Ожидание чуда

... Громко стучит сердечко, горячие слезы обиды и отчаяния застилают глаза. Милиционер крепко ухватил девочку за руку, чтобы не вырвалась, а она — в яростном исступлении похожая на пойманного зверька — озлобленно кричит учителям сельской школы:
— Это вы, вы во всем виноваты! Вы всем рассказали, что мы с братиком ходим по дворам и просим кушать... — глухие рыдания прервали ее речь. Милиционер подхватил Танюшку на руки, как раненную пташку, и понес — нет, не в клетку, а в милицейскую машину.
Директор школы без сил упала на скамью, с невыносимой болью в сердце. Горькие слезы душили ее. Ну почему, откуда это глубокое чувство вины перед девочкой? Разве она хотела Танюшке зла? Нет; потому и решила вмешаться, чтобы оградить девочку от беды, уберечь от пьяных посягательств маминого сожителя... А теперь — так и стоит перед глазами плачущая девочка, бьет по сердцу ее крик...
...Таня проснулась от непривычного шума, еще не осознавая до конца, где она находится. И только открыв глаза и увидев спальную комнату, где около пятнадцати девочек разного возраста вяло одевались и заправляли свои кровати, Таня ощутила, как в сердце медленно возвращается ноющая боль. Взгляд скользнул по окну, из которого в комнату пробивался серый и хмурый день. Срывающиеся мокрые хлопья снега облепили стекло; они тут же таяли и капельками скатывались вниз.
«Окна плачут, — мелькнуло в ее голове, и слезы непрошено подступили к глазам. — Им плохо, совсем как мне!» Еще мгновение — и она снова зальется горячими слезами обиды...
И тут дверь распахнулась, на пороге возник Танин пятилетний братишка.
— Таня, Танечка, это я, я нашелся! — Сережка радостно бросился к ней, ласково целуя сестру. — Теперь мы будем жить вместе, в одном доме! Только, правда, в разных комнатах, я с мальчиками, а ты — с девочками... А мне так хочется спать с тобой рядышком, как дома, чтобы ты мне рассказывала о батюшке святом — помнишь, тебе учительница подарила про него книжку?
— Да, помню, — сквозь слезы прошептала сестра. — Но теперь мы больше не сможем ходить в воскресную школу... Теперь наш дом в приюте...
От этих слов ей стало невмоготу и, не выдержав, девочка тихонько всхлипнула. Братишка с тревогой смотрел на сестру, еще не совсем понимая, почему она так расстроена, и что значит это странное слово — приют. Обидевшись, что сестра вроде бы и не обрадовалась ему, Сережа прикрикнул на нее:
— Да не реви ты! Лучше скажи, где мама? Это она меня потеряла в районе.
— Как — потеряла?..
Мальчик рассказал, как они с мамой шли по каким-то незнакомым улицам. Было темно и холодно. Мама все время падала и сердилась. Вдруг откуда-то появилась машина с мигающими голубыми огоньками. Мама снова упала и закричала:
— Беги, сынок, беги отсюда!
Сережа испугался и бросился в темноту. И потерялся...
— А как нашелся — не помню, — устало закончил он. — Проснулся уже тут. Но я все время молился, когда засыпал у чужого сарая, — молился, как учительница нас с тобой научила: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя...»
Таня съежилась, представив себе, как ее маленький братик едва не замерз у какого-то сарая. Крепко обняв малыша, она горько заплакала, целуя братика в стриженую головку. Но мальчик отстранился и шепотом спросил:
— Танечка, а ты своего святого не потеряла? Помолись ему, попроси, чтобы и мамочка нашлась! Помнишь, в воскресной школе нам читали газету, как мальчику Женьке помог святой батюшка на Рождество...
Таня хотела ответить, что помнит эту рождественскую историю, и что обязательно помолится перед иконушкой, — но ей помешала неожиданно наступившая тишина. На пороге комнаты стояла директор приюта. Слегка нахмурив брови, она внимательно наблюдала за детьми, прислушиваясь к их разговору. Высказала строгое замечание: мальчику здесь не место, — и велела Сергею немедленно идти в свою группу.
Началась обычная приютская жизнь, со своими правилами и законами. Здесь были созданы все условия для нормального развития детей, они были сыты, вымыты, чисто одеты. Здесь их не пугали пьяные скандалы и дебоши взрослых людей. Но здесь не было мамы, ее материнской ласки и нежности.
... В самой бездне греха женщине все-таки удалось сохранить в себе сердечное тепло и чистую ниточку любви к детям. Все она видела и осознавала — собственное слабоволие, страшное рабство одолевших ее демонов. У нее давно не было ни своего дома, ни работы. Сколько уже раз она пыталась как-то устроить личную жизнь и, взяв вместо приданого Танечку и Сереженьку, входила в дом очередного сожителя. Старший сын уже несколько лет отбывает срок в тюрьме.
Что видели ее дети? Только и была одна светлая полосочка в ее судьбе, когда жила с Танюшиным отцом. Был он добрый, работящий, никогда не бранился и не дрался. Вот тогда она остепенилась. Все стало, как у людей... Да ненадолго: муж утонул на рыбалке. Загоревала, бедная, — и не заметила, как снова скатилась на проторенную дорожку. Обезсиленная, обездоленная, теперь у нее не осталось и самого главного, ради чего стоило терпеть все унижения и муки, — детей. Как сквозь плотный слой ваты, с трудом пробились в ее сознание слова судьи: «... лишить материнских прав...»
«Вот и конец пути? тупик?» — думала женщина. Слез не было. Не было жалости к себе. Только страшная пустота и непомерная усталость. Каким-то сторонним взглядом она видела себя — как старую, изношенную вещь, на которую никто уже не позарится.
«А для чего я жила? Для чего вообще пришла на эту землю? Зверь — и то не бросает своих детенышей, сражается за них насмерть. А я... я... человек!.. — великое очищающее чувство раскаяния охватило все ее существо. — Я потеряла своих детушек, своих кровинушек... Так зачем же мне жить?!»
Вот уже два часа она стоит над обрывом, даже не представляя, как очутилась тут. Стоит, перебирая всю свою не слишком долгую жизнь — ей ведь еще и сорока лет нет, а сколько пережито, сколько горя и зла от нее...
Кто-то настойчиво шепчет ей:
— Ну что же ты, сделай один шаг — и навсегда освободишься от бремени жизни. Ты падшая, плохая. Тебе не нужно больше жить...
Женщина более не ощущает ни холода, ни злого ветра, ни обжигающих слез, что текут и текут по ее посеревшему лицу. Словно в забытьи, она чувствует, что уже покорилась этому шепоту, что уже — вот сейчас — она шагнет, и... Как вдруг — так явственно, словно Танюшка стояла рядом, — она услышала взволнованный голос дочки:
— Мама, мамочка, мы тебя любим! Нам без тебя плохо и так страшно! Мамочка!..
Мать вздрогнула, очнувшись от жуткого наваждения, отступила назад — и тихо побрела прочь.

В приюте все давно спали. Таня лежала у окна. Достав из-под подушки маленькую иконушку с ликом батюшки Серафима, она, тихонько всхлипывая, шептала:
— Батюшка Серафимушка, ты прости меня, я никак не могу выучить всю большую молитву тебе... Но ты такой добрый, ты всем помогаешь. Учительница говорила, что ты можешь умолить Господа нашего Иисуса Христа помочь нам с Сереженькой и маме. Все ругают маму, будто из-за нее мы оказались в приюте. Но я знаю, батюшка Серафимушка: мама добрая, мама хорошая, — это злой демон управляет ее поступками. Мы так любим ее, нам так плохо и страшно без нее, — спаси ее, спаси! Батюшка, родненький, умоли Господа, пусть мама придет и навестит нас, — шептала девочка уже сквозь сон. Лунный свет мягко освещал лик преподобного Серафима, и девочке казалось, что старец ласково улыбается ей.
Как долго тянулась первая неделя Таниной жизни в приюте! Девочка с нетерпением ждала воскресенья. На неделе к ней из деревни дозвонилась учительница воскресной школы и сказала, что будет по воскресеньям забирать Таню с Сережей на занятия в школу, а потом опять приводить в приют. С директором приюта уже договорилась.
Но все оказалось не так просто... В тот долгожданный день детей не отдали учительнице. Почему-то отводя глаза, воспитательница сказала ей, что не может отпустить детей, так как им надо готовиться к какому-то мероприятию. Но когда учительница стала настаивать, убеждая, что нет ничего более важного для этих двух маленьких иззябших сердечек, что рвутся из темной западни холодного казенного дома в мир надежды, света и добра, — воспитательница ответила, что директор приюта запретила отпускать детей в воскресную школу. Учительница, мысленно обратившись к Господу за поддержкой, возразила:
— Если в вас есть обыкновенное человеческое милосердие, не наносите душе ребенка такой жестокий удар! Отпустите Танечку в школу. Там ее друзья, там слово Божие исцелит ее душевные раны. Может быть, завтра вас накажут, — ну что же, примите наказание смиренно. Лучше взрослому перетерпеть несправедливость, чем заставить ребенка еще больше страдать.
Молодая воспитательница зарделась и, смущенно опустив глаза, промолвила:
— Хорошо, пусть идет с вами. Я ведь тоже крещеная...
И, словно что-то однозначно для себя решив, спросила:
— А можно ли к вам в школу привести и мою дочку? Уже третья четверть закончилась; наверное, надо с нового года, уже с осени идти? Танюшка нам тут столько всего рассказывала о вашей воскресной школе, и рисунки показывала...
— Конечно, можно, — улыбнулась учительница. — В нашу школу никогда не поздно приходить. Приводите свое чадо, ведь в пути к Богу нет никаких мирских ограничений...
От автора. Все описанные события — подлинные. Одиннадцатилетняя Таня молится святому Серафиму Саровскому и живет в ожидании чуда.
Помогите ей! Прошу откликнуться руководителя православной гимназии или училища (лучше в Красноярском крае), чтобы оказать христианское милосердие на деле и взять девочку с ее маленьким братом на учебу и воспитание вместе с другими детьми, идущими по спасительному православному пути.
Татьяна ТИМОШЕНКО,
учительница воскресной православной школы, д. Малый Хабык Идринского района Красноярского края.

07.04.2000