Царский рубль

Из воспоминаний детства.

Об авторе. Николай Федорович Цыганов родился в Москве в 1946 году. В 1973 году окончил вечернее отделение исторического факультета Московского областного педагогического института. С 1979 года 40 лет работал экскурсоводом по литературно-исторической (в том числе пушкинской) и по православной тематике. В 2008 году с отличием окончил Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет по специальности «Основы православного богословия и культуры». Автор нескольких книг прозы. Публиковался в журнале «Православная беседа». Живет в Москве.

Мама, до ее двадцатилетия (примерно до 1927 года), жила в деревне, как и ее сестры. К одной из них - тете Рае - мы и поехали летом 1955 года. Деревня располагалась километрах в 25 от Углича, среди лесов, болот и колхозных полей, веками крестьянского труда отвоеванных у не вполне пригодной к земледелию местности. Сегодня эти поля благополучно зарастают.

Тетушка встретила нас на станции железной дороги, откуда на телеге, влекомой самой настоящей лошадью, мы добрались до деревни часа за два. Несмотря на то, что мы с братом росли в бревенчато-дощатом бараке в Москве, где зимой воду не оставляли на полу, чтобы не замерзла, и где до того, как мама затопит печку, нас из-под одеяла не выпускали, в настоящей деревенской избе мы оказались впервые в жизни. Здесь была настоящая большая печь, на которой можно было спать, в отличие от нашей маленькой барачной печки на две конфорки. К полу напротив топки был приколочен большой белого железа лист, чтобы выпавший из топки уголек не наделал беды. Деревенская тетушкина печь использовалась для приготовления еды по-другому: еду готовили прямо в печи, а не на отдельных конфорках. И на эту теплую печь я попытался однажды ночью взгромоздиться, повалив в темноте ухваты и ведра и перебудив всех. По утрам тетя Рая пекла в печи к завтраку необычайно вкусные румяные оладьи, требовавшие непременно - либо сметаны, либо запивки молоком или простоквашей: всухомятку они с трудом проглатывались.

Изба у тети Раи была большой, под стать семейству. Три дочери, два сына. Тетушка была то ли вдовой, то ли разведенной, но всю ораву, а позднее и нескольких внуков, растила и вытягивала в одиночку. Конечно, старшие дети помогали, чем могли. Ну а мы, малые дети, могли располагать временем по собственному усмотрению. В играх к нам присоединялись другие сверстники из деревенских. Из игр печально запомнилась лишь одна, которая отвратила меня от дальнейших контактов с соседским мальчишкой лет десяти. В большом сенном соседском сарае мы бросали друг другу кепку этого соседа - через всё пространство сарая. По очереди один кидал, другой ловил. Сена в сарае было нам по колено, а в том конце, где становился ловец, - по пояс. В наши дни подобную игру можно увидеть «на природе», когда играющие перебрасываются яркими цветными тарелками-дисками. Короче, я запустил кепку, а владелец не сумел ее поймать, и она затерялась в море сена. Хоть и не иголка в стогу, но для поиска чужой собственности пришлось привлечь маму и всю «мелкоту». Шум из-за потери пацан поднял ужасный - тут и собственная правота, позволившая владельцу кепки разбить мне нос, и имущественно-правовые отношения - я нанес ущерб чужой собственности. Мама за полчаса поисков кепку нашла, меня не ругала, но с этого момента все отношения с соседом-кепковладельцем я прекратил.

Лето в деревне. Фото Елены Шумиловой.

Больше всего деревня запомнилась возможностью общения с живой первозданной природой, порой в самых неожиданных для городского мальчишки вариантах. То у меня на глазах ворона попыталась унести цыпленка, а наседка крылом заехала вороне по клюву, и та убралась ни с чем. То на деревенскую улицу заползла змея-медянка, которую заклевали куры. Тетушкин дом стоял на самой околице деревни, за околицей небольшой лужок спускался к сухому в летнее время болоту, куда деревенские ходили по ягоды. Перед самым болотом был небольшой прудик, в котором можно было купаться без опаски попасть на глубину - в самом глубоком месте пруд был нам по горло. Однажды из болота прибежала лиса, схватила и потащила тетушкиного петуха. Я погнался за лисой, мог бы при желании схватить ее за хвост. Догоняя, кричал, а хватать за хвост побоялся - вдруг укусит - лиса была размером с хорошую собаку. Лиса, видимо, напугалась меня больше, чем я ее, и петуха, уже задушенного, выпустила - и скрылась в болоте. Петуха тетушка Рая сварила, и мы его съели.

Ходили с мамой по болоту. Она внезапно позвала меня и показала свернувшуюся кольцами на кочке гадюку. Мы не стали ее тревожить - у нее своя жизнь, у нас - своя.

Мамин подход к находкам такого рода был продиктован воспитанием в вере. Мама родилась в 1907 году и первые десять лет жизни прожила при царской власти, которая в ее рассказах разительно отличалась от «царизма», каким его рисовала советская идеология, включая и жизнь религиозную. Православие - способ бытия, диктующий отношение ко всему в мире, в том числе и к природе. Гадюка, хоть и ядовитая змея, и в определенных обстоятельствах может быть опасной, но не враг, а просто - часть живой природы, имеющая право на существование, равно как и птицы, лягушки и прочая живность. Много лет спустя, уже в XXI веке, на площадке пешеходного перехода со станции метро «Проспект мира» радиальной на одноименную станцию кольцевой линии, я увидел на полированных плитах пола живую змею, кажется, тоже гадюку. Как она попала в метро - можно только фантазировать. Но меня больно задела ее безпомощность: змея пыталась ползти - и на скользкой полированной поверхности гранитной плиты могла только извиваться, подобно полураздавленному червяку после дождя. Обращение к дежурному по станции не привело ни к какому результату, а у меня не было ни пакета, ни орудия для помещения змеи в пакет, если бы таковой и нашелся - чтобы довезти «находку» до Измайловского парка. До сих пор гложет чувство невольной вины…

Лето было напоено летним теплом, походами по ягоды - в основном в лес, который начинался за колхозным прудиком и коровником, метрах в 50-ти от дома и в стороне, противоположной болоту. Сначала пришла пора земляники, за нею - черники, голубики и гонобобеля, потом костяники и малины. Малину не только ели, но и сушили впрок в печи на противне, и сухую увезли в Москву, чтобы заваривать при простуде. Среди ягод на болоте, кроме клюквы и гонобобеля, собирали морошку, которую в деревне называли куманикой. Куманика в стадии красной спелости была на редкость кислой, а спелая, желтая - приторно-сладкой.

Более всего запомнилось мне это единственное в моей жизни деревенское детское лето одним эпизодом, который и по сей день остается для меня неразрешенной загадкой. Сухое болото было совсем недалеко от тетушкиного дома, но в одиночку, без взрослых, одной «мелкоте» туда ходить было категорически запрещено. И всё же однажды я этот запрет нарушил. Искушение почувствовать себя хозяином собственных поступков подвигло меня на самостоятельное проникновение на запретную территорию. И этот поход наделил меня той самой мучительной загадкой, не разгаданной до сей поры.

Болото начиналось за тетушкиным покосным лужком, мимо которого и пролегала тропинка, плавно переходившая в проход между болотными кочками, почти на каждой из которых росло по молодой березке. Я прошел метров двадцать-тридцать вглубь болота, внимательно оглядывая кочки на предмет обнаружения на них ягод, которые немедленно отправлялись прямиком в рот. Далеко заходить не решился, развернулся, чтобы убедиться, что выход из болотной чащи еще виден. Запомнилось состояние, которое, будучи взрослым, я бы охарактеризовал как вневременье. Понятно, что такими категориями и словарем я в то время не мыслил и не пользовался. Не было ни видно, ни слышно никаких признаков цивилизации - ни дымков, ни крыш, ни проводов, ни цивильных звуков… Первозданная природа - и я с ней наедине. Возвращался по той же тропинке-проходу между кочек, так же внимательно оглядывая их: ягоды я любил, а там их было изобилие.

Пятьдесят рублей царскими деньгами, 1899 год. На купюре - портрет Императора Николая I.

И вдруг на одной из кочек слева, мимо которой я уже проходил, внимательно обозревая ее наряду с другими, я обнаружил… бумажный рубль царского времени! Банкнота была достаточно новой - не затронутой десятилетиями воздействия дождей, снегов, ветров и других погодных влияний. Будь это современный мне рубль, я бы сказал о его состоянии - обычная, имеющая практическое хождение бумажная денежка, целая и не истрепанная. Было недоумение - как я мог, проходя мимо этой кочки и пристально оглядывая ее наряду с другими, не заметить банкноты на пути вглубь болота, я ведь возвращался точнехонько след в след? Позднейшие соображения - кто по ягоды ходит с деньгами, хоть с современными, хоть со старинными? В деревне даже магазина не было - он был в селе километра за три от нее. Кроме того - царский рубль в году 1955-м!

Допускаю, что старинные деньги могли у кого-нибудь дожить и до этого времени. Как писал Сергей Есенин в поэме «Анна Снегина»: «Немало попрело в бутылках / «Керенок» и «ходей» у нас». Крестьяне, наученные социальными переворотами, никогда не спешили расставаться с ценностями, хотя бы и прошлых эпох. Но каким ветром занесло дореволюционный бумажный рубль на болото спустя 37 лет после «Октября»? И как я мог его не заметить за минуту-другую до обнаружения? Какую-то логическую схему находки можно было составить по принципу: ситуация теоретически и логически выстроена по законам мышления, то есть формально возможна, практически же в жизни не встречается. С этим царским рублем - такая вот вроде бы логически-возможная, но совершенно невероятная картина. У кого-то рубль дожил до послевоенного времени, кто-то мог взять его на болото и там обронить или положить. Можно в таком ключе объяснить, скажем, происхождение клочка газеты, прихваченного для хозяйственных целей. Но уж во всяком случае, бумажный рубль царского времени для хозяйственных целей вряд ли бы кто взял.

Рубль я принес и показал родителям, чем вызвал у них откровенный испуг. Рубль у меня отобрали и, порвав, выкинули в выгребную яму, не внимая моим слабым протестам. Сегодня реакцию родителей я объясняю тем, что на банкноте был изображен кто-то из Царской фамилии. А такое изображение в те годы было опасно держать в доме.

К тому же банкнота могла быть положена и с магической целью. Эдакий докомпьютерный духовно-информационный «вирус-переносчик» проблем. Язычество в форме бытовой магии великолепно уживается и с наукой, и с религией, даже и с городским повседневным бытом. А уж деревенская среда почти семидесятилетней давности имела колдуний, знахарей и знахарок чуть ли не в каждой деревне. Но логичнее было бы «наговорить» на банкноту, современную той эпохе - на трояк или пятерку, которые уж точно не остались бы без внимания. Как-то не сходятся и тут концы с концами…

Непонятно, кто и когда подложил банкноту возле тропинки, по которой хоть раз в несколько дней ходили люди, и почему они не обнаружили этот рубль до меня? Да и я его нашел лишь на обратном, уже отслеженном мною пути.

Расставание с деревней в конце августа запомнилось изморозью на желтых убранных полях при ярком солнце и еще зеленом лесе. Никогда - ни раньше, ни позже - я не видел такой немного печальной и яркой даже в печали красоты! А еще в сердце жило ощущение тайны, к которой прикоснулся в деревне. Но так ее и не сумел разгадать.

В последующие годы в деревне я бывал наездами, когда вместе с родителями и братом, а раза два - и в одиночку. Тетушка Рая ко времени этих визитов переехала жить в другую деревню, километрах в 50-ти, за Волгой. В деревне моего детства я больше ни разу не был.

В деревнях не принято было занавешивать окна шторами - только занавесками в пол-окна. Помню, как по ночной темноте эти окна уютно светились, обозначая жилье в первозданном деревенском мраке. Наибольшее приближение к сохранившейся в памяти деревенской жизни в кинематографе, на мой взгляд, удалось создателям фильма «Иван Бровкин». И хоть я не деревенский житель, но всякий раз при просмотре этого фильма мною овладевает тоска по утраченной деревне, утраченной стране, ушедшей юности…

Студентом Московского областного педагогического института, где я учился на вечернем отделении истфака, сумел съездить с другом в трехдневную командировку в Ярославль на его служебном уазике. В этой поездке ярче всего отложилось впечатление от кремля в Ростове Великом и от дороги. Изобилие зелени, лесов, полей, голубизны неба и белизны облаков, светящихся окон в темных деревнях и золотых шляпок «гвоздей» сельских храмов, которыми Русь прибита к Небу, а может быть - Небо к русской земле… Мне трудно понять тех людей, которые при таком родном и близком богатстве ищут романтику и экзотику за рубежом. Мне довелось побывать и в Крыму, и на Кавказе, в горах Тянь-Шаня и Памира, однажды - уже в XXI веке - в Турции. Но ничего прекраснее и роднее среднерусской природы и вписанной в нее архитектуры Православных храмов, я не могу себе представить.