Знаки препинания

Главы из книги воспоминаний.

Знаки препинания - не всегда препоны.
Часто - просто вехи пройденных дорог.
Где-то - и портреты, а порой - иконы,
Где-то - отпечатки наследивших ног.

Об авторе. Николай Федорович Цыганов родился в Москве в 1946 году. В 1973 году окончил вечернее отделение исторического факультета Московского областного педагогического института. С 1979 года 40 лет работал экскурсоводом по литературно-исторической (в том числе пушкинской) и по православной тематике. В 2008 году с отличием окончил Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет по специальности «Основы православного богословия и культуры». Автор нескольких книг прозы. Публиковался в журнале «Православная беседа». Живет в Москве.

* * *

Уважаемый Антон Евгеньевич! Хотел бы познакомить Вас с текстом моей книги мемуаров, если проявите интерес. Прилагаю к письму главы из неё. В очень и очень усеченном виде одна глава была опубликована в «Литературной газете» - не помню, за который год. Уникальность моих масштабных мемуаров «СССР. Знаки препинания» состоит в построении основного текста по главам, каждая из которых является записью в трудовой книжке. Не у каждого, согласитесь, заполнена не только сама трудовая книжка, но и два таких же по объему вкладыша в нее (второй вкладыш - в половину объема). В советское время таких как я называли постыдным в то время словом «летун». А я менял не только места работ, но и специфику их. Не говоря уже о «сопутствующих» интересах типа литобъединения, агитбригады, походов в горы и в пещеры, археологических экспедиций, журналистских командировок... Так что мемуары тяготеют к некоторой «энциклопедичности» относительно описания советской жизни.

С уважением, Николай Федорович Цыганов.

Первая свеча

ТРУДОВАЯ КНИЖКА Государственный Исторический музей
10/1970/1/28/ Зачислен на должность музейного служителя / Приказ № 8 от 26 января 1970 г.

Можно ли потрогать купола храма, не будучи мастером-кровельщиком или альпинистом, призванным потрудиться в нестандартной ситуации? Мне это удалось при замене покрытия некоторых куполов храма Покрова, что на рву, более известного как собор Василия Блаженного, где я начал работать «на перспективу».

Помню необъяснимое чувство, с которым прикасался к странно мягкому, легко гнущемуся, подъеденному ржавчиной железу, аккуратно сложенному возле храма. Его грузили на особые машины, тщательно, не оставляя ни кусочка: раритет, железо восемнадцатого и даже (в отдельных случаях) семнадцатого столетия. Увозили в лабораторию - исследовать состав, выявлять возможную технологию обработки, в том числе и антикоррозийную, позволившую выдержать почти трехвековое воздействие солнца, воздуха и воды, которые, как известно, лучшие друзья человека, но не железа.

Примером подобного воздействия может служить визит шаровой молнии, который наблюдали мои коллеги - музейные служители - в году, не скажу точно каком, но в период с января 1970 по сентябрь 1971 годов во время моей работы в соборе - филиале Исторического музея (и по сей день это так, как и тогда). Проникнув неведомо как в самый центр храма Покрова, центральной церкви собора, молния ушла в древний воздуховод и взорвалась где-то под куполом. Результат визита можно было наблюдать еще много месяцев спустя с наружной южной стороны центрального шатра, опоясанного цепочкой колец. Одно из них оказалось завернутым вверх и густо-сизым, в отличие от позолоченных остальных. Дефект был устранен во время очередного косметического ремонта, каковые проводятся регулярно раз в пять-семь лет или реже, когда поновляют росписи, очищают штукатурку от бензиновой гари и других воздействий цивилизации и стихий.

Храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве.

Белый камень облицовки фундамента при мне заменяли по частям, начиная с наиболее ветхих. С интересом наблюдал я древнюю технологию обработки белого камня, привезенного из тех же мест, что и в древности, чтобы со временем не возникло различия в цвете и фактуре. Бригадир каменщиков, проникшись ко мне симпатией, доверил опробовать древнее ремесло на простейшей операции выравнивания плоскости камня, подивившись тому, что молот держу в левой руке. Делился бригадир и сведениями о том, что бригада работает и в действующих храмах и монастырях и, несмотря на малочисленность заказов, заработок имеет неплохой. «Д-давай с-с н-нами на л-лето, триста в м-месяц г-гарантирую...» Мне, хоть платили всего шестьдесят, бросать постоянную работу и прерывать стаж было не с руки: студент-вечерник истфака, я при этой работе имел постоянный досуг для учебы, а порой и для отдыха. Работа была не особенно утомительной: мой обычный пост музейного служителя (с учетом некоторого владения английским языком) находился у выходной двери северного крыльца. Посетители, в основном иностранцы, не очень разбиравшиеся в русских надписях и указателях, принимали этот выход за вход, и мне приходилось, обогатив свой словарь, кроме английских, еще фразами на немецком и французском языках, направлять их к главному входу и кассе. На этом посту состоялось у меня знакомство с двумя девушками-польками, прилично владевшими русским языком. Девушки изучали русскую литературу и особенно интересовались поэзией Сергея Есенина. Они просили помочь им купить сборник стихотворений полюбившегося поэта. Я пожертвовал им сборник из своей домашней библиотечки, в надежде позднее приобрести такой же, что и получилось. С одной из девушек - Богной Верниховской из Варшавы - я переписывался потом еще несколько лет.

Частенько через охраняемый мною выход просились войти и «хоть одним глазком взглянуть» и наши граждане. Одним не хотелось выстаивать длиннющую очередь к кассе, располагавшейся тогда внутри входного подъезда на первом этаже собора, другие ссылались на нехватку времени. Пускал я, понятно, не всех и даже не большинство просителей, делая исключения для тех, кого - по неуловимым признакам - вычислял как действительно один раз в жизни имеющих возможность и желание увидеть и не имеющих времени эту возможность осуществить. Одна из просительниц, бабушка очень родного деревенского облика, и просившаяся явно не из музейных интересов, выходя, попыталась «отблагодарить» меня двугривенным: «Возьми, сынок, я - дальняя, никто не узнает...»

Денег я, естественно, не взял, но до сих пор, вспоминая ее благодарный порыв, с трудом сдерживаю слезы - столько в ней было своего, родного, прикосновение к которому было сродни прикосновению к той святости, за которую у нас Родину зовут Святою Русью.

Но со временем такое безцельное дежурство стало восприниматься «убиванием времени», и я перешел с восьмичасового пребывания на работе в качестве музейного служителя на уборку храма - с утра «отстрелялся» до открытия музея, и свободен.

Практически же уходил гораздо позже законных десяти утра - столько интересного в соборе для будущего историка! У художников-реставраторов в одном из помещений собора - свои технологии и секреты, которых от меня никто не скрывал. Вспоминаются просветлевшие лики и небеса недавних «черных досок», заклеиваемые папиросной бумагой на рыбьем клею для укрепления красочного слоя. Бумагу приглаживали детским игрушечным утюжком из набора хозяйственных игрушек, нагретым на кипятке. Заднюю часть ручки утюжка распиливали, выпрямляли параллельно подошве и снабжали деревянной рукояткой. Мастера жаловались на то, что теперь металлического утюжка не достать: игрушки всё больше пластмассовые, а заменить металлический утюжок - нечем, по иконе другим не поплаваешь. На ходу постигал этимологию - утюг назван от сходства с уткой. Художники и пробовать не предлагали, и в артель не приглашали - их работа требует высочайшей квалификации, да и в массе своей художник-реставратор икон - человек верующий. Из мастерской не гнали, но и житейских разговоров не вели, не пустословили.

Утешался тем, что работа уборщиком в храме сродни реставраторской. Прихожу раньше всех. У дежурного милиционера-охранника беру огромный, сантиметров 40-50, ключ от собора и маленький - от специального навесного замка с вложенной в него бумажкой с оттиском специальной печати. Проверяю целостность бумажки и наличие печати, чуть проглядывающей в скважину, после чего отпираю навесной замок. Затем большим ключом с известным усилием отпираю старинную металлическую дверь, чуть ли не старше увезенного кровельного железа, и в служебном помещении на ощупь набираю номер телефона дежурного милиционера Кости, поболтав с которым, забыл, конечно, попросить включить свет. Переодевшись в треники, бегу под северное крыльцо, где находятся два ларя - один с метлами и вениками, другой - с опилками, которые нам завозят регулярно и аккуратно. Набив два ведра опилками, бегу заливать их горячей водой (это в теплое - до сильных морозов - время). Перемешав опилки руками, не без заноз, бегу назад в нижний ярус храма, который убран с вечера другими уборщиками. Поднимаюсь в верхний ярус, в который снаружи ведут ступени парадных крылец, служащие экскурсантам выходом из музея. Я же попадаю наверх по тайной лестнице в стене центрального храма Покрова с высоченными, сантиметров по тридцать, ступенями. Лестница узкая и крутая, но знакомая до малой щербинки, потому что ее и выметаешь чуть ли не носом в ступени, и потому что, работая смотрителем, взбегал и низвергался по ней тысячи раз, порой и в темноте, ни разу не споткнувшись.

Технология наведения чистоты проста. Влажные опилки равномерно распределяю по всему фронту работ на белый камень, чередующийся с участками красного кирпича, втираю опилки шваброй в пол, потом - по венику в каждую руку - и мету, пока не пройду ту часть площадей, которая приходится на этот день. Всю территорию чищу за два дня. Первозданная чистота в затоптанность превращается обычно за три-четыре дня, в зависимости от погоды - наплыв туристов всегда велик, даже в наши дни XXI века.

Летним утром в выметенном храме светло, торжественно, чисто и празднично. Я - без свидетелей - и сотворяю единственную молитву, которой научила меня бабуля-уборщица в типографии «Красный пролетарий», где работал после ПТУ. Настоящего религиозного чувства пока нет, я еще не считаю себя подлинно верующим, но оживить тишину собора чем-то, кроме молитвы, представляется почти кощунством. Пусть не «охи и ахи» экскурсантов разбудят храм. Впрочем, если быть предельно честным, не поручусь, что будил храм исключительно молитвой, но вспоминается именно так.

Зимой, после нескольких морозных дней, когда собор промерзает так, что на улице кажется теплее, чем внутри, операция «зачистки» проводится снегом, который вычищает храм ярче и качественнее опилок. За отсутствием «сухого» снега, что тоже случается, мету опилками, но небольшими порциями, чтобы не прихватило ледком. Пыль с подоконников галереи протираю тряпкой, протискиваясь сквозь узенькие проходы между стеной и восемью малыми церквями - от площадки к площадке. Проходы - чуть просторнее длины ступни, сегодня они от активных туристов закрыты легкими деревянными решетками. В мое время желающие протискивались бочком, взрослые, конечно. Ребятня - бегом и с воплями; работая служителем, много набегался, призывая ребят к порядку, когда дежурил не на выходе, а на территории собора.

Завершил приборку к десяти утра, а уходить не хочется.

Иду в гости к директору - Сан Санычу Капитохину, фронтовику и милейшему человеку, чья резиденция - комнатка на втором этаже колокольни. Пьем чай, говорим «за жизнь», делюсь с ним своими стихами, а Сан Саныч со мной - фронтовыми воспоминаниями. Как со своей фронтовой частью ему довелось с боями пройти к Победе через несколько стран Европы, и как у него, заканчивающего войну полковником, был ординарец, необыкновенно способный к языкам. За десять-пятнадцать дней в каждой из стран ординарец успевал овладеть устной речью каждой из них на уровне беглого бытового общения. Никогда в беседах со мной Сан Саныч не говорил о своих подвигах или наградах, а всегда о достоинствах людей, его окружавших.

Как-то я посетовал на то, что мама в каждый мой приход к ней старается из своей мизерной пенсии «вложить» мне в карман хоть рублик, Сан Саныч дал совет, запомнившийся на всю жизнь: «Не лишай маму радости помогать тебе этим рубликом. Для нее, может быть, на сегодня весь смысл жизни состоит в том, чтобы тебе, относительно взрослому «ребенку», помогать, чем возможно».

Из коллег-смотрителей чаще других вспоминаются две старушки, два осколка мира ушедшего, дореволюционного, замечательно вписавшихся в интерьер древнего храма. Первая - бывшая гимназистка и «институтка» с редким музыкальным сочетанием имени и отчества - Серафима Ефимовна, сохранившая, несмотря на весьма и весьма преклонный возраст, нечто из манер выпускницы Института благородных девиц. Неуловимое сходство было у нее с моей бабушкой Цыгановой Анастасией Федоровной, урожденной Дементьевой, выпускницей Жиздринской прогимназии, бывшей попадьей и учительницей. Серафима Ефимовна немало рассказала о временах царских, советской властью оболганных. Подробностей этих бесед не упомню. Но у меня изначально, с детства, а позднее и по этим редким свидетельствам живых носителей дыхания ушедшей эпохи, сложилось особое, уважительно-тоскующее отношение к прежней эпохе. Меня, как бы на излете, достигали яркие «зайчики» из светлой и теплой памяти «прошлой жизни», к которой принадлежали и бабушка, и родители, и деревенские родичи.

Второй «носительницей прошлого» была Анна Ивановна, бывшая учительница из среды разночинцев, милейшая старушка, которая отличалась подчеркнуто уважительным и внимательным отношением к каждому человеку, независимо от его возраста и происхождения, наличия или отсутствия у него жизненного опыта. Собственный ее нелегкий опыт матери, пережившей сына, мною символически воспринимался через отсутствие на правой руке Анны Ивановны большого пальца. О причине травмы допытываться я не смел.

В санитарные дни - генеральная уборка, в которой участвует весь коллектив. В такие дни открывается доступ в места, обычно недоступные и нам. Несколько раз попадал на обзорную галерею почти на уровне куполов малых церквей. Изумительный вид на Красную площадь и окрестности с точки более высокой, чем та, над северным крыльцом, с которой телеоператоры показывают парад, допустив однажды и меня взглянуть на экран монитора во время примерки к грядущей трансляции парада. В санитарные дни открывалась витрина нижнего яруса музея, где находились манекены в кольчугах и шлемах и образцы холодного и огнестрельного оружия далеких эпох. Беру кривую, круто изогнутую саблю и с криком «За Русь!», взмахнув саблей, наношу ее острием ощутительный удар… в собственную спину. Воистину - поднявший меч, от меча погибнет, даже если противник воображаемый. На одной из сабель, где бы она теперь ни экспонировалась, должна сохраниться глубокая зарубка - результат «пробы клинков», сохраненный в тайне смотрителем Ольгой, металл клинка которой оказался тверже моего. Теперь, спустя более полстолетия, эта зарубка принадлежит истории почти столь же древней, как и сама сабля.

Сегодня интерьеры собора выглядят незнакомыми. Раскрыто захоронение святого Василия Блаженного, заложенное в мое время стеной, есть и другие изменения, не первые за советский период, и заметные только тем, кто помнит прежнее, как тот старичок-экскурсант, который допытывался у меня, где теперь находятся «засушенные ноги», очевидно, мощи, памятные ему еще по двадцатым годам теперь уже прошлого столетия.

Личные воспоминания переходят в разряд исторических событий, о которых пишут или не пишут в путеводителях. Не всем известно, что до середины ХIХ века Россия практически не знала гражданских памятников событий - статуй, обелисков, мемориальных досок... Памятниками служили храмы, монастыри, часовни, кресты в местах исторических событий. И храм Покрова, что на рву был поставлен зодчими Бармой и Постником Яковлевым в 1555-1561 годы памятником взятия города Казани войсками Ивана Грозного 1 октября 1552 года, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, за что и получил название. Храмом Василия Блаженного в народе стал называться после 1588 года, когда над захоронением святого была возведена десятая церковь, в которой, в отличие от остальных девяти, служба совершалась регулярно, а не раз в году. В наши дни, пусть не так часто, как в прошлом, вновь горит свеча в некогда «отлученном» советской эпохой от служб храме.

Может быть, для кого-то - первая в жизни свеча...

Когда в январском мире замороженном
Порою в солнце верилось едва,
То - не было отрадней и дороже мне
Цветов и красок храма Покрова.
Цветами фантастическими, пылкими
Весь год цветёт внутри Покровский храм,
Хоть попросту, сосновыми опилками
Цветы благоухали по утрам.
Не доводилось им дожди и росы пить,
Но выпадали жёлто и светло
Опилок влажных солнечные россыпи
На белый камень и кирпич полов.
Я проходил со щёткою и веником -
И храм вставал по-юношески чист,
И первоцвет лучили краски древние,
Огнём брусничным рдели кирпичи.
И - четырёх столетий - будто не было,
И - разминулся с зодчими чуть-чуть...
Невиданный цветок зарёй в окне пылал,
Опережая первую свечу.

Работа в музее-храме уборщиком доставляла мне достаточный досуг и для восполнения образовательно-культурных пробелов. Удостоверение работника музея давало мне возможность безплатно и без очередей попадать на те художественные выставки в музеях Москвы, на которые народ выстаивал многочасовые очереди. По окончании третьего курса в МОПИ, когда у меня уже имелось незаконченное высшее образование, я попытался приобщиться к работе музейным экскурсоводом на официальном уровне, тем более что свободная «единица» в штатном расписании была. Но этому решительно воспротивилась заместитель директора филиала, ставшая впоследствии - через несколько лет после смерти Сан Саныча Капитохина - директором. Мне потом объяснили, что она «предвидела» во мне возможного конкурента: мужчина с историческим образованием, к моменту завершения которого уже имел бы опыт работы научной «единицей», мог помешать женщине (и не всеми любимой) сделать карьеру. Так что мне с момента неудачной карьерной попытки пришлось довольствоваться должностью только уборщика, без дальнейшего профессионального роста.

Я уволился.

11/1971/IX/19/ Уволен по собственному желанию / Пр. 132- 13 октября 1971 г.

Дорогая моя столица, золотая моя Москва!

МОСКОВСКОЕ ГОРОДСКОЕ БЮРО ЭКСКУРСИЙ
Зачислен на временную работу / Пр. № 40, 2 Экскурсоводом 2-й категории / от 11 марта 1979 г.

Почти год я работал в бюро экскурсий с единственной темой - по Кремлю. В конце каждого рабочего дня нужно было брать разнарядку на следующий день или узнавать ее по телефону. Задания на работу по Кремлю были двух видов: заказные и «кричалки». Экскурсионная деятельность в советское время формировалась немногими путями.

Заказчик - любое крупное производство или учреждение, заинтересованное в интеллектуальном росте своих сотрудников и познавательном их досуге, обычно перечислял на счет Московского городского бюро экскурсий (МГБЭ) определенную годовую, полугодовую или квартальную сумму. На эту сумму заказчикам набирали экскурсии по разнообразной тематике, с которой заказчики были согласны. В этих случаях разнарядки составлялись иногда за несколько дней или недель.

Другую часть заказчиков составляли экскурсионные бюро или отдельные учреждения из других городов, чьи заказы тоже были, как правило, предварительными. Отдельных заказов только на обзорную экскурсию по Кремлю было немного: чаще заказывали «полторашку» - совмещенную экскурсию по Кремлю и Москве. Экскурсия по Москве носила в среде экскурсоводов краткое обозначение МСНР (Москва - столица нашей Родины). Со временем и я стал водить МСНР. И сегодня, бывая возле возрожденного Храма Христа Спасителя, я вспоминаю, как на его месте с пяти-семиметровой дорожной высоты показывал экскурсантам действующий открытый бассейн «Москва», и как в одной из детских групп кто-то восторженно-удивленно комментировал зрелище: «Ой, ой, головки плавают!».

Мне чаще всего доставалась «кричалка» по Кремлю. На левом углу здания ГУМа, если стоять спиной к Кремлю, располагалась наша официальная точка - небольшой раскладной столик под тентом, служивший прилавком для продажи билетов на экскурсию по Кремлю. На экскурсию людей зазывал по громкоговорителю сидевший за столиком сотрудник бюро экскурсий. Он озвучивал примерно такой текст: «Уважаемые москвичи и гости столицы! Приглашаем вас на экскурсию по Кремлю и Красной площади! Вы познакомитесь с уникальным ансамблем Красной площади…» Экскурсанты терпеливо ожидали, пока наберется нужное количество людей. Нужно было иметь такт и обаяние, чтобы уже купившие билеты экскурсанты не раздражались медленным формированием группы или не разбежались за мороженым, которое на территории Красной площади и Кремля есть не полагалось. Иногда случалось всей группе ожидать, пока купившие мороженое доедят. Чаще всего кассир зазывал людей не сам, а просил одного из очередных по времени экскурсоводов, добавляя в каждую отправляемую группу два-три, а то и пяток лишних экскурсантов, из которых за час набиралось нужное количество - чтобы закрыть наряд-путевку тому из экскурсоводов, кто соглашался поработать в роли зазывалы («кричальщика»).

Для оформления и получения зарплаты все экскурсоводы ежемесячно предоставляли в бухгалтерию список проведенных экскурсий. Со временем и мне довелось поработать «кричальщиком». Нужно было или отправить достаточное количество групп, или - при небольшом наплыве экскурсантов - отработать «кричальщиком» определенное время.

Памятник Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве.

Рядом с нашей точкой дежурил сотрудник КГБ, под видом экскурсанта. В его задачу входило наблюдение за Красной площадью для выявления и пресечения выходок, носящих хулиганский или протестный характер. Таковые попытки изредка случались. В июне 1982 года во время проведения экскурсии по Красной площади мне довелось быть свидетелем эпатирующего протеста. Половина моей группы сбежала к месту происшествия, чего я себе позволить не мог, памятуя, что нахожусь на работе. Так что присутствие сотрудника КГБ на Красной площади было явлением заурядным и необходимым. Поскольку возле нашей точки дежурили в основном одни и те же сотрудники, мы их знали в лицо и здоровались при встречах и на площади, и на территории Кремля.

Расскажу о нашем своеобразном внутриэкскурсионном, так сказать, профессиональном фольклоре. Некто «сдает» экскурсионный экзамен на Красной площади. Рассказывает о памятнике Минину и Пожарскому: «Минин положил руку на плечо Пожарскому». - «Положил, говорите, руку? - комментирует экзаменатор, - ну, что ж! Придете через месяц на пересдачу». Натурально в композиции нет ничего похожего на неграмотно озвученный абитуриентом жест. А вот шутливый вариант рассказа: «Где находится памятник максимуму Горькому - отсюда не видно, а вот памятник минимуму Пожарскому я вам покажу». Это наша профессиональная шутка, простите.

Методичка экскурсии по Кремлю обязывала экскурсоводов подводить группу к памятнику Ленина, что стоял когда-то в скверике между Царь-колоколом и Спасской башней. Поначалу я добросовестно выполнял это требование, объясняя группе, что памятник находится примерно на том месте, где Владимир Ильич на известной фотографии вместе с рабочими несет бревно на субботнике, причем плечо Ленина - под тяжелым концом бревна.

В преддверии Олимпиады-80 Царь-пушку на долгое время увезли на реставрацию лафета и покрытие лафета и пушки специальным защитным лаком. Кто-то из экскурсоводов, не зная о том, что пушку увезли в Мытищи, и выдававший экскурсионный текст на полном автоматизме, не глядя по сторонам и стоя спиной к опустевшему пространству, начал рассказ о Царь-пушке. Пока он выдавал сведения по истории создания пушки, группа спокойно слушала, полагая, что так и положено. Но когда, показывая наработанным жестом на предполагаемый объект за спиной, экскурсовод предложил поглядеть на ствол, ядра и прочие атрибуты объекта, раздался сакраментальный вопрос: «А где пушка-то?».

Царь-пушка на Ивановской площади Московского Кремля.

Не всегда экскурсоводу удавалось удачно отвечать на вопросы экскурсантов. Бытовало два подхода. Первый - экскурсовод всегда должен уметь выкрутиться, и хоть как-то, пусть даже неправильно, но удовлетворить любознательность экскурсантов. Второй подход, сторонником которого я являюсь все 40 с лишним лет работы, - не бояться обнаружить свое незнание, если информация на заданный вопрос не предусмотрена необходимым минимумом знаний в рамках, обязательных по работе. Но вот обязательное - знать нужно так, чтобы от зубов отскакивало.

С годами накапливались и знания, и находчивость. В экскурсионной среде долго вспоминали проделки Арнольда Оснина, жизнерадостного и остроумного, еврейский вариант русского мужичка-выпивохи, сметливого и веселого, из тех, что в сказках умели и гусей поделить в свою пользу, и раззадорить барина на обмен соболиной шубы на дырявый мужицкий овчинный тулуп. Арнольд умел выходить сухим из воды даже в самых непредвиденных ситуациях. В период перестройки Арнольд уехал в США, где нарабатывал американскую пенсию грузчиком на стройке в Нью-Йорке. И где, по слухам, благополучно пребывает уже пенсионером и по сю пору, заглушая тоску по Родине водочкой в компании эмигрантов, сумевших организовать кусочек московского быта во дворе небоскребов, с «забиванием козла» и травлей анекдотов. Мой приятель Володя Кордесов, ныне покойный, женившийся на американке, по моей протекции и при помощи друзей-экскурсоводов, поддерживающих связь с Арнольдом, несколько дней гостил у него в Нью-Йорке, расплачиваясь за приют водкой и разговорами о России.

Зато наибольшим патриотом в бюро экскурсий был другой еврей Давид Аркадьевич Сонкин. Он был влюблен в русскую культуру и себя вне России не мыслил. Внешне очень похожий на известного литературоведа Лотмана, Сонкин едва ли уступал тому эрудированностью, специализируясь в секции «Литературное Подмосковье» на русской литературе и истории. Он, похоже, и не помнил количества всех тем своего арсенала. Мог провести учебную экскурсию в какую-нибудь никому не известную усадьбу за пределами Московской области, принадлежавшую малоизвестной дворянской фамилии, которая в его изложении становилась едва ли не одной из самых значительных в русской культуре. Давид знал родословные чуть ли не всей русской знати. Он был моим наставником при подготовке пушкинских тем, тогда мы и подружились, несмотря на разницу в возрасте - он был лет на двадцать старше. Давид Аркадьевич умер от внезапного сердечного приступа в возрасте 65 лет, впервые в жизни решив активно отдохнуть на даче у знакомых.

Большинство экскурсоводов были интересными и творческими людьми, умевшими поделиться знаниями и с коллегами, и с экскурсантами. Редкий экскурсовод не умел понравиться группе. И особенно в этом умении преуспевали либо квалифицированные экскурсоводы, хорошо уловившие запросы заказчика и, так сказать, попавшие в жилу, либо умеющие подать себя и материал экскурсии, особенно - мужчины. Саша Орлов, специализирующийся на поэзии Сергея Есенина, Марины Цветаевой, Владимира Маяковского, всегда вызывал восхищение групп и манерой подачи материала, и глубокими знаниями, и самим обликом: стройный, подтянутый, аккуратно одетый, улыбчивый и вежливый. Андрей Гвоздиков - балагур интеллектуального толка, умеющий быть и серьезным, и поострить. Внешностью - стройный усач с легкой сутулостью - он заставлял вспомнить белых офицеров из популярных фильмов с поправкой на склонность к советскому юмору и сарказму. К моменту нашего знакомства он был одним из опытнейших экскурсоводов МГБЭ, подвизался в этом качестве вместе с женой. Оба супруга сохранили свои прежние фамилии: он - Гвоздиков, она - Гвоздецкая. «Гвоздь на гвоздь менять смысла не было», - пояснил Андрей, ценивший супругу не только за сходство фамилий, но и за сходство интересов. Андрей преподавал на зональных курсах подготовки экскурсоводов, принимая участие и в собеседованиях, имевших целью определить хотя бы в первичном приближении пригодность кандидатов к будущей профессии. «Срезать» кандидатов почти не приходилось. У Андрея был только один такой случай, когда кандидатом был молодой еврей, всячески подчеркивающий свою национальность, чего никогда не делали ни Арнольд, ни Володя Рубан, ни Давид, являясь не только коллегами, но и приятелями Андрея. В МГБЭ работали экскурсоводами люди разных национальностей, и никогда национальный вопрос, что называется, «не выпирал» ни по какому поводу. На вопрос Андрея о том, кто является любимым писателем кандидата-собеседника, тот гордо назвал Шолома Алейхема, но не сумел назвать ни одного произведения этого писателя. За что и был отсеян из числа претендентов. Нельзя было допустить звучания «ложной нотки», учитывая специфику работы.

Коллеги по бюро, за редкими исключениями, были людьми многогранными и талантливыми. При этом профессиональная подготовка и интеллектуальные наработки практически всех экскурсоводов имели очень солидную базу. У большинства это - и высшее, как правило - гуманитарное, образование, и оконченные годовые зональные курсы, на которых со временем некоторые из них работали уже преподавателями, и обязательное, раз в несколько лет, повышение квалификации в институте повышения ее без отрыва от работы. Для этого в бюро в определенные дни недель и месяцев приглашались специалисты для занятий с нами. Со временем и я год отзанимался на таких курсах. Для повышения нашей квалификации с нами работали люди гуманитарного толка, порой с научными званиями кандидатов и докторов наук по разным дисциплинам - и педагогическим, и психологическим, и чисто научным в сферах истории, литературы, архитектуры. Для разных секций бюро приглашались люди соответствующей специализации. Все экскурсоводы МГБЭ имели две общие темы экскурсий, обязательные для всех - обзорные по Москве и по Кремлю. В остальном же они подвизались в разных секциях. Были секции военно-патриотическая, древние города, архитектурная, литературное Подмосковье.

31/1979/05/07/ Переведен в основной состав / Пр. № 89, 2 Экскурсоводом 2-й категории / от 8.05.79 г.

В основной состав меня зачислили с единственной темой - по Кремлю (включающей в себя и Красную площадь, и Александровский сад). В декабре 1979 года, через девять месяцев после поступления в МГБЭ, я занялся темой «Владимир - Суздаль», будучи уже экскурсоводом второй категории, как и большинство коллег. Первую категорию присваивали экскурсоводам не раньше, чем через десять лет. Была и третья - низшая - категория для тех, кто работал, не имея законченного высшего образования. От категории зависел уровень оплаты экскурсий. Мою квалификацию уважили тем, что доверили поработать на Олимпиаде-80.

Экскурсовод Николай Цыганов за работой.

Всех обслуживающих Олимпиаду экскурсоводов экипировали спецодеждой, проявив неожиданный вкус. Мужская экипировка включала в себя светлый летний костюм модного покроя, пару полуботинок, также модных, с плетеным верхом, коричневатого цвета, и пару рубашек с короткими рукавами красного и розового цветов. Брюки оказались мне в талии великоваты, и в ателье рядом с домом мне без очереди, по особому распоряжению властей в отношении всех работающих на Олимпиаду, привели брюки в соответствие с фигурой (сейчас бы мне такую талию, как 40 с лишним лет назад). У женских костюмов цветовая гамма была той же. По Кремлю случалось мне в день водить до трех экскурсий для олимпийцев-иностранцев, работа велась под перевод, что было достаточно сложно. Приходилось расшифровывать моменты, хорошо известные советским людям, и сокращать некоторые темы, ввиду слабого знакомства иностранцев с нашей историей. От иностранного гомона уставал хуже, чем от самых шумных советских групп, поведение которых - при всей склонности к «бутылочному отдыху» - было гораздо более тихим и культурным, чем у представителей западного мира. Олимпийцы из восточных стран были несколько более сдержанными. Впрочем, откровенного хамства ни с чьей стороны не было.

Гораздо милее работ с олимпийскими группами были для меня поездки в Суздаль. Там летом можно было успеть искупаться почти в центре города в речке Каменке, пока группу с городом знакомил местный экскурсовод, а зимой - посидеть в местной библиотеке до обеда, за которым следовало отбытие группы в Москву.

В МГБЭ меня зачислили в секцию «Древние города». Позднее, по склонности к литературе, особенно - к поэзии, я перевелся в секцию «Литературное Подмосковье», где специализировался на пушкинской и есенинской темах.

Загородная экскурсия в село Константиново, на родину Сергея Есенина, сочеталась с экскурсией по есенинским местам Москвы. После перестройки московские варианты - и есенинский, и пушкинский - пришлось отставить из-за физической невозможности проехать на большом автобусе по нужным местам Москвы, или поставить автобус для вывода экскурсантов к объектам, настолько Москва даже в выходные и праздничные дни забита транспортом. А ведь лет тридцать, даже двадцать пять назад - никаких проблем с проездом и по столице, и по дорогам Подмосковья не было. Слово «пробка» применительно к дорожной ситуации тогда казалось относящимся к лексикону американцев, реже - европейцев. По дороге в Суздаль по Горьковскому шоссе мы могли ездить с такими скоростями, что по желанию экскурсантов (и по рублику с каждого) могли посетить место гибели Юрия Алексеевича Гагарина в 25-ти километрах в стороне от города Покрова. И прибавив к должному пробегу в целом еще пятьдесят километров, мы успевали в Суздаль или во Владимир без опоздания. Сегодня о таких проездах можно только ностальгически вздыхать как об утраченной юности.

Отношения в экскурсионной среде были дружескими и доверительными. Когда кому-нибудь нужно было освободить себе день, он мог перекинуть свою работу за наличные деньги тому из коллег, чьей квалификации доверял. Рабочий день был не нормированным: были и утренние, и дневные, и вечерние задания, так что желающего подработать найти было несложно. Работали по шесть рабочих дней с одним выходным, приходившимся у каждого на разные дни недели. Для заработка я порой брал такие подработки и на выходной день: семья есть семья.

Руководство МГБЭ заботилось о расширении кругозора сотрудников не только через курсы повышения квалификации или обязательные, в зубах навязшие, политзанятия. Время от времени - чтобы сапожник не был без сапог - нас, экскурсоводов, большими группами возили на учебные экскурсии и по своей, и не по своей тематике, и за пределы однодневной досягаемости. Мне довелось побывать и на Валдае, и в Ленинграде, и в Новгороде Великом, и в Риге (в период, близкий белым ночам), и в других местах. Незабываемое впечатление осталось от органного концерта в Домском соборе.

33/1988/05/19/ Присвоена квалификация экскурсовода / приказ № 116-й первой категории / от 23.05.1988 г.

Присвоение мне первой категории произошло через девять лет работы. Не сказать, что я оброс к этому моменту значительным количеством новых тем, но в профессиональном плане - заматерел. В бюро была практика проведения опытными экскурсоводами учебных экскурсий - для коллег. Это была часть обязательной работы по повышению квалификации, т.е. и проводить учебные экскурсии, и присутствовать на их проведении. После проведения, скажем, групповой загородной учебной экскурсии, на обратной дороге «разбирали» работу экскурсовода, отмечая все замеченные плюсы и минусы для наработки общего опыта. Или одного экскурсовода отправляли (вполне гласно и официально) на экскурсию коллеги с обязанностью написать отчет-оценку. А уж более придирчивых слушателей и критиков, чем коллеги, не бывает, поскольку элементы соперничества и зависти в отношениях экскурсоводов имеют место и при самых лучших и доброжелательных отношениях. Для получения более высокой профессиональной категории и мне пришлось провести учебную экскурсию в Константиново, на родину Сергея Есенина. Учебная - всегда напряг. И этот напряг подвигнул меня на вдохновение, позволившее обогатить эту тему, встроить в рассказ «московскую» фактуру. Встроил очень удачно, органично и закономерно, эту находку я уже более тридцати лет продолжаю использовать.

После ознакомления нашей группы с мемориально-литературным комплексом в самом Константинове, осуществленного местными коллегами, мы всей группой отправились на Оку. Там стали отмечать редкую возможность«междусобойчика» в своем кругу - купанием в Оке и скромной трапезой. Я с некоторым безпокойством всё ожидал начала «разборки», сначала на берегу, а потом - в автобусе на обратной дороге, поскольку исключений из этой практики на своем девятилетнем экскурсионном веку не помнил. Но на обратной дороге были только песни и веселое общение. А через пару дней мне официально вынесли благодарность за проведенную учебную экскурсию. Понимаю, что хвастаюсь, но до сих пор приятно сознавать, что в глазах коллег оказался в числе мастеров, чью работу разбирать не принято, о чем недвусмысленно мне было поведано в кулуарах. Очевидно, у каждого есть потребность быть «своим», и не из последних, в известном кругу. Впервые я прочувствовал это в секции самбо, потом - в агитбригаде, в вечерней школе, позднее - в литературных объединениях. Собственно, чужим я себя чувствую только там, где главенствуют матерщина и примитив. Не помню ни одного из моих рабочих мест, куда бы меня отказались принять обратно.

Первая категория дала мне максимальную ставку оплаты экскурсий. Но в последний год любимая работа перестала удовлетворять двум моментам - зарплате и интересу. Началась перестройка. В моей работе она обернулась необходимостью выживать. В лучшие времена мне случалось летом из двадцати шести экскурсий за месяц двадцать четыре из них провести на загородных маршрутах. Любимые направления - Суздаль, Владимир, Константиново - не утомляли, хоть ежедневная работа отнимала по 14-16 часов. А для кармана поездки оборачивались весомой прибавкой. С началом распада СССР я всего дважды за год получил загородные заказы. А из городских экскурсий - большую часть составляли кремлевские. И обычные люди, и организации словно бы разом перестали интересоваться историческим и культурным богатством своей страны, даже Москвы, не говоря уже о глубинке. Кремль как экскурсионный объект хоть и продолжал элементарно кормить экскурсоводов (недаром фотографы и в лучшие времена именовали Спасскую башню «кормилицей»), но моим интеллектуальным потребностям работа уже не соответствовала. А перспективы выглядели нерадостно.

До слез тяжело было расставаться с любимой работой, с коллегами, хоть общение с ними ввиду индивидуального характера деятельности экскурсовода чаще всего сводилось к нескольким минутам встреч во время получения путевок и зарплаты. Раза два-три в месяц - к политзанятиям. Да еще к редким совместным поездкам на учебные экскурсии за пределы Москвы и области. Но время неумолимо подталкивало меня к принятию такого решения.

Послесловие редакции. Спустя время Николай Цыганов вернулся в профессию экскурсовода и стал водить экскурсии по святым местам России. Этот отзыв мы увидели на сайте Путешествия и экскурсии. Клуб Живая история. 2014 г.

На экскурсию в Годеново-Варницы-Ростов Великий нас повезет чудесный экскурсовод, мастер «старой школы» - Николай Федорович Цыганов.

Более 34-х лет своей жизни Николай Федорович посвятил экскурсионному делу. Его авторские маршруты богаты фактическим материалом и изящно украшены поэзией. Историк, поэт и богослов по образованию, он всегда уделяет особое внимание многовековому пути России и силе духа русского народа.

Марина Валентиновна оставила такой прекрасный отзыв о Николае Федоровиче:
«Каждый из ваших экскурсоводов по-своему хорош, но в данном случае особо хочу отметить чудесную манеру изложения материала и красивейшую русскую речь. Как было приятно слушать!!! А ведь сейчас это такая редкость! Ростов Великий поразил фундаментальностью построек своих основателей и нашим теперешним неумением не только создавать что-то подобного качества, но и сохранять то, что так трудно строили наши предки. И конечно же радостно посещение Годенова! Спасибо!»