‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Бремя крыла

Новые очерки самарского писателя Сергея Жигалова.

Об авторе. Сергей Александрович Жигалов родился в 1947 году в с. Кандауровка Курманаевского района Оренбургской области. Окончил филологический факультет Куйбышевского госуниверситета. Работал заместителем редактора газет «Волжский комсомолец» и «Волжская коммуна», собственным корреспондентом «Известий» по Куйбышевской области. Автор романа «Дар над бездной отчаяния» — о безруком иконописце Григории Журавлеве — и других книг. Член Союза писателей России. Живет в Самаре и у себя на родине в селе Кандауровка.

Леди Макбет Бузулукского уезда

Серёга пропал.

Да. Отец его А. так и сказал по телефону:

— Серёга пропал.

— Что? Как?..

Жена его говорит, разругались. Взял паспорт, деньги и ушел. Скоро две недели — ни слуху, ни духу; голос убитый.

Прямо как палкой по голове. Серёга мой хороший знакомец, молчун, умелец золотые руки. Вместе с отцом обшивал мне баню вагонкой, проводил электричество. Этот разговор по сотовому с А. смутил и расстроил. Серёга — серьезный мужик, три дочери. Кроме основной работы всё время калымил. Кому отопление, где забор, где крышу. Всё делал надежно, аккуратно, на совесть. Купили новую квартиру в двухэтажке. И на тебе — всё бросил и ушел.

Стояло лето. Время от времени звонил и спрашивал: «Не объявился?»

На четвертом или пятом звонке А. сказал, что, похоже, сына нет в живых.

— Перестань! — испугался я.

— У матери день рождения был. Был бы жив, обязательно хоть откуда позвонил, поздравил, — пояснил он страшное предположение.

— Может, он далеко где — связи не было... Телефон потерял, — говорил и сам мало верил. Основательный он человек, Серёга.

Как нечаянный вскрик, долго потом отзывалось во мне это отцовское «был». Взгляну на деревянный узор над дверью на чердак: он, Серёга, вырезал. Сам захотел для красоты — «был!»

Кадры из телепередачи канала НТВ «Говорим и показываем». Слева направо: Сергей незадолго до смерти. Юлия признается в убийстве. Ведущий ток-шоу Леонид Закошанский.

...По осени открылась страшная тайна. Жена призналась, что убила Серёгу. Следователи добились признания. Рассказала, как оглушила электрошокером, а потом, обездвиженного, задушила гитарной струной. Ночью погрузила в машину, отвезла в лесную полосу и закопала. Отрыли, а там уже скелет. Перепуганные дочери убежали от матери-душегубки к родителям убитого. Убийцу — назовем её Юлия — отпустили до суда под подписку о невыезде. Скоро должна была родить. От любовника. В ту страшную ночь ему было много звонков от Юлии. По версии следствия, от участия в преступлении его спасло то, что был мертвецки пьян.

Вот такое современное преступление, перед которым бледнеет «Американская трагедия» Драйзера и восстает в памяти лесковская «Леди Макбет Мценского уезда», отравившая свекра, потом мужа. Ничто не ново под луной. Там только Сергеем звали любовника «леди», а тут мужа, да орудия убийства сменились. Там грибочки с ядом, медный подсвечник и подушка, тут струна и продукт «цивилизации» — электрошокер. Коренное отличие в другом. Тогда, сто с лишним лет назад, талантливый и милосердный Николай Семенович Лесков описал гибель души в пучине страстей и похотей в поучение и предостережение человечеству на все времена. Теперь же шустрые телевизионщики состряпали из трагедии сценарий «шоу» с живым участием новоявленной «леди Макбет», её любовника, убитых горем родителей Сергея, депутатов, адвокатов, экспертов... Один из главных российских телеканалов закатил двухчасовую «пляску на костях» несчастного Сергея. В самое удобное для просмотра время. Миллионы (!), слышите, миллионы обывателей, забыв про картошку на плите и остывшее в холодильнике пивко, глядели на страшный спектакль с главным «героем» в лице беременной убийцы. Выслушивали её обвинения в адрес погибшего. Отец и мать защищали мертвого сына. Ловкий ведущий, меняя маски от сострадательной до возмущенной, ворошил окровавленное белье подробностей. Недоумевал по расписанному сценарию, как Ю. могла одна погрузить в машину тело мужа. Тут же являлся из числа участников шоу добровольный «мертвец», падал на пол. И беременная Ю. волокла «тело». Затаскивала на диван. (Чуть не написал «под бурные аплодисменты».)

Действо под выкрик «Оставайтесь с нами!» прерывалось рекламной паузой. Зрители срывались с диванов, бежали мешать подгоревшую картошку, припадали к холодненькому пивку и опять прилипали к экрану. Покруче приевшихся детективов передачка: «А любовник-то, любовник что скажет?..»

Над всеми обвинениями, перепалками, всхлипами и стоном истерзанных горем отца и матери покойного слышится мне жуткое дребезжание той гитарной струны, пресекшей жизнь Сергея, а теперь душившей нас, телезрителей. Врезавшейся в нашу совесть, здравый смысл, милосердие и сострадание сталью цинизма, безстыдства и жестокости. Зачем эти леденящие кровь подробности и демонстрации с «трупом», оправдания и обвинения убийцы? Зачем смакование ужасных подробностей? Рейтинг передачи! Чем больше зрителей насчитает счетчик, тем дороже рекламная минута.

Задумаемся. Это означает и то, что каждый из нас, кто смотрит это, опосредованно «финансирует» подобные шоу ужасов и скандалов. Впускает в свои дома и квартиры Зло.

Те же, кто ежедневно сознательно кормит нас из «ящика» жестокостями, насилием, убийствами, могут хлопать в ладоши и пить шампанское. Преуспели. Перемешали в нашем восприятии киношных убийц и насильников с реальными. Выработали безразличие и равнодушие к «кину» жизненных трагедий. Как тут не вспомнить Евангельскую истину: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить в геенне» (Мф. 10, 28).

Мы же делаем вид, что никого не боимся. Одним щелчком на пультике открываем «дверь» духовным убийцам. Через «бровку» телеэкрана они зашагивают в дом, проникают в мозг, в сердце. В душах же, лишенных веры, боимся всех — и себя тоже.

Много позже после того ужасного телешоу в районном центре, где и было совершено убийство Сергея, состоялся суд. Обвиняемая, успевшая родить, отец и мать убиенного, девочки — дочки, психолог, свидетели. Четверо Сергеевых сослуживцев на самой задней скамье, и всё. Пустой зал. Хватило телевизора.

Слушал, как вяло отвечала на вопросы судьи Ю. Дрожа голосом, выступал отец покойного, давали показания свидетели. Дошла очередь и до дочки (в ночь убийства дети спали в соседней комнате). Ясноглазая девочка лет двенадцати, отвечая судье, произнесет слово и оборачивается к матери — боится сказать лишнее, навредить ей.

По окончании судебного заседания кинулась матери на шею, гладит ее, целует.

Вернулся после суда домой (окончание перенесут в Бузулук), места не могу найти. Лезут в глаза деревянные узоры, сделанные рукой убиенного Серёги. И тут же рядом сияют ангельские, в слезах, глаза его дочки, глядящие с любовью на мать-убийцу.

Близко

Последнее время замечаю, вдруг ниоткуда прихлынывает в душу отчаяние. Вот и теперь. Смотрел по телевизору про войну на Украине. Мальчика лет десяти, искалеченного взрывом снаряда, показали. Без ног, слепой. Ваня. Еще, может, добавило, что внука тоже Иваном звать.

Господи, да что ж мы такие разжестокие, безжалостные?! Федор Михайлович Достоевский мироустройство ценой одной слезинки ребенка не принимал. А мы? Чего стоят все наши завоевания космоса, ядерные реакторы, интернеты, если не то что слезинку ребенка — самих глаз... Да остался ли в нас образ Божий?.. Стоит только раздуматься...

На улице солнце, весна. Первая неделя пасхальная. Христос за нас, грешных, распятый воскрес. А мы?

Оставил всю свою писанину, пошел на Волгу. Ветер с ног валит. По пляжу песчаная желтая поземка. Волны-беляки ходят, на сухой песок выхлестывают, гул стоит.

Понадеялся, выдует из меня все мои унылые мысли, ан нет. И на ветру лезет в голову всякое интернетовское: тут арабский шейх пообещал летчикам, что бомбят Йемен, каждому «бентли» подарить. Вдова на похороны мужа стриптизерш пригласила. Другая сама себя вдовой сделала — бывшего мужа, отца троих детей, гитарной струной задушила. Телевидение из этого «шоу» состряпало...

Да никакой самый лютый зверь, никакой стервятник такого не содеет. А венец живой природы, созданный по образу и подобию... рука отнимается написать «Божию»... позволяет... Сатана рукоплещет. Ангелы святые, чать, слезами захлебываются. Доколе Он, Милостивец, терпеть будет нас таких?..

Ветрище все сильнее. Песком лицо колет. И на губах, и во рту, и в горле, кажется, уже не речным песком, а все чужими и своими грехами забито.

Вот такие мысленные волны вздыбились — и злость, и отчаяние, и жалость — аж дыхание пресекается. Хочу вздохнуть полной грудью и не могу.

Вдоль берега ни одной живой души, как в полночь. От отчаяния, от безысходного одиночества возопил изо всех сил: «Господи, помилуй нас, грешных!»

Песок сплевываю, иду вдоль кромки и кричу: «Господи, помилуй! Помилуй нас, грешных, помилуй окаянных! И тех, кто на Украине воюет, и шейха кровожадного, и убивицу, и всех, помилуй!»

То ли от ветра, то ли от жалости слезы текут, песок на зубах скрипит. Глядь, в волнах у берега какое-то пятнышко разноцветное сверкает. Прямо к ногам на сухой песок вынесло. Да ведь это пасхальное яичко.

Нагнулся, взял в руки — целое. Чуть носик вдавленный. Не крашеное, а в такой оболочке — с иконными ликами Господа-Вседержителя, где Он правой рукой благословляет, а в левой книгу-завет держит: «Да любите друг друга». Другой святой лик — Божией Матери с Младенцем, и третий — Николая Чудотворца. Вода нисколько не размыла. Мокрые, блестят на солнце радостнее. Губы ладонью от песка вытер, поцеловал: «Господи, неужто Ты так близко к нам, окаянным?» И тут вот, у кромки воды, узрел меня, грешного.

Караси — Господи, спаси!

Подкрались в середине октября морозы. Крепко так хлопнули. Утром вышел во двор: вода в ведре за ночь замерзла. Лед рукой не продавишь. Кинулся большой, двухкубовый бак, что для полива, спускать. Слил в яблони. Глядь, на дне кто-то плещется. Карасики. Живые! Как я про них забыл? Еще в мае ждал гостей. Накануне их приезда отправился с соседскими мальчишками на озеро. Тогда и поймали на пять удочек полтора десятка карасиков в пол-ладошки. Вернулся и прямо в садке опустил в бак с водой. Порадую гостей жаренными в сметане карасями.

А гости заявились со своими шашлыками-балыками, до моих карасей и дело не дошло. Потом сунулся — садок пустой. Побег. И считай: май, июнь, июль... — без малого полгода под стальной броней на жаре без еды выжили, плещутся. И теперь их, героев, на сковородку? Нет, думаю, рука не поднимется, отнесу-ка их в речку. А тут, как на грех, зуб разболелся. Карасям тогда позавидовал, что у них нет зубов. Ночью мороз еще крепче прижал. Утром хватился, заглянул в бак: на дне сплошной лед и караси, в него впаянные. От сковороды бежали, жару пережили, а тут вот, бедолаги, окаменели. В зубе новая пломба, а в совести дырка. Мог хотя бы в ведро с водой пересадить да в избу на ночь занести...

Дня через три опять сделалось тепло, днем в одной рубашке ходишь. В бак заглянул: карасики мои как в лед не вмерзали — плещутся, медными бочками посверкивают. Нам бы так.

Собрал я их в ведерко с водой и понес на речку. Сперва самого мелкого выпустил. В тину у берега ткнулся и стоит, хвостиком шевелит, видно, растерялся на свободе после «зоны». Другой вдоль берега против течения метнулся. Третий, крупнячок, на быстрину поплыл, хвостиком помахал, подосвиданькался. Остальных высыпал разом. Брызнули в разные стороны.

Иду назад, смеркается уже. Тихо-тихо вокруг, и на душе чувство облегчения. Схожее с тем, как от зубного выходил. Будто эти караси-стоматологи дырку в моей совести запломбировали. Ну пожарил бы, ну съел... А тут они живые, золотистые, на глубине, в чистой воде... Представишь, и губы сами улыбкой схватываются.

«Но ты мог и раньше выпустить на волю. Помнишь, приезжал к тебе приятель с маленьким городским внуком? — легонько заныла та самая «запломбированная дырка». — Вы сачком несколько карасиков поймали ему показать. Выпустили бы в речку, и ребенку урок?..»

«А может, наоборот, они здесь, в баке, от щуки или браконьерской сети спаслись, — тут же пробудился внутренний адвокат. — Они и так счастливцы из счастливцев: на сковороду не попали, с голоду не умерли, во льду не задохнулись...»

Перед сном после ужина читал вечерние молитвы. И на словах: «...привел на конец мимошедшего дня сего, обращение и спасение души моей строя» — опять всплыли в памяти караси. А уже лежа в постели, раздумался. В капле воды можно увидеть океан: его состав, структуру, свойства, запах, вкус, цвет...

А может, в карасиной «капле» сокрыт иной смысл? Могли ли они своими рыбьими мозгами понять, что были пойманы к приезду гостей? Что спасли их от сковороды привезенные шашлыки-балыки?.. Вмерзли в лед оттого, что у меня разболелся зуб и не до них... Не так ли и нам, грешным, в океане суеты, страстей и безверия не дано понять, какими путями ведет нас Господь к спасению?.. Не знаю.

Сбивалась, путалась полусонная мысль: «Отпусти карася, вот и песня вся...» Выплывали из голубых глубин прекрасные золотистые рыбки, топырили жабры и разевали рты. И я понимал рыбий язык: «Спаси Бог!»

Намордник

Прогуливал берегом Волги собаку. День апрельский, серенький. Солнце съело снег. Сырой песок. Лед на реке ушел. Встретились молодые родители с двумя детьми. Мальчишки года в четыре и в шесть подошли знакомиться с Томом. Сперва с опаской: крупный черный лабрадор. Через пять минут гладили, теребили за уши, угощали печеньем. Если бы родители их не притормаживали, верхом бы залезли. Том — пес редчайшей доброты и терпения даже среди лабрадоров. Внук и в самом деле на него залезает верхом...

Отпустили, пошли дальше. Том нашел какой-то рваный шлепанец, носится по песку, рычит — зверя поймал. Иду кромкой берега. Вдруг дорогу загораживает тип лет пятидесяти с хвостиком. Такой толстячок-боровичок, но глаза... Сощуренные, злющие, ненавистью сочатся.

— Еще раз без намордника увижу, патрона не пожалею! — таким нутряным баском. А у самого пальцы-сосиски от напряжения шевелятся. Стал ему говорить, что эта порода собак самая добрая. Любят людей. Их используют как спасателей, поводырей для слепых.

— Ты чё, не понял? Я сказал, еще раз без намордника замечу, патрона не пожалею!

— Попробуйте, укусите, он вас в ответ не укусит, — начал заводиться и я.

Ведь почти прошел мимо. Уйти бы, и дело с концом. Тем более он прав с намордником. Но этот тон, злоба, «патрона не пожалею!». Раз десять повторил. И тут меня сорвало. «Урод!» и «На тебя самого намордник надену!» были из числа самых мягких выражений.

Видно, при этом физиономия моя имела выражение не морды собаки спасателя и поводыря слепых. Обидчик мой язык проглотил, стал пятиться. Видит, с цепи сорвался и без намордника тоже. Вякни он еще раз про патрон, точно бы покусал... Том, и тот свою добычу-шлепанец бросил, остановился в удивлении. Только не скажет: «Ты что, ты же человек...»

Шел, и дым из ноздрей валил — героем себя чувствовал: «Проучил наглеца...» А когда поостыл, прихлынуло ощущение потери. Да еще какой потери!

Сколько времени по маковому зернышку, можно сказать, по атомам и молекулам взращивал в себе нового правого и славного христианина, а негодяя и себялюбца выдавливал. Читал жития моего святого Сергия Радонежского, Батюшки Серафима Саровского, труды великих молитвенников-богословов — любимого Иоанна Златоуста, Иоанна Кронштадтского, Митрополита Антония Сурожского, Игнатия Брянчанинова. Высказывания выписывал. Вроде как всё на сердце ложилось... Библия всегда под рукой... В храм на Литургии ходил. Постился, соборовался, исповедовался, причащался Святых Таин. Всякое утро молил Господа: «Даждь ми смирение, великодушие и кротость, даждь ми зрети мои согрешения и никого не осуждать».

И на тебе — «не осудил», «возлюбил ближнего, как самого себя», — очнулся внутренний судья в мантии из лохмотьев моей совести. — Почище библейского фарисея хвастаешься... Он же тебя не в воду столкнул, не ударил, не ограбил, ну, сболтнул лишнего. И за это ты готов человека на части разорвать... А «святые родники», к коим ты припадал, призывают любить врагов ваших. Любить! А ты?! Этот человек, он же твой учитель — учитель терпения и кротости.

...В воскресенье на исповеди каялся отцу Зосиме. Он догадку высказал: может, его раньше собаки покусали... И этот грех отпустил мне Милостивец.

Намордник Тому по сей день не купил. А себе сшиваю. Из смирения, милосердия и кротости. Но некрепкий. Бывает, рвется и соскакивает. Помимо моей воли выныривает в памяти та стычка. И в бредовых фантазиях схватываюсь с тем типом, хочу сказать, с тем моим учителем. Случается, до рукопашной. Потом спохватываюсь, карабкаюсь наверх, к свету. Латаю «намордник».

Помоги, Господи!

Выстрел

Разбойники! Достали они меня. Первая клубника на грядке закраснелась — тут как тут. Распугал — улетели. На другое утро снова явились, как на работу. Самые крупные, самые спелые ягоды выбирают. Как-то глянул в окно, а их там: грачей, галок — после такого визита внуку горсть ягод не оставят. Сажал, поливал, прореживал, а тут эта братва, бригада. Бандиты с крыльями.

Накрутил себя, достал ружье... Убитую галку подвесил на шесте для устрашения. Первое время радовался. Отвадил.

Ночью вышел на крыльцо, глядь, чернеется в лунном свете над клубникой эдакий маленький висельник. И пошло-поехало: «За красную ягодку живую душу загубил. И кто ты после этого? Душегуб ты!..»

Наутро взял лопату и закопал галку в землю. Травой заросло, забылось. Клубники вдоволь наелись и варенье сварили. До весны с чаем пили.

Этим летом новая напасть. Яблоки на яблонях стали краснеть, глядь, и на ветках, и под яблонями много поклеванных. Думал, воробьи. Подходишь, они целыми стайками взлетают. «Вора...бей». Пригляделся: не за что «вора» бить. Не виноват воробушка серенький. Сор…ока к моим яблоням пристрастилась. Да не одна, а с молодым выводком — штук тринадцать. И подельники у них объявились — осы. Сорока яблоко расклюет, осы в эту ранку въедаются и дальше мякоть выедают...

Ленты к веткам привязывал, бушлат с головой из волейбольного мяча в кепке под яблоню сажал — безполезно! За день привыкают, перестают бояться. Утром ни свет ни заря прилетает вся банда, рассаживается на дальнем заборе. Молча. Разведчица перелетает на крышу гаража ближе к яблоням. Видно, знак какой дает, мол, дурацкий бушлат с головой-волейболом за ночь не ожил. И тогда вся бригада слетает с забора на двор в траву в полусотне метров от яблонь. В окно мне видно, как этот спецназ чуть не по-пластунски крадется. Стоит мне из-за угла дома выглянуть, часовой на гараже застрекочет и вся пестрая банда взвивается наутек... Да разве накараулишься. И опять прилетела прошлогодняя мыслишка: подстрелить одну, повесить на ветку, и вся проблема. Но и та зарытая галка вспомнилась. Одним словом, к Медовому Спасу осталось всего ничего. Тут еще ветра прямо ураганные посбивали. Среди оставшихся приглядел я в глубине ветвей яблоко большое, с одного бочка красное, с другого — янтарно-белое. Ну прямо фаберже! Глянешь на него, и душа радуется. Природная живая иконочка Творца.

Добрались разбойницы и до него. Накануне Яблочного Спаса, гляжу, краснеет в траве мое янтарное, проклевано, и осы над ним кружатся. Взял, занес в избу, как раненого. Глядь в окно: они тут как тут. Смотрящий на гараже, а эти пешком, головы в траве чернеются.

Кончилось тут мое терпенье. Вспомнил, соседка жаловалась, цыплят перетаскали. Рядом с той галкой форменные убивцы. Достал ружье, окно тихонько приоткрыл — как на ладони вон та, с белыми погончиками, шустрая самая. Она, похоже, и цыплят первая таскала...

Засада моя в кабинете получилась, где красный угол с иконами. Предохранитель большим пальцем на «огонь» сдвинул, стволами повел, а она все сизой головой вертит, не чует смерти. И тут краем глаза зацепился за крайнюю икону. Глядит с нее на мои ружейные маневры «северным духом» мой святой Преподобный Сергий Радонежский. И сразу просверк в памяти, как из чащобы приходил к избенке святого подвижника, «будто взаимодавец», голодный медведь. И Сергий делился с ним последней горбушкой хлеба, а то и всю отдавал, а сам оставался ни с чем... Преподобного Серафима Саровского на иконах с медведем пишут. Святой мученик Трифон с соколом на плече изображается... В гармонии и любви со всеми тварями жили, а ты? С ружьем и убитой галкой на проволоке тебя сфотографировать.

Перевел предохранитель назад. Положил ружье на подоконник. Хлопнул в ладоши...

Сергей Жигалов

727
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
8
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru