‣ Меню 🔍 Разделы
Вход для подписчиков на электронную версию
Введите пароль:

Продолжается Интернет-подписка
на наши издания.

Подпишитесь на Благовест и Лампаду не выходя из дома.

Православный
интернет-магазин





Подписка на рассылку:

Наша библиотека

«Блаженная схимонахиня Мария», Антон Жоголев

«Новые мученики и исповедники Самарского края», Антон Жоголев

«Дымка» (сказочная повесть), Ольга Ларькина

«Всенощная», Наталия Самуилова

Исповедник Православия. Жизнь и труды иеромонаха Никиты (Сапожникова)

Урок Солженицына

Субъективные заметки.


Его вера в Россию сдвинет горы…

Умер Александр Исаевич Солженицын. При жизни он сумел подняться едва ли не выше суда земного — вызывая ненависть и зависть у одних, восхищение и трепет у других. А Божьего суда избежать никому не удастся. И все труды его, и он сам теперь будут взвешены на ладонях Божиих.
Духовный портрет этого человека, на мой взгляд, лучше всего изобразил в своих замечательных дневниках (недавно изданных — как завещание Церкви! — при участии фонда Солженицына) протопресвитер Александр Шмеман, известный американский богослов, близко знавший "вермонтского отшельника" в пору его эмиграции.
Вот только несколько штрихов к его портрету, набросанных отцом Александром Шмеманом:
"Солженицын сам — доказательство, как нравственная сила побеждает, сама делается "историческим фактором".
"Несомненное сознание своей миссии — но именно из этой несомненности — подлинное смирение".
"Если исходным целительным у Солженицына был его "антиидеологизм", то теперь он постепенно сам начинает опутывать себя "идеологией", и в этом я вижу огромную опасность. Для меня зло — прежде всего в самой идеологии, в неизбежном для нее всякую другую идеологию отождествлять со злом, а себя с добром и истиной. Тогда как Истина и Добро всегда абсолютны. Идеология — это всегда идолопоклонство, и потому всякая идеология есть зло и родит злодеев. Судьба русских писателей? (Гоголь, Толстой…) Вечный разлад в них между творческой интуицией, сердцем — и разумом, сознанием. Соблазн учительства".
"Такие люди действительно побеждают в истории, но незаметно начинает знобить от такого рода победы. Все люди, попадающие в его орбиту, воспринимаются как пешки одного, страшно напряженного напора… Все это — по ту сторону таланта. "Милость к падшим" для Христианства центральная, основная, ибо без нее борьба со Злом понемногу впитывает в себя зло (с маленькой буквы) и злобу, для души столь же гибельные. Или все это от непомерности Зла, с которым он борется и которое действительно захлестывает мир?"
"Великий человек? В одержимости своим призванием, в полной с ним слитности — несомненно. Из него действительно исходит сила".
"Мне вдруг стало ясно, что той России, которой служит, которую от "хулителей" защищает и к которой обращается Солженицын, — что России этой нет и никогда не было. Он ее выдумывает, в сущности творит сопряжением своего огромного творческого дара и… гордыни".
"На этот раз сильнее, острее ощутил коренное различие между нами, различие между "сокровищами", владеющими сердцем ("где сокровище ваше, там будет и сердце ваше" (Мф. 6, 21). Его сокровище — Россия, и только Россия. Мое — Церковь. Конечно, он отдан своему сокровищу так, как никто из нас не отдан своему. Его вера, пожалуй, сдвинет горы".

«В одном лагере с Солженицыным»

Мои личные журналистские "счеты" с Александром Исаевичем начались давно. В 1989 году мне были переданы для публикации в одной из первых самарских независимых газет воспоминания "В одном лагере с Солженицыным" нашего земляка, фронтовика Петра Никифоровича Доронина, свой век доживавшего в Яблоневом Овраге в Жигулях. В 1952 году в четвертом лагере Самарлага НКВД на окраине Куйбышева их койки в бараке были рядом. Доронин получил семь лет лагерей отнюдь не по политической статье, а за "халатность". Хотя и утверждал позднее, что его промашку в более гуманные времена могли бы оценить всего в год-два условного срока… Спустя время Доронин привез Солженицыну, в ту пору уже именитому советскому писателю, автору "Ивана Денисовича", свою повесть тоже на лагерную тему — "Тюрьма не санаторий". Бывший солагерник повесть прочел, но посоветовал ее убрать подальше, у издателей, сказал он, эта тема не в чести. Благоразумный Доронин после этого совета изорвал свою повесть в клочья. А когда имя Солженицына стало греметь по обе стороны океана, когда "голоса" твердили эту странную фамилию как заклинание, Доронин написал свои воспоминания о Солженицыне. Рассказал, как они вместе строили Безымянскую ТЭЦ. Волею судеб первый же номер той газеты не пустили к читателю. И воспоминания эти не дошли до широкой публики. Но это и к лучшему — многих эти воспоминания должны были разочаровать.
Впрочем, был у этих воспоминаний один пристрастный читатель — чешский публицист Ржезач, который их использовал как донос в масштабной контригре против Александра Исаевича.
Каким же предстает Солженицын в самарских воспоминаниях солагерника? Чего не мог скрыть Доронин, так это какой-то особенной внутренней силы "зэка" с орлиным взором. Вел он, по его словам, себя достаточно высокомерно, независимо, ни с кем особенно не сближался, и лишь Доронина, по непонятной причине, подпустил к себе чуть ближе. О чем же он говорил с ним долгими лагерными вечерами? О том, например, что в русской литературе "мат — не случайная гостья". Что после победы над германским фашизмом "нас еще самих освобождать надо" (эти слова для Доронина тогда звучали как страшная "ересь"!). Вспоминает, как "жалился" ему Солженицын, что теперь всю жизнь ему предстоит жить "с петлей на шее" — после отсидки в лагере… Вспоминал Доронин и другого солагерника — прототипа Ивана Денисовича — тихого и безответного рязанского крестьянина Семена, который, когда его амнистировали, отказывался ехать домой, и его насильно, за руки, волокли за ограду лагеря охранники, а он упирался, кричал, что ему "хорошо здесь"… Только одну фразу "постеснялся" дописать тогда Доронин: не хотел к себе в колхоз возвращаться "Денисович" вовсе не из-за любви к лагерной жизни, а просто потому что знал: дома его ждет страшный голод. А тут хотя бы миску "баланды" ему выделял самый гуманный советский строй…
Однажды Доронин своими глазами увидел на койке Солженицына кучу скомканных небольших клочков бумаги, исписанных его убористым почерком. Вот что он пишет:
"Случайно взглянув на кровать соседа, я заметил на голых досках, там, где лежал матрац, почти сплошь уложенные рядами разного формата клочки из тетрадей и цементных мешков, исписанные торопливым почерком вдоль и поперек. Удивившись, я спросил:
— Что за архив у тебя?
— Письма берегу.
— Для надзирателей? — с ехидцей подметил я.
— Их интересует другое…
— Писульки стукачей, наверно?
Он посмотрел на меня с холодной отрешенностью".
Невдомек ему было, что эти записи потом выльются в "Денисовича" и "Архипелаг ГУЛАГ" — но нет, он в воспоминаниях обвинил своего собрата чуть ли не в "стукачестве", чем и пригодился чешскому публицисту Томашу Ржезачу, вцепившемуся в столь выгодную для него экзотическую версию событий…
Не знаю уж, дошли ли эти пресловутые "воспоминания" до орлиного взора Солженицына — но хочу надеяться, что не дошли. Слишком было бы грустно ему их читать. Хотя, конечно, сталкивался он с клеветой и похуже, но не от своих собратьев, тех самых "гулаговцев", за которых рисковал даже жизнью, публикуя за границей "Архипелаг…" А меня — чуть ли не первого возможного их публикатора! — видно, остановил Сам Господь через властный окрик со стороны Куйбышевского обкома КПСС… Неисповедимы пути Твои, Господи!
Спустя несколько лет, в уже другую эпоху, я оказался в гостях у Доронина в Яблоневом Овраге. Был он уже далеко не молод, но память сохранил острую. О Солженицыне говорил он теперь с восторгом. Куда только девались все наветы и подозрения? Прозрел! Откровенно хвалился несколькими случайными письмами от Солженицына, извинялся перед ним за свои сомнительные "Воспоминания". Хотел написать другие воспоминания, более объективные. И написал их. Назывались они так: "Под конвоем — с Солженицыным". Я тоже успел после разговора с ним сделать статью "Самарские дни Солженицына", ее тогда опубликовала одна областная газета.

Снова в Самаре

Второй раз журналистская дорога меня привела к Солженицыну в 1994 году. Тогда он с триумфом возвращался из Америки в Россию и с Дальнего Востока двигался на Москву. В Самаре, где некогда "мотал" он свой лагерный срок, на этот раз его встречали как триумфатора. Зал в Доме Офицеров был забит до отказа. Предстал он перед нами во все той же знаковой полуармейской курточке "а ля Кастро". Тогда он, похоже, видел себя в роли этакого грозного Ревизора, пришедшего с генеральной инспекцией на Русь. Но было в этом и нечто почти хлестаковское… Что-то комичное, гоголевское, гротескное. Восторженные панегирики от местных писателей, жалобы трудящихся наконец-то приехавшему "барину", которые Александр Исаевич тут же и брал на карандаш… Было ясно: представление о своей возможной роли в истории новой России у него не совсем адекватное… Одно дело из-за океана учить огромный народ, как лучше "обустроить Россию", и совсем другое дело столкнуться с этим народом лицом к лицу. И выслушивать истеричные жалобы на проблемы с жильем, на мизерные и несправедливые пенсии… Видимо, художественным своим чутьем Солженицын все же почувствовал некоторую фальшь ситуации и встречу с самарцами быстренько свернул, пообещав "разобраться" со всеми жалобами…
До сих пор ждем-с…

Кто обустроит Россию?

Следующая встреча была в Москве, на Рождественских чтениях в 1995 году, в Кремлевском Дворце съездов. Солженицын решил теперь уже подсказать нам, "как обустроить Церковь". В присутствии Патриарха, на глазах у тысяч Православных активистов, съехавшихся сюда со всей страны, Александр Исаевич в своей речи говорил о том, что вовсе не Православные, а протестанты (особенно налегал на баптистов) сегодня "обустраивают Россию". А Церковь, на его орлиный взгляд, остается далека от реальных нужд народа… Уверен, двигали им самые благородные чувства: решил он, видимо, в свойственной ему манере малость "подхлестнуть церковников", чтобы не расслаблялись. Но несколько переборщил. Говорил страстно, уверенно, как человек, которому давно никто и не пробовал противоречить.
Но после него слово взял Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II — подлинный духовный лидер русского народа. Мы стали свидетелями уникального зрелища, как Предстоятель Церкви "поставил на место" главного писателя страны, замахнувшегося на нечто большее — на духовное водительство. И вскоре от всех солженицынских аргументов, от всех его предложений (а предложения, вспоминаю, были высказаны самые экзотические, например, как-то "обновить" язык Богослужения и пр.) не осталось камня на камне… С тех пор Александр Исаевич Церковь не поучал, зато оставался верным Ее чадом. А время показало правоту нашего Патриарха и неправоту в том споре Солженицына. Ведь именно окрепшие и усилившиеся не только числом Православные сегодня все больше и больше влияют на нравственную атмосферу в стране, и это уже невозможно не замечать. А все попытки сектантов закрепиться на нашей земле ни к чему серьезному так и не привели. Вскоре после этого спора писатель вдруг почти затих, лишь изредка напоминая о себе какими-то "программными" статьями. Их вяло обсуждали в прессе. Но принимать как руководство к действию ни государство, ни Церковь явно не собирались.

«Самый знаменитый русский ХХ века»

В замечательной книге дневниковых записей Православного философа Татьяны Горичевой "Только в России есть весна" мне встретилось очень верное суждение: "24.12.98 г., Санкт-Петербург. Была на патриотическом семинаре, разбирали Солженицына. Сидело человек десять мужиков — от 50 до 75 лет. Как и ожидалось, раскладывали Солженицына по косточкам: он не писатель, просто физиологист как Успенский, он перевернутый коммунист, он кулак. Он злой и язык русский коверкает. Все это уже двадцать лет подряд слушаю в эмиграции. Только за этим столом сидят "патриоты", а там на Солженицына набрасывались русофобы — Амальрик, Любарский, Синявский.
Попросили меня, чтобы я что-то сказала. Я высказалась: почему мы ищем в великом человеке, в самом знаменитом русском ХХ века только мерзости? Почему любого, кто что-то пытается сделать, у нас, особенно в Петербурге, тут же погружают в такой ядовитый раствор, что и косточек от него не оставит?"
Замечательный петербургский Православный прозаик Николай Коняев целую работу посвятил Солженицыну. В том духе, на который блестяще указала Горичева. Вот только одна цитата из его статьи:
"Печальна судьба человека, связанного своей корневой системой с Россией и вынужденного трудиться для разрушения ее. Неправильно было бы говорить, что Солженицын был куплен. Нет… Он совершенно искренне и убежденно боролся с империей зла, то бишь своей Родиной, и поскольку делал это хорошо — ему хорошо и платили. Разумеется, Солженицын, раздувая миф об империи зла, относил свою брань исключительно к коммунизму и СССР, а не к России" ("Солженицын в обвале". Из сб. "Рубцовский вальс", 2005).
Между нашими патриотами (к сожалению, в массе своей о них нельзя писать без кавычек) и Солженицыным отношения явно не сложились. Первые его считали чуть ли не идеологическим противником, второй их, по-видимому, просто не замечал. И это очень грустно. Типично-русское: "своя своих не познаша…"
Как чистого писателя в России Солженицына не воспринимал никто. Да и не был он "чистым писателем". Он был в первую очередь борцом. От этого с ним было трудно договориться. Всем. И либералам, и патриотам, и Православным, и евреям… На книги свои смотрел он как на поступки. Был честен даже в тех вопросах, в которых мы и ложь-то не считаем за ложь, а называем "осторожностью".
Главный урок Солженицына — не в его книгах даже. Нет, это он сам. Был Солженицын, и значит, оправдан наш скорбный ХХ век. Значит, личность может оказаться сильнее любого тоталитаризма. И эта личность, если она живет не по лжи, способна победить в далеко не равной схватке. Красивая жизнь, героический пример — сейчас для нас важнее любых слов, любых книг… Слишком мало у нас таких примеров! Ведь мы живем в эпоху заката всего героического.
Бодался теленок с дубом… И вдруг у теленка прибавилось сил, а дуб иссох и накренился, а потом и вовсе с грохотом рухнул. Пришел лесничий, посмотрел на поваленное дерево и решил: дуб был старым и сгнил давно, а теленок тут ни при чем. Но если бы не его бодание, может, дуб этот стоял бы до сих пор…

Пророк в своем отечестве

В мои студенческие годы один довольно крупный партийный функ-ционер от культуры, посвященный в некоторые кремлевские дела, совершенно искренне говорил мне, что вся фронтовая переписка Солженицына со своим другом, за которую он и получил срок в ГУЛАГе, была продиктована не чем иным, как страхом перед гибелью на фронте. Солженицын якобы посчитал для себя безопаснее отсидеться в лагере, чем оставаться на передовой… — за несколько месяцев до окончания войны! Люди несвободные внутренне — и свободных людей меряют на свой аршин. "Как он мог не знать про цензуру? Ведь все письма с фронта читали…" Даже сама мысль, что кто-то еще к своему слову может относиться всерьез, может страдать и даже идти на гибель за убеждения, нам, воспитанным в двойной морали, кажется не совсем понятной, и мы начинаем искать "второе дно"… Тогда мы не знали еще, что на фронт он пошел добровольцем и просился именно в артиллерию, по стопам отца… И все равно в эту версию мы почему-то не верили.
Солженицын в последние годы замолчал не потому, что нечего было сказать. А потому, что в России ему оказалось не на кого опереться. У Православных есть свои лидеры, у либералов и патриотов — свои… И он оказался полководцем без войска. Королем без свиты. Писателем без читателей. Не идти же ему к баптистам, которым он посвятил несколько комплиментарных страниц в своем легендарном "Денисовиче"…
Был ли Солженицын "пророком в своем Отечестве"? Не знаю. Но зрячая любовь его к Родине делала его иногда, если так можно выразиться, "социально прозорливым". И некоторые его "социальные пророчества" на удивление точно сбылись. Много горьких и даже ядовитых статей посвятил он "образованцам" — и поделом. Именно этот выпестованный уродливой советской системой слой вскоре и стал "мотором" всех тех несчастных либеральных реформ, едва не угробивших Россию. Это именно образованцы громче всех кричали: "Хотим, чтобы как на Западе…".
Развал Союза имеет не одни только (видимые всеми) "минусы", но и малозаметные, но вполне очевидные "плюсы". Ведь русский народ к моменту распада страны уже не имел больше сил "везти в коммунистическое будущее" на своем хребте изрядно отъевшихся "братьев" из Средней Азии и Закавказья… Об этом справедливо писал в своей утопии "Как нам обустроить Россию" Александр Исаевич. Вряд ли те, кто крушил Союз по-живому, в запарке не задумываясь о последствиях, следовали букве и духу его писаний. Но логика жизни подводила именно к этому.
Ну а главное его исполнившееся пророчество, конечно, это вместе и нежданная, и неотвратимая гибель безбожной коммунистической системы на шестой части суши — достойный венец его борьбы и его трудов.
Какой быть новой России? Солженицын об этом почти не писал. Слова его о местном самоуправлении, конечно же, справедливы. Но только лишь на этом одном новую Россию не построишь. А более ничего определенного мы от него не услышали. К демократии он, похоже, относился всерьез. Но после "реформ" об этом как-то помалкивал. Был бы он против Православной России, которая, смею думать, сейчас все-таки постепенно созидается? Уверен, что не был бы. Ну а из Евангелия знаем: "Кто не против вас, тот за вас" (Мк. 9, 40).

На снимках: Александр Исаевич Солженицын; протоиерей Александр Шмеман и Александр Солженицын. Вермонт, 1978 г.

Антон Жоголев
15.08.2008
1075
Понравилось? Поделитесь с другими:
См. также:
1
1
1 комментарий

Оставьте ваш вопрос или комментарий:

Ваше имя: Ваш e-mail:
Содержание:
Жирный
Цитата
: )
Введите код:

Закрыть






Православный
интернет-магазин



Подписка на рассылку:



Вход для подписчиков на электронную версию

Введите пароль:
Пожертвование на портал Православной газеты "Благовест":

Вы можете пожертвовать:

Другую сумму


Яндекс.Метрика © 1999—2024 Портал Православной газеты «Благовест», Наши авторы

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу blago91@mail.ru