Выкупленная икона

Когда ни зайдешь в храм, у этой иконы всегда горят свечи…
И так размещен образ, что кажется, будто пламя свечей, отражающееся в стекле киота, и рассеивает сгустившиеся на иконе сумерки, и пространство, где находится Богородица, смыкается с пространством храма.
Не оттого ли такая удивительная молитвенная тишина стоит тут…

А недавно мне довелось узнать и историю появления этой иконы в храме.
Настоятель рассказал, что они выкупили икону у одного своего прихожанина за десять тысяч долларов.
— За сколько?!
— Все переспрашивают… — вздохнул настоятель. — А главное, что мы тогда только начинали восстанавливать храм. Денег ни на что не было, но все равно, когда увидели икону, хотя и несуразной нам цена показалась, решили купить. Правда, договорились, что сумму эту храм будет выплачивать частями.
— И как же выплачивали?
— Сам не знаю… — сказал священник. — Однажды я даже взмолился, когда на исповеди владелец иконы подошел ко мне… Отдай, говорю, икону так. Ты же Православный человек… Видишь ведь, нет денег у нас…
— Нет! — ответил он. — Не могу без денег отдать.
— Не понимаю тебя… — сказал я. — Ты ведь немолодой уже. Пенсию получаешь хорошую… Куда тебе такие деньги?
— Сыну хочу помочь…
— А он что? Инвалид у тебя? Или несовершеннолетний?
— Почему инвалид? Здоровый мужик. И зарабатывает неплохо…
— А чего же тогда ты помогать ему собираешься?
— Так родной ведь… Кому же помогать, если не родному?
— А церковь что, не родная тебе?
— Родная… — говорит. — Только сыну я должен помочь…
Священник прервал свой рассказ.
Подошел к иконе, перекрестился.
— И больше вы уже не говорили про это? — спросил я, когда священник завершил молитву.
— Не говорили… Это вообще последний наш разговор и был… Не успели мы ему деньги за икону отдать… Помер он.
— Значит, получается, что все-таки пожертвовал он икону в храм?
— Нет-нет… — покачал головой священник. — Мы сыну его деньги потом отдавали. Он еще проценты с нас стребовать хотел.
— Проценты?!
— Да… Такой вот человек оказался. А я ведь ему вначале тоже предложил пожертвовать икону на помин души отца…
— Ну, он, видно, неверующий был…
— Неверующий… — вздохнул священник. — Только знаете, что он сказал мне?
— Что?
— Он сказал, что если бы и верил, все равно бы ни копейки на помин души отца не дал… Я, говорит, может быть, еще и заплатил бы, чтобы наоборот получилось…
— Что наоборот? — спросил я.
— Вот я тоже у него спросил так, а он только захохотал в ответ… До сих пор, понимаете ли, этот смех вспоминаю…

Священник перекрестился.
Перекрестился и я.
Удивительная молитвенная тишина стояла у этого образа Богородицы…
И вглядываешься в икону, и кажется, что только и остался этот светлый милосердный Лик в сгустившемся полумраке пространства.

27 октября 2004 г.

Грешница

Анна Петровна встала пораньше и, быстро собравшись, двинулась напрямик к шоссе через открытое заметенное снегом поле. Можно было пойти и по дороге, но тогда пришлось бы огибать весь поселок, и Анна Петровна шла, проваливаясь в глубоких сугробах…
И все равно не успела…
Еще издалека увидела она, что остановка пуста, а вдалеке, словно листочек, уносимый ветром, мелькает желтое пятнышко автобуса. Вот оно мелькнуло еще раз за деревьями и скрылось за поворотом.
Еще досаднее стало, когда, взглянув на часы, Анна Петровна увидела, что еще двадцать минут остается до обозначенного на флажке остановки времени.
Но делать было нечего.
Подняв воротник своего худенького пальтишка и поплотнее закутавшись в платок, двинулась Анна Петровна пешком к райцентру.
И опоздала, опоздала к началу службы…
Когда после «Отче наш» молодой священник вышел принимать исповедь, Анна Петровна подошла к нему.
— Так ты ведь, матушка, вроде бы вчера на вечерне исповедовалась… — спросил священник. — Или за ночь чего нагрешить успела?
— Ну что вы… — засмущалась Анна Петровна. — Просто опоздала сегодня на службу… Грешна, батюшка, не знаю, как теперь, можно ли причаститься?
— Что ж ты так, матушка… — укорил молодой священник. — На службу вовремя надо приходить… Проспала?
— Автобус, батюшка, в грех ввел! — заплакала Анна Петровна. — Как хочет теперь ходит. Сколько с начальством нашим ругалась, ничего не помогает…
— Эх, матушка, матушка… — тяжело вздохнул священник. — Видишь, вон старушка стоит, Марья Алексеевна… Она тоже в деревне живет, но ее сын привез в церковь на машине… А рядом с ней Нина Андреевна. Ее внук доставил на службу… А ты что? Где твои внуки и сыновья? Чего ты начальство ходишь ругаешь, если сама сына не воспитала, внуков не вырастила…
— Грешна, батюшка, грешна…
— Ну и иди тогда с Богом… — сказал священник. — Не надо тебе сегодня причащаться, коли на службу опоздала. В следующее воскресенье придешь как положено и причастишься…
И, перекрестив Анну Петровну, повернулся батюшка к стоящим на исповедь прихожанам. Кивнул, приглашая подойти следующего.
А Анна Петровна отошла в сторону…
И уже отойдя, сообразила, что так и не объяснила батюшке, почему ее сыновья не привезли в церковь на службу. Не могли привезти, потому как один сын в Афганистане погиб, а второй — в Чечне…
Впрочем, это ведь беда, а не грех, чего об этом на исповеди рассказывать?
Тяжело вздохнув, перекрестилась Анна Петровна.
И только тогда и увидела, что стоит она перед большой иконой Пресвятой Богородицы, которая особенно ей нравилась в церкви.
Скорбно смотрела на нее Богоматерь… 

Женщина в зеленой кофте и красной юбке

Ходили на Валаамское подворье приложиться к кресту-мощевику.
Когда пришли, на двери объявление: «Храм закрыт на десять минут на уборку».
Мы перешли дорогу и зашли в обувной магазинчик. Долго примеряли там обувь, пока не выбрали мне туфли, купили их и с коробкой вернулись к подворью, а храм по-прежнему закрыт.
— А чего закрыто-то? — спросила пожилая женщина в красной юбке, зеленой кофте и белом платочке, подойдя к нам. — Чего там написано на двери?
— Там написано, что храм на десять минут закрыт… — сказал я.
— Ну, тогда ничего… — сказала женщина. — Десять минут можно и подождать…
— Можно и подождать… — согласился я. — Только объявление и час назад висело, когда мы подходили…
— Какое объявление? — спросила женщина.
— Это и висело объявление… Что подождать десять минут надо…
— И вы подождали?
— Как видите… — сказал я, кивая на коробку с туфлями. — Целый час в обувном магазине провел, пока туфли выбирал. А храм по-прежнему закрыт…
— Так вы же говорили, там написано, что подождать надо… — сказала женщина.
— Не все ли равно, где ждать… Все равно ведь полтора часа прошло…
— Не все равно… — сказала женщина. — Не все равно…
Я не стал спорить, хотя и хотелось ответить.
Демонстративно посмотрел на часы и отвернулся от женщины.
Ну а чтобы не нервничать, начал утреннее правило вычитывать, которое так и не успели с женой утром прочитать.
И вот не успел дочитать, а двери храма открылись.
Машинально я взглянул на часы — стрелки сместились ровнехонько на десять минут.
Взглянул на женщину в красной юбке и зеленой кофте, чтобы сказать ей, что права она оказалась, только женщины этой нигде не было…

29 мая 2004 г., 6 января 2006 г.

Лилии

Мать специально позвонила, чтобы напомнить о лилиях.
— Я не забыла… — сказала Людмила. — Обязательно привезу.
— А приедешь-то скоро?
— Скоро… — сказала Людмила. — Я на службу собираюсь вечером сходить… А у меня еще голова немытая…
— Только и знаешь по церквям ходить… — сказала мать. — Дом совсем забросила.
Настроение после этого у Людмилы испортилось, она даже поплакала немного, но потом сообразила, что в церковь можно и по пути домой заехать, и сразу успокоилась, заспешила в город.

1.
В старой дачной куртке, с лицом, обгоревшим на солнце, она больше походила на бомжиху с букетом лилий в руках, но в храме — здесь уже привыкли к Людмиле — никто не удивился ее виду.
— Какие цветы! Какие цветы! — восхитилась сидевшая вместо свечницы бабушка Карасикова.
— Это лилии…
— Я знаю, знаю… — бабушка Карасикова осторожно погладила своими безпалыми ладонями букет. — Это самые мои любимые цветы…
И, наклонившись над букетом, глубоко вдохнула в себя их запах и застыла так, чтобы не расплескать его.
Бабушку Карасикову все знали на приходе.
Она родилась без пальцев, но сумела одолеть свой физический недостаток, сумела уцелеть даже в войну, в немецком концлагере для детей.
Ну а после войны она научилась так здорово вышивать, что сейчас даже и в церквях были вышитые ею иконы… И никто не верил, что эти святые образа созданы женщиной, у которой нет пальцев.
Людмила тоже не верила. Даже когда видела своими глазами, как ловко орудует иголкой бабушка Карасикова, тоже не могла поверить, что это не обман зрения…
— Я бы вам подарила эти цветы… — смущенно сказала Людмила. — Но эти лилии я маме обещала привезти. Она уже знает, что я везу их…
— Ну что вы, что вы… — сказала бабушка Карасикова. — Конечно, везите! Не обращайте внимания. Просто я очень удивилась, что именно сегодня увидела эти цветы.
И она снова нагнулась над букетом, глубоко вдыхая в себя прощальный запах лилий…
— А что сегодня за день? — тихо спросила Людмила у подошедшей свечницы.
— В хоспис ее удалось устроить, как узницу концлагеря… — объяснила та. — Сегодня как раз и ложиться…
Конечно, жалко было бабушку Карасикову, но время шло, надо было ехать домой, где ждала мать.
— Я вас навещу… — сказала Людмила. — Я вам обязательно привезу такой букет. У меня на даче еще остались на клумбе лилии…
— Спаси Господи! — сказала бабушка Карасикова.

2.
Больше Людмила уже не видела ее в церкви.
Впрочем, и сама она бывала теперь в церкви нечасто. Заболел врач в соседней смене, и пришлось, подменяя его, дежурить в два раза чаще.
На дачу удалось вырваться только две недели спустя, когда все гряды уже заглушила там буйная трава, но лилии на клумбе еще стояли…
Людмила так и не решилась взяться за прополку и долго любовалась перед отъездом ими. Можно было бы срезать цветы, но с дачи нужно было сразу ехать на смену, а до следующего приезда лилии могли и недотянуть, наверняка их заглушит наступающая трава…
Людмила уже собралась идти, когда ее окликнули из-за невысокого заборчика.
На улице стояла пожилая женщина.
— Простите… — сказала она. — Я в больницу еду… Может, вы продадите мне ваши лилии?
— Берите… — сказала Людмила.
Она срезала лилии и, собрав в букет, протянула женщине.
— А сколько с меня?
Людмила нагнулась над букетом, и ударивший в нос запах заставил ее вспомнить о том, как замерла, склонившись над букетом, старушка Карасикова.
— Я спрашиваю, сколько с меня? — повторила женщина.
— Вы в больницу цветы повезете? — спросила Людмила.
— Да… В больницу…
— Берите тогда так…
— Но это же неудобно…
— Я на работу опаздываю… — сказала Людмила. — Мне некогда спорить… Берите…

3.
Но прошло и это наполненное безконечными дежурствами лето…
Осенью Людмила случайно узнала, что умерла бабушка Карасикова.
Уже месяц как умерла…
— Сильно мучилась? — спросила она у свечницы, рассказавшей ей эту новость.
— Нет… Когда соборовалась она, не стало боли… Последние дни, говорят, лежала в кровати и, улыбаясь, смотрела на букет лилий, которые кто-то принес ей… Слава Богу, так, улыбаясь, и умерла…
— Слава Богу…
9 марта 2006 г.
Поезд, на который не меняют билеты
Уже много лет мне снится один и тот же сон…
Мне надо уезжать.
И уже и дела завершены, и билеты куплены, и с друзьями я простился, и вот безцельно сижу я или гуляю, и вдруг вспоминаю, что вещи у меня еще не собраны.
Я бегу собирать свои вещи, но их много, я начинаю торопиться и вдруг с ужасом осознаю, что все равно не успею собраться, потому что уже истекло отпущенное мне время — подошел час назначенного мне отправления.

И, проснувшись, лежу в постели и слушаю, как медленно — так убегают, играя, дети — затихает встревоженное неземным страхом сердце.
И перебираю детали сна, постепенно успокаиваясь мыслью, что все это только сон, а на самом деле я никуда не опоздал, и вообще, можно ведь и во сне было обменять билет и поехать в другой день на другом поезде…
И вот тогда и становится уже по-настоящему страшно, вот тогда и осеняешь себя крестным знамением, потому что понимаешь — билет был куплен к умершим родителям и на этот поезд — увы! — билеты никому не меняют…

8 января 2006 г.

Чтобы умереть в своей постели

Михаилу предложили подшиться.
Была у него слабость — выпить любил и удержу в выпивке знать не хотел. Вот ему и предложили такое на работе…
Михаил подумал и согласился…
А куда денешься, если начальство просит?
Да и не нужно было никуда ходить, доктор сам в пятницу должен был на завод прийти…
Два дня Михаил ходил задумавшись, а в четверг совсем помрачнел, ни с кем — ни с женой, ни с дочерью — не говорил, сидел на кухне у стола и барабанил пальцами.
— Миша! — не выдержала жена Вера. — Ну что ты, в самом деле? Чего ты боишься? Что человеком станешь?!
Только посмотрел на нее Михаил тяжело, но ничего не сказал. Лег в постель на спину и так и пролежал до утра с открытыми глазами. Молча ушел на работу, а вечером вернулся совсем пьяный… Упал у порога, а из кармана бутылочка с красной головкой выкатилась.
Жена подняла пузырек «Красной шапочки» и прошла на кухню, села там, у стола, и заплакала.
— Не расстраивайся, мама! — сказала ей дочка. — Ну его! Очень надо расстраиваться… Мы его в проработку возьмем и сделаем из него человека. Никуда не денется, подошьется…
— Я не об этом плачу… — вытирая слезы, сказала Вера. — Если так мучиться, то и не надо подшиваться… Он ведь руки на себя наложит от горя…
— Уже наложил! — прохрипел из коридора Михаил.
— Чего ты, папа, бормочешь такое? — спросила дочка. — Ты просто выпил, а говоришь сам не знаешь чего…
— Ничего я не говорю… — Михаил с трудом встал и, пошатываясь, прошел на кухню. — Подшился я сегодня, мать… Всей бригадой подшились, как начальство велело. А потом вышли из проходной и «Красной шапочки» на все деньги взяли… Чтобы все сразу, значит…
— И что?!
— А я откуда знаю, что… — ответил Михаил. — Мы по одному пузырьку оставили и разошлись, чтобы в своих постелях, понимаешь, умереть… Чтобы как люди, значит…

11 августа 2004 г.

Политрук

Церковный плотник Володя рассказал, что в армии возил заместителя командира по политчасти.
— И вот ты не поверишь, — сказал он, глядя на меня своими нестерпимо-голубыми на загорелом лице глазами. — Но он всегда меня отпускал в церковь на праздники… А время тогда еще до перестройки было… Еще в СССР жили… Строго тогда нас насчет церкви держали…
1.

Нет-нет, не сразу замполит льготу такую Володе дал.
Не раз и не два заводил беседу, пытаясь убедить, что Бога нет, но Володя не поддавался.
— Как же, товарищ капитан, мне в Бога не верить? — не выдержал однажды Володя и, расстегнув гимнастерку, вытащил помятую пулей ладанку. — Видите? Эта ладанка с образом Николая Чудотворца на отце была, когда в него на войне пуля летела… Получается, что Бог и спас моего отца на войне… Как же я в Него не буду верить?!
Вот после этого случая и стал политрук, когда возможность была, в церковь на службу Володю отпускать…
— И сколько раз ходил в город в церковь… — рассказывал Володя, — а ни разу ни один патруль документы не проверил, хотя я и не прятался от патруля…
И так он и служил, радуясь, что и среди замполитов бывают настоящие люди, и всегда молился в церкви, чтобы Господь привел политрука в церковь…
Но, видно, плохо молился…
Заболел политрук, как раз когда ему майора присвоили, и так заболел, что сразу болезнь его скрутила…

2.
Володя навестил его в больнице.
Политрук умирал.
— Открой тумбочку, солдат… — попросил он.
Володя выдвинул ящик. Там лежали деньги.
— Возьми! — сказал политрук.
— Зачем?!
— Ты панихиду по мне закажи… — неожиданно попросил политрук.
Володя отвел глаза.
— Извините, товарищ майор… — сказал он. — Я не смогу это сделать.
— Почему?
— Нельзя некрещеных отпевать, и панихиды по ним нельзя заказывать.
Политрук с трудом улыбнулся.
— А кто тебе сказал, солдат, что я некрещеный? — сказал он.
— Так вы же сами и говорили мне, когда я пришел к вам, что некрещеный…
— Так это, солдат, тогда я был некрещеный, когда тебя против Бога агитировал… — сказал политрук.

3.
— Неделю всего он прожил после нашей встречи… — Володя вздохнул. — Мучился страшно, когда я навещал, смотреть на него больно было… Но вот умер, и я даже не сразу узнал его в гробу… Лицо разгладилось, стало неожиданно красивым и даже как-то помолодело…
Он помолчал немного, опустив свои нестерпимо-голубые на загорелом лице глаза.
— Мне рассказали потом, что таким у него лицо уже после смерти стало… — сказал Володя. — Получается, что с таким вот помолодевшим лицом и предстал он перед Господом…
Володя перекрестился…
Перекрестился и я.

Рис. Валерия Спиридонова

Николай Коняев

г. Санкт-Петербург

11.05.2007