Полбеды

Рассказ Владимира Крупина.

Об авторе. Владимир Николаевич Крупин родился 7 сентября 1941 года на Вятке, в селе Кильмезь Кировской области, в семье лесничего. Православный писатель, первый лауреат Патриаршей литературной премии (2011). Окончил филологический факультет Московского областного педагогического института. Работал учителем русского языка, редактором в издательстве «Современник». Широкую известность получили его повести «Живая вода» (1980) и «Сороковой день» (1981). Главный редактор журнала «Москва» (1990 - 1992). С 1994 года преподаватель Московской Духовной Академии. Сопредседатель Союза писателей России. Живет в Москве.

Когда Колумб открыл Америку, в ней уже было семь вятских плотников. И сейчас вятские, именно вятские, а не кировские, плотники не растеряли былой славы, доныне нарасхват у разных подрядчиков.

Николай и Виктор - мастера на все руки. Приезжают в Подмосковье на заработки. Они там появились, когда их нанял земляк строить дачу. Быстрая, красивая работа была замечена в дачном поселке, пошли заказы, выстроилась очередь. Еще бы - Николай и Виктор и плотники, и столяра, и печники, и кровельщики, и электрики. Курящие, но непьющие, в еде не привередливые. Николай зарабатывает на машину, а многодетному Виктору мечтать не о чем, все его деньги уходят на одежду, обувь и еду для детей.

Сейчас мастера делают баню для молодого пенсионера - бывшего летчика. Летчик заказал чуть ли не дворец. Баня с размахом: сауна, бассейн, предбанник с камином. Откуда материалы, где взял пенсионер денег, чтоб соорудить такое счастье жизни, Николаю и Виктору неизвестно. Да и зачем знать? Их наняли, они делают.

Пенсионер-летчик, бывший, как он говорит, деревенский житель, крутится около и старается помочь. Конечно, он больше мешается, но плотники деликатно благодарят, когда он хватается за бревно, пусть и не с той стороны. Топором он действует неуклюже и опасно, но машет отчаянно. А может, виной вчерашняя выпивка? То-то он всё подговаривается к опохмелке. Он вроде в шутку выговаривает мастерам, что те непьющие.

Николай, боясь травматизма со стороны летчика, объявляет перекур. Он считается старшим. Виктор тоже садится курить.

- Чего ж, - говорит Николай, - попили водчонки, было. А если на заработках пить, тут не полбеды, а вся беда.

Виктор понимает, что сейчас Николай будет рассказывать историю, которая называется «Полбеды». И хотя Виктор слышал историю, он дает необходимую реплику:

- А чего полбеды?

- Я догадываюсь, - говорит летчик. - Полбеды - это когда башка трещит, а беда - это когда опохмелки нет, так?

- Так, да не совсем, - говорит Николай. - Это вот я на Житомирщине служил...

- Летал, летал, - перебивает летчик, - летал. Всё была своя страна, сейчас зарубежье. Получается, на международных линиях работал. Я так жене пошутил, она прицепилась - проси добавки к пенсии.

- Ну и вот, - продолжает Николай, - служил. И нас гоняли на винзавод. Мы это дело любили.

- Еще бы! Меня сейчас и гнать не надо: винзавод! Какая беда? Мечта с похмелья.

- А насмотрелся я на это производство. Там везут самосвалами фрукту, они так говорят: не фрукты, а фрукту. Везут, всё это уже гнилое, черное, запах - с ног сшибает. Но это еще полбеды. Всё это валят в ямы, а ямы обиты ржавым железом и глубиной метров шесть-семь. Но и это полбеды. Туда спускают женщин фрукту топтать. Потом это сырье из чанов вычерпывают в другие чаны, бродильные, там отжимают, жмых по ленте идет опять же в самосвалы, и везут его на корм скоту. Коровы бесятся, а свиньи уже ничего другого жрать не хотят. Но и это еще полбеды. Над этими чанами воздух черный, это тучи мух, они в этой винной жидкости тонут миллиардами. Фильтров я там не заметил. Но даже и это полбеды.

- Но будет когда-нибудь беда или нет? - спрашивает летчик.

- Я ему говорю, тебе бы с лекциями против пьянства выступать; это бы лучше действовало, чем когда кодируют, людей калечат, - вставляет Виктор.

- А бегают еще там... - Николай делает паузу, - крысы и мыши, и все уже там давно они пьяницы, ориентировку теряют, допиваются до того, что в чаны падают и там разлагаются.

- Брошу пить, - говорит летчик.

- Приходят машины, вроде как ассенизационные, эту жидкость засасывают и везут её, называется виносмесь, на крепление спиртом. А как спирт делают...

- Не надо, - просит летчик. - Так в чем же, наконец, беда?

- А беда в том, что человек видит всё это, видит и всё равно пьет - вот беда.

- Пьем, - соглашается летчик. - Сейчас ты только одного добился, что я окончательно от всех этих ужасов выпить захотел. Я вас, знаете чего, земляки, прошу. Я хозяйке скажу, что вы, когда рядились, про выпивку из приличия отказались, для блезиру выпейте. Хоть граммчик. Меня поймите. У меня - вы ж бывали в таких ситуациях - у меня припрятано. Но для начала нужно при ней выпить. Хоть стопарик. А мы потом сочтемся, - намекающе говорит он. И, считая дело сделанным, уходит, а плотники заплевывают окурки и начинают затягивать на сруб очередное бревно.

- Придется выручать, - говорит Николай.

- Мне совсем нельзя, могу сорваться, - говорит Виктор. - Ну до чего же все московские мужья перед женами трусят. Нет, вятские жены - это знак качества. У нас захотел - выпей. Главное, чтоб именно дома выпил, а не где-то, вот за этим следят. А тут такая конспирация.

Их зовут обедать. Обед хороший. Хозяйка выставляет вино, говоря, что белая будет на вечер, а пока это. Летчик преувеличенно восторгается и первым, и вторым. Он повеселел, расширился в плечах. Ему хочется всем сделать приятное. Он требует от Николая повторить рассказ про полбеды. Николай отнекивается, но рассказать приходится. Сильно сокращая эпизоды, рассказывает. Хозяйка, поджав губы, говорит, что ее вино - марочное, не с того завода.

- Это-то да, - многозначительно рассматривая этикетку, говорит летчик. Ему хочется повернуть разговор в высокие сферы, дать понять мастерам, что он не так себе, посвящен в кое-чего.

- Ах ты моя Жозочка, - нежно говорит хозяйка черной кошке, - болеет моя Жозочка, моя Жозефиночка.

- Как болеет? - спрашивает Виктор. - Мурлычет же.

- Очень плохо кушала утром.

- Кошки живучие, - Виктору хочется успокоить хозяйку. - Кошку убей да перетащи на другое место, оживет.

- А что у вас про Вятку говорят? - летчик снова переводит разговор. - Чтоб не Киров, а Вятка. Да он и Костриков, и в Кирове не бывал.

- Да вы, вятские, - дураки, каких поискать. Везде имена вернули, одни вы упертые, как не знаю кто, - замечает жена.

- На вокзале, - рассказывает Николай, - спорят о Вятке. Везде же спорят. И вот одна девушка, но в годах, прямо кричит: ни за что нельзя! Я до сих пор не замужем, а вернется Вятка, окончательно не выйду, скажут: вот вятская дура. Я не выдержал, говорю: можно же и кировской дурой быть.

- Я весь мир облетал, - говорит летчик, - все страны и континенты, докладываю: кировских нигде не знают. А скажешь, что из вятских, тут сразу братание. Или вот взять мед. Разве я могу не вятский мед на столе держать? Извольте убедиться, - показывает на хрустальную вазу с медом. - И вот, везде пиарят башкирский да алтайский. А приедешь на ярмарку меда, где очередь? Конечно, за вятским медом. А напиши: кировский мед, и кто купит? Ну, за вятский мед и за Вятку-матушку! - Он тянется рукой к тому месту, где стояла бутылка, но ее уже нет. - Лилечка, я не себе, а работникам, мужичкам?

- Нет-нет, - отказывается Николай, - нам еще работать.

Летчик не обижается, он и так доволен. Уходит из-за стола к себе на дозаправку запасным горючим и для отлета в заоблачные сны.

Плотники идут работать. Николай лезет на сруб.

- Не верю я, что он в летчиках такие хоромы заработал. Не верю, - говорит он сверху. - У нас, помнишь Гену-летчика, пятьдесят не было, закопали, в заполярке летал. Помнишь? Что он скопил? Дом поправил да «жигуленка» ненового взял. Всё! А здоровье где? А этот - тумба, жиртрест, легче перепрыгнуть, чем обойти, честный, что ли? Конечно, воровал. Или ворованное возил.

- Давай спросим, - говорит Виктор. - Откуда деньги, спросим.

- Да ну его! Да подавись все новые!

- Вот и да ну! От того, что не спрашиваем, они и будут жрать да спать, а мы будем горбатиться.

Во время перекура Виктор горько говорит:

- Плохо, что выпил. Сейчас меня может потянуть. Могу загудеть. И кранты. Не скажешь же им, что я леченый. Думал: поеду в Москву, пить по нулям, курить брошу, а!

- Но он просил же.

- Отказать не можем, сами дураки. Вообще, во всем дураки.

- Нет, можем, - вдруг твердо говорит Николай. - Мне мать рассказывала из детства. Вот уж кому будет Царство Небесное.

- Кому?

- Были муж и жена. Вятские. Уже в годах. И вот пришла революция. Они поняли: пришел, можно сказать, антихрист. Они приели весь царский хлеб, а большевистский есть не стали, сказали: грех антихристов хлеб есть. Приели царский хлеб, при Царе выращенный, приели, помолились, легли на разные лавки и умерли.

Они какое-то время молчат, потом принимаются за работу. Виктор потихоньку запевает, под песню легче работать:

Пилим, колем ёлочку, сосну.
Эх, пилим, колем ёлочку, сосну.
Пилим, колем и строгаем,
Всех ментов переругаем.
Ах, зачем меня ты, мама, родила?

Владимир Крупин.