своей природной конституции, по состоянию здоровья, по монашеской привычке ел мало и далеко не всё. Это, по идее, должно быть всем понятно. Но - опять же по понятной причине - прихожане, устраивающие застолье, желали накормить Владыку, выделив ему самые лакомые и большие куски, тем самым проявляя заботу и любовь к правящему архиерею. Раз от разу такая история повторялась, несмотря на мои инструктажи: перед епископом появлялась огромная тарелка и очередная «авторитетная» прихожанка с умильным видом для Владыки вываливала в посудину все, до чего могла дотянуться и что ей казалось самым вкусненьким - огромные куски шкворчащего пылающего жаром мяса, горы жареной картошки, туда же ложились кучи разнообразной зелени, различных салатов и прочей снеди из деликатесной группы - красной рыбы, икры, улиток, устриц и прочее, и прочее, и прочее. На всё это жалко было смотреть. Жалко было и Владыку, который попадал в патовую ситуацию. Отвергнуть проявления такой яркой народной любви было невозможно, а съесть всё это великолепие было немыслимо даже для меня, человека немонашеского устроения и далеко не субтильной конституции.

И действительно, все яства уже были на столе и томились в различных кокотницах с подставными тарелками, порционных сковородках, блюдах, икорницах, соусницах, в салатницах, вазах и еще в куче всяких тарелок, тарелочек, блюдечек, о предназначении и содержимом которых можно было только догадываться. Вино рядом с Владыкой было поставлено красное. Должно быть белым. Я опять, в который уже раз, обреченно вздохнул, предвидя продолжение. Хозяйка открыла крышку супницы и зачерпнула половником огромный кусок мяса. Я случайно смахнул со стола какую-то вазочку полную соуса. Осколки с грохотом разлетелись по полу, а содержимое забрызгало белоснежную скатерть.

- Андрей, ну как же так, что ж вы такой неловкий? - Голос Владыки, хоть и нервный с оттенком досады, но вполне мирный.

- Ой, простите, Владыка, простите, - начал я лепетать почти себе под нос, - сейчас всё уберу, сейчас.

И кинулся искать тряпку. Хозяйка, оставив свой половник в кастрюле, бросилась на помощь. Улучив момент, когда мы, распластавшись на полу, оказались нос к носу, успел шепнуть: «Не трогайте тарелку Владыки, он сам положит, сколько и чего сочтет нужным». Она вздрогнула и кивнула в ответ. Видимо, мой шепот был больше похож на рык. Убрав последствия моей неловкости, все снова уселись за стол. Заменили Владыке красное вино на белое и наконец-то приступили к трапезе.

Всё шло неспешно по обычному сценарию и не предвещало ничего неожиданного, тем более что за столом были только «свои» - люди с понятиями о Православии и образе поведения, которые приличествуют православному человеку в подобной ситуации. Усталость навалилась с новой силой. Закрыв глаза, видимо, задремал, краем уха, почти неосознанно, продолжал следить за разговором. Речь шла, насколько мог уловить в этаком состоянии, о чудесах, разных предсказаниях, да явлениях святых из горнего мира. Всё было как обычно, предсказуемо, не интересно. Зная обыкновение Владыки по возможности «съезжать» с таких тем, совсем успокоился и окончательно, даже в этом полусне, расслабился и опять провалился в какое-то странное небытие.

…Живая картина неожиданно ярко вспыхнула перед глазами. Голос Владыки оставался будто за кадром, сопровождая видение. Повествование было пересказом келейника одного из известных, ныне живущих старцев. Насколько мог понять, речь шла об одном дне старца, когда он принимал паломников для бесед. Народу скопилось много, потому как затворник прервал прием несколько часов назад и к нему никого не допускали. Келейник то находился при старце, то отлучался из келии по каким-то мелким, но неотложным хозяйственным вопросам. И вот, в очередной раз возвращаясь обратно, перед домиком, где жил старец, застал ожидающих в сильно возбужденном и даже каком-то возмущенном состоянии. Встревожившись, задал вопрос о причине происходящего. На что ему все в один голос сообщили, что в дом вошла какая-то женщина в сопровождении двух мужчин. Женщина проходила через толпу величественной походкой, не торопясь и не обращая ни на кого внимания, в полном молчании; слева и справа и несколько позади - двое, сосредоточенные и так же молчаливые. Одежды у всех троих были черного цвета. Женщина в строгой плотно застегнутой длинной мантии, такой же строгой длинной юбке, голову украшал наглухо запахнутый платок. Сопровождающие в хорошо скроенных строгих костюмах, черных рубашках. Лиц было не разглядеть, они как бы «тонули» в сосредоточенной стремительности видения. Дверь за посетителями захлопнулась, я вздрогнул и проснулся.

Голос Владыки вдруг стал мучительно громким и, врываясь в уши, уносил с собой остатки сна. Я растерянно оглянулся. Нет, вроде никто моего «отсутствия» не заметил. Тем временем повествование подходило к завершению, а наши взгляды были прикованы к рассказчику. Он продолжал: «Келейник вошел к старцу и огляделся. Посетители нигде визуально не обнаруживались. Находясь решительно в полном недоумении, так как единственный выход был расположен там же, где и вход, и сильно смущаясь, брат вопросил:

- Где же посетители и были ли они? - Иначе пришлось бы признать, что все паломники у дома в один голос говорили неправду.

Лицо старца озарила мимолетная улыбка:

- Так это Божия Матерь с двумя апостолами заглядывала. Отошли надысь другим путем.

Говорящий погрузился в молитву и как будто находился совсем не тут. Келейник решил больше его не тревожить», - закончил Владыка.

За столом образовалась бездонная тишина. Именно та тишина, которая нечасто, но посещает верующих людей, от которой невозможно оторваться, но невозможно и удержать в этом мире. Те непостижимые и заполняющие без остатка душу радость и восхищение, наполненные трепетом, которые так всегда мучительно ищешь и никак не найдешь.

Вскоре мы распрощались с милыми хозяевами дома и поспешили в Брюссель. Управляя автомобилем, с чувством глубокой грусти наблюдал за своей душой, в которой по мере приближения к городу чудесно пережитое потихоньку испарялось - и на его место с шумом врывался окружающий мир.

Как все-таки мы немощны… Помилуй нас, Господи!

Честь имею

Мой дед в безсмертном полку.


Дед Андрея Долинского
Рихард Лутус.

Моего деда звали Рихард Вальдемар Лутус. По вероисповеданию протестант. Впрочем, это естественно, так как был он по национальности эстонец. Его семья была большая, детей много, но связи я с ними не имел. Видимо, всех унесла война. А дед был коммунистом, членом партии и незадолго до войны был назначен на должность заведующего промышленным отделом ЦК Эстонии. Воевать пришлось ему недолго, погиб в конце лета 1941 года при печально известной таллинской переправе, когда флотилия с множеством раненых на борту шла из Таллина в Ленинград. Как это было, рассказал друг деда моей бабушке. Он после расстрела эскадры два дня провел, цепляясь за бревно, в море. Был подобран нашими моряками.

Флотилия шла под флагом Красного креста (по международным правилам на такие суда не должны нападать). Немецкие подводные лодки всплывали под прямую наводку и практически в упор расстреливали советские суда, переполненные ранеными, которые размещались и на палубе и внутри кораблей. Когда друга дедушки взрывом выкинуло в открытое море, друг видел Рихарда стоявшим на капитанском мостике (он был комиссаром таллинской флотилии и рабочего полка). Раненых не успевали перегрузить на спасательные средства, корабли уходили под воду очень быстро. Гибло много народа. Дед так и ушел под воду, не тронувшись с места и не попытавшись остаться в живых. Ему было 34 года. Мыслю, что я бы поступил также (ведь я его внук) - капитан уходит с тонущего корабля последним либо вообще не уходит. Иначе как жить дальше?

Вот такая вот семейная история.

Моя бабушка овдовела очень рано, так и не вышла второй раз замуж, воспитывая двух дочерей. Младшенький умер от голода во время блокады. Была она человеком светлым и с любовью рассказывала мне о своем муже. Не знаю, может быть, поэтому мне дедушка очень близок, и когда вспоминаю о нем, то испытываю щемящее чувство утраты родного человека. Хоть мы в этой жизни никогда не встречались, но с самого раннего детства он остается для меня примером настоящего русского человека, достойно исполнившего свой долг перед Родиной, образом победителя, былинным богатырем. И все свои поступки я поверяю с этим образом и стараюсь быть достойным своего деда. Это дело чести - равняться на наших героев.

Практика

Вот и закончил я четвертый курс меда. Врачебная практика на периферии. Здорово!

Первый раз называют доктором и на «Вы», уважительно и очень-очень приятно. Два месяца практики в районе, где живет двадцать четыре тысячи человек, живут по-разному: кто хуже, кто лучше, кто работает, кто пьет, кто рожает, кто болеет. Жизнь, одним словом.

Вологодская область, природа - закачаешься. Районный городок, где больница, - чистенький, уютный. Штук десять старых церквей, но действующая только одна. В остальных - мастерские, библиотеки, дома культуры с танцульками для молодежи, музеи. То просто стоят пустые, затихли как-то, но вроде как дышат тихонько так. Местная достопримечательность в пределах городка - зона усиленного режима. Огромная территория, обнесенная двойным забором, защищенная колючей проволокой, украшенная вышками. По городку то и дело шастают расконвоированные. А зеков там несколько тысяч, трудятся на стройках, на местных заводах.

Странно: в продмагах пусто, а на столах есть ВСЁ! Копченые колбасы с местного завода, любых сортов, рыба любая, творог, молоко. Ведь в городе свой еще и молокозавод. Пиво, правда, привозное, но отменного качества и никогда не переводится в многочисленных пивбарах и ларьках. Уже через неделю по приезду, заходя в пивной бар, был удивлен. При моем появлении все расступалась, слышалось уважительное: «Доктор, доктор, без очереди, пожалуйста». Все застывали в почтении. Сладко и радостно. Патриархальность на периферии жива, оказывается, еще. В продмаге - та же картина: с порога просят отовариться без очереди и из-под полы, покупатели делают вид, что ничего не замечают. А чтобы я был спокоен, просто отводят глаза. Как хорошо, как спокойно!

Да и еще сам городок - красивый. Домишки все в городе деревянные, украшены резьбой, с уютными садиками, множество цветов в них и фруктовых деревьев, будто в сказку попал.

Вот мы с Валеркой, дружком, и определились на житье в такой вот маленький уютный домишко с хозяйкой бабой Настей, женщиной простой, терпеливой и мудрой. Кроме нас еще один жилец - маленький поросенок по имени Павлик, хрюкающий, любопытный и страшный обжора. При разнообразии его гастрономических интересов все же явно доминирует любовь к манной каше, которую он поглощает в неимоверных количествах.

До больницы пять минут ходу, расположена она как бы в комплексе: слева вплотную зона усиленного режима, справа огромный храм с кладбищенским садом, с вековыми деревьями - картина милая и спокойная. В хирургическом отделении - время отпусков. Остался только молодой врач армянин, на полставки в поликлинике древняя старушка-пенсионерка и вечно пьяный анестезиолог.

Принял палату в двадцать пять человек. Тяжело. Правда, за спиной уже кое-какой опыт есть. Ну, штук пятьдесят аппендэктомий, несколько грыж, маститы вскрывал и разные там другие гнойники… В общем, уверен в себе, даже, может быть, больше самоуверен. Но все равно - здорово.

Тут и недели не прошло, армянин мой и говорит: «Слушай, брат, я вот тут сколько лет без отпуска, да еще и днем и ночью дергают, лишней рюмки не выпить. Подстрахуй, а я на несколько дней в Череповец сгоняю. Ты же не один будешь, если что - старушка поможет, ну а если совсем туго будет, то ведь санавиация есть, вызывай хирургов из области, прикроют». Ну, в общем, уехал наш армянин. В больнице по району мне, конечно, дежурить сутками, да и в стационаре больных хватает. Я же самый молодой. Струхнул, конечно, но марку держу… Приступил. Сразу запутался. Несколько гнойников - вроде, в Питере таких не видел. Аппендициты поступают. Ну, что-то, конечно, подождать может, что-то - в операционную… С медсестрой вдвоем в качестве ассистентки. Тяжело, руки дрожали сначала, потом прошло.

Перерыв, сижу в ординаторской, кофе пью. Но надо в операционную, аппендэктомия очередная. Тяжело, больная тучная, анестезия местная, отросток деструктивный длинный, уходит под печень. В брюхе полно гноя. Операция длится три с половиной часа. Все измучены, сил нет ни у меня, ни у больной. Ух, все-таки конец… Ну, теперь только до ординаторской… Или все-таки в душ, или, может, рюмку глотнуть?.. Нет, лучше просто так посидеть, поглазеть в окно, наслаждаясь собственной силой «великого хирурга».

Топот по лестнице, гулкий такой, голоса нервные слышатся, командные. Кличут меня, выхожу усталый и снисходительный... Ну что еще?.. Два солдатика с носилками и офицер молодой при них, весь потный и бледный от страха. А на носилках зек лежит и уже без сознания, в черной робе, тощий, и рубаха на груди вся кровью пропиталась, небрит. Дышит неровно, прерывисто, не глубоко. Мама моя родная!

Рву на нем одежду. Смахиваю сгустки крови с груди. Дырочка маленькая от ножевого ранения и аккурат под левым соском. Где же стетоскоп…, где «великий хирург»? Душа в пятках и ехидно посматривает оттуда, малодушествуя. Судорожно ищу по карманам инструмент, руки свело, в уши не попасть. Господи, только не тампонада, только не тампонада. Ведь не успею помощь вызвать, помрет зек. Ну вот, стетоскоп в ушах, прикладываю его к груди. Ну, должен же сердце услышать, должен!!! Бейся же! Может, стетоскоп неисправен? Нет, глупости все это, глупости. И диагноз уже готов - страшный, смертельный, а звучит он так: ТАМПОНАДА. Четко, убедительно, неотвратимо смертельно… Кровь из раны в сердце поступает не наружу, а прямо в перикард, в сердечную рубашку, быстро заполняет ее, не дает сердцу сокращаться. Физику помните? Жидкость не сжимается… До смерти считанные минуты. Чудо, что он вообще до операционной доехал…

Все это теория. Я-то вообще в глаза не только бьющегося сердца, но и торакотомии не видел. Только в учебниках. Смутно что-то вспоминается. До операционной недалеко, да в ней-то никого кроме меня нет и, по-видимому, в ближайшее время не предвидится…

Команда солдатам: «Бегом!» Это, оказывается, я кричу. Переваливаем зека на стол. Жив еще, как ни странно. Какая там асептика?.. Халат, правда, успеваю сменить - девочки подсунули. Медсестру прошу наркоз внутривенный, любой, времени нет определяться. Кивает тихо. Девчонки молодцы, делают все сами, на меня не рассчитывают.

Скальпель в руках, широкий разрез, торакотомия. В каком межреберье - даже не знаю, потом разбираться будем. Ребра ломаю руками, на ранорасширитель просто нет времени, жутко ребра трещат. Вот она - сердечная сумка. Синяя от проступающей крови, набухла. Резко полоснул, и широко. Крови море. Отсосом и тампонами сушу, плохо: …идет опять кровь. А давление почти на нуле, девчонки говорят. На передней поверхности сердца рана, ну, может, сантиметра два, и из нее кровь пульсирующей струйкой. Как сообразил? Палец прямо в рану, дырку и заткнул. Кровотечения из раны вроде нет, а кровь в перикард все равно поступает. А палец в сердце вибрирует от крови, поступающей в сердечную полость. Опять Господа вспомнил. Неужели сквозное ранение? Ну и удар! Как точно и сильно моего зека приложили, почти насквозь.

Это потом. Делать-то теперь что? Надо шить. А как? Сердце-то бьется, не попасть ведь. Надо диастолу ловить, то есть когда желудочек сердечный в расслаблении и в покое - секунда, не больше. Ух ты, раз, два, узел, еще один шов. Все, зашито спереди. Кровь опять скапливается…

Беру сердце в левую руку, начинаю осторожно приподнимать, как бы вывихивая из грудной клетки. Ищу рану на задней стенке сердца. Крови больше. Стоп, остановка сердца. Сжимаю его в ладони - эффекта нет. Возвращаю его на место - опять бьется, пытаюсь приподнять - снова остановка. Долго так играть нельзя. Резко поднимаю его - опять остановка. Плохо вижу рану, шью быстро, вслепую… Все, сердце на месте. Ну, бейся, бейся... Нет! Сильно бью по нему рукой в отчаянье… Ну, наконец-то, работает… Дренирую перикард и ухожу быстро из раны. Швы на кожу…

Жив мой зек, и во все вены ему уже кровь переливают. Кто группу определял? Молодцы девочки: и врач им не нужен, особенно такой, как я…

Почти галлюцинирую, устал, иду в ординаторскую после душа, почти мертвый. Вхожу и сразу попадаю на «праздник». На столе домашний ужин, горячий, даже рюмка стоит, в рюмке уже налито. Неизвестно откуда взявшиеся шикарные салфетки. Улыбаюсь… все-таки приятно быть великим хирургом…

216
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
6
Пока ни одного комментария, будьте первым!

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru