Четыре вишенки

Лирическая миниатюра из цикла «Ветви».

Об авторе. Алексей Алексеевич Солоницын — известный Православный писатель. Живет в Самаре. Родился в 1938 году в городе Богородске Горьковской области. Автор многих книг, в том числе — «Врата небесные», «Повесть о старшем брате», «Свет, который в тебе». Произведения А.А. Солоницына переведены на болгарский, венгерский, польский языки. Член Союза писателей России и Союза кинематографистов России. Награжден орденом Даниила Московского, медалью Святителя Алексия. Был номинирован на Патриаршую литературную премию 2012 года.

По дороге к Волге, где я стал прогуливаться в последнее время, невольно обратил внимание на ухоженный газон перед стандартной пятиэтажкой.

Соседние газоны района «хрущоб», этих домов шестидесятых, тоже были тронуты руками пожилых жильцов, которые постарались хоть как-то облагородить место своего последнего обитания. Но и штакетники, огораживающие газоны, сделанные из чего попало, и разнокалиберные кустарники, выросшие самосевом, и цветы, посаженные из тех семян, что оказались под рукой, — все разительно отличалось от того газона, на который я обратил внимание.

Здесь в центре высились четыре деревца, посаженные на равном расстоянии друг от друга. Впереди — несколько кустов пионов, тоже посаженных так, чтобы они не мешали друг другу. Еще ближе — острые стебли тюльпанов. И уже ближе к невысокому штакетнику — ровненькому, выкрашенному в голубой цвет, «душистый табачок» — разноцветный и такой пахучий во время цветения.

Невысокие деревца, длинными ветвями в стороны и книзу, как я вскоре выяснил, оказались японскими вишнями, и я с нетерпением ждал, когда они зацветут. Потому что много раз на глаза попадались слова о «ветке сакуры», то есть вишни, которая у японцев почитается особо, как священное дерево.

Скоро я узнал, кто у нас такой рачительный садовник. Им оказалась высокая сухопарая старуха, быстро и энергично работающая на своем клочке земли, превращая его в садик, мимо которого нельзя было равнодушно пройти.

Старухи, которые стояли и сидели на скамейке около подъезда, с одобрением и даже важностью смотрели на неутомимого садовника. Время от времени они подавали то лейку с водой, то лопатку, то еще что-то, отпуская короткие реплики.

Садовница принимала помощь, не очень-то обращая внимание на помощниц, сосредоточившись лишь на своих посадках.

Когда старуха не работала в садике, она сидела на балконе второго этажа и читала, изредка поглядывая на садик и на прохожих, которые, как я заметил, иногда останавливались и высказывались одобрительно, иногда даже с восхищением.

Весна набирала свой стремительный ход, и вот вспыхнули алым цветом тюльпаны, своей нежной красотой приманивая каждого, кто проходил мимо старухиного садика.

«Что же она их не срезает? Ведь ночью обязательно кто-нибудь да сорвет их. Да и газон истопчут, испохабят даже», - думал я, по собственному опыту зная, что бывает в садах во время цветения. В моем деревенском домике, во дворе которого я развел цветник, не только срезали тюльпаны, но даже выкопали кусты роз и георгинов — все до единого.

— Мария, а тюльпанчиков мне дашь? У моей Настеньки день рождения, — одна из старух встала со скамейки и просительно подошла к садовнице. На ней, несмотря на теплый день, поверх платья была надета кофта ручной вязки, белая, с узорами в виде звезд, а голову украшала широкополая фетровая шляпа, какие носили советские дамы.

Садовница выпрямилась, перестав окапывать землю под деревьями, строго, даже осуждающе посмотрела на старуху в шляпе.

— Ты, Алевтина, разве не знаешь, кому эти цветы предназначены? А?

— Да ведь я сказала, что не для меня, для Настеньки, — шляпа отвернулась от садовницы и пошагала к скамейке.

— Разве доживут они до девятого? — обратилась она к старухам, сидящим на скамейке. — От хулиганья никто не застрахован.

Кто согласно кивнул, кто промолчал. А та, которую назвали Марией, снова принялась за работу.

Как это ни удивительно, но тюльпаны никто не тронул ни наступившей ночью, ни в последующие. Словно вся округа знала, для кого предназначены эти цветы.

Накануне праздника, рано утром, я шел по знакомой улочке. И вот увидел то, чего так ждал. Вспыхнули белым огнем вишенки, посаженные в середине газона. Обычно их цветенье сравнивают с подвенечными белыми платьями — особенно когда речь заходит о яблонях в цвету. Но эти вишенки совсем не походили на невест. Скорее, они были как небесные бело-розовые облачка, подсвеченные восходящим солнышком — еще не жарким, а нежным, рассветным. В этом раннем утре — чистом, холодящем, цветущие вишенки были так хороши, что в душе невольно возникла такая же чистота и тихая радость.

Старушечья скамейка еще пустовала. Балкон второго этажа, за которым находилась квартира, где жила садовница, тоже пустовал. Заметив меня, дворник в оранжевой жилетке перестал мести, остановившись неподалеку. Я поздоровался. Он кивнул, его смуглое азиатское лицо приветливо улыбнулось.

— Красиво, — я показал на вишенки.

— Да, — живо согласился он. И продолжил почему-то в мужском роде: — Это Мария. Очень хороший женщина. Девяносто два года ему.

— Да вы что!

— Сам не верил. Он майор медицины, всю войну прошел. У него два брат был. Все на войне погиб…

— И муж его тоже умер. Раны были, — продолжил он после паузы. Лицо его было в морщинах, но глаза молодые, зоркие. — Когда сюда приехал, муж уже не был. Один живет.

— Но… к ней дети ходят, внуки?

— Не! Один внук приходит, когда у него пенсия. Деньги забирает, пьет. Еще один женщин ходит, соцработник называется. Он его ругает, не то покупает.

— Вот как. Ну, наверное, соседки помогают.

— Не! Он сам всем помогает. И мне уколы делал, когда сердце болел. Скорый долго ехал, жена к нему побежал, он выручил. Очень хороший женщина. Мария зовут.

— А вас?

— Марат, — он опять хорошо улыбнулся, морщины разбежались по щекам и лбу.

Я понял, что Марат присматривает за садиком Марии.

Да, был месяц май, цвела сирень, посаженная в газонах у многих пятиэтажек, а в том садике, огороженном низким голубым штакетником, продолжали цвести четыре вишенки, похожие на бело-розовые облачка, спустившиеся прямо с небес. Они замерли, приземлившись вот у этого стандартного дома, старого, но еще крепкого, из тех домов, что строили в шестидесятые, а сейчас доживали последние дни.

Тюльпаны продолжали цвести, солнышко пригревало вовсю, на пляже появились первые купальщики.

Через несколько дней я шел от набережной по знакомой улочке. И вдруг заметил скопление людей у подъезда того самого дома, где цвели вишенки. Что это? Ведь Девятое Мая завтра, куда же они собрались? Все здесь — и старуха в неизменной фетровой шляпе, и другие пожилые женщины, мужчины, и дворник Марат… Тут и там приткнулись к газонам легковые машины. А зачем автобус? Неужели?…

Вот вынесли гроб, в нем лежала сухопарая старуха. Вынесли венки, подушечки с орденами и медалями. Духовой оркестрик, который я сначала не заметил, ожил, медные трубы провозгласили печаль.

Я подошел ближе.

Лицо усопшей чисто и строго, а на лбу белая бумажная лента. Значит, она умерла как христианка, раз символически украшена венцом, как воин, одержавший победу на поле брани. Ведь «венчик» означает, что подвиги христианина на земле в борьбе со страстями, соблазнами и прочими искушениями уже кончились — теперь он по милосердию Господа Иисуса Христа, Богородицы и святого Иоанна Предтечи, изображенных на бумажной ленте, надеется получить спасение.

В сложенных на груди руках у нее иконка.

Да, отпевание несомненно произошло — из подъезда вышел молодой батюшка. Он попросил сказать «последнее прости» покойной, пригласил поехать на кладбище всех, кто пожелает.

Около гроба стоял молодой мужчина, понуро опустив стриженную под ноль голову. Под глазами черные впадины, щеки опухшие и небритые. Какая-то женщина взяла его под руку и отвела к скамейке.

Я догадался, что это и есть тот самый внук, который, как говорил мне дворник Марат, приходил к своей бабушке день в день, когда почтальоны разносят старикам и старухам пенсии.

Гроб, стоящий на табуретках, задвинули в открытую заднюю дверь автобуса, приспособленного под катафалк, люди сели по машинам, двор опустел.

На земле, на асфальте, лежали срезанные тюльпаны — те, которые предназначались убитым на войне сыновьям, умершему от ран мужу.

Я пошел к своему дому.

Утро Девятого Мая опять выдалось чудесное. Как и прежде, народ шел к главной площади города. Отовсюду неслась праздничная музыка — из распахнутых окон, из машины с громкоговорителем, которая проехала мимо меня.

Вечером, тоже как обычно, в небе вспыхнул праздничный салют.

Я в это время шел к набережной Волги, мимо знакомого дома с маленьким садиком.

В свете распускающихся в небе огненных букетов, в их отблесках, увиделись и четыре цветущих вишенки.

Они ярко озарялись, потом потухали.

Но и когда отгремели залпы орудий и прекратился праздничный салют, все равно в наступившей темноте продолжали белеть четыре цветущие вишенки — как четыре облачка, прилетевшие с небес.

Алексей Солоницын