Помощь Батюшки Серафима

Рассказ-быль.

Моей бабушке Марии Петровне Путиловой посвящается.

Теплые струйки парного молока нежно бились и бились о подойник. Сидя на маленькой скамеечке, Маня доила корову Зорьку, а сама вспоминала сегодняшнее утро, когда ей пришлось идти на поклон к Ивану — мужнему брату. Ее муж Андрей два года воевал на фронте — пока Бог хранил его от пули. Правда, он мало что писал о войне, все больше спрашивал о их житье-бытье. Знали только, что служит связистом, был легко ранен. Подлечился в госпитале — и опять на фронт.

Маня хозяйничала здесь, управляясь с тремя малолетними детьми да старухой-свекровью. Хоть и была безграмотной, а природная мудрость и деловитость помогала в житейских делах. Весной землю взяли в лесхозе, картошкой засеяли, а осенью в Куйбышев на базар. Так к школе и Коле новые брюки справили, и Валюшке на кофточку хватило, и себе ситчика на фартучек прикупила. Очень уж любил муж, когда она в красивых фартучках у печи возилась.

А самая главная кормилица их — Зорька. Добрая буренка, ласковая. Всегда чувствовала, в каком настроении хозяйка. Лизнет шершавым языком — всю печаль-тоску снимет. Вот и плакало сердце сейчас из-за нее. Сено доброе уродилось, ребята старались, накосили, а в лугах лежит, как привезти?

Деверь Иван на фронт не попал и по тем временам зажиточно жил, работал бухгалтером в лесхозе, лошадь свою имел. Маня решила пойти к нему на поклон, ведь не чужой все-таки человек.

Неласково принял их родственничек, дальше порога и не пригласил.

— Чего с утра пораньше, случилось что?

— Иван Родионович, сам знаешь, в лесхозе все лошади заняты. Помоги увезти сено. Не дай Бог дожди пойдут, сгниет все, как с ребятишками зимовать будем? Дай на несколько дней лошадь.

— Маня, у самого дел невпроворот. Сделаю все, что задумал, тогда посмотрим. А сейчас никак не могу.

Вышла Маня из хором и без воды слезами умылась. Дома детишки не кушали, ждали мать и без слов поняли все. Каждый отложил по ржаному кусочку хлеба — для Зорьки. За привычными домашними хлопотами горькие мысли рассеялись. Временами поднимала взор на икону Серафима Саровского, доставшуюся ей от матери, и шептала: «Помоги!»

Вечером семья всегда собиралась за большим обеденным столом. Все дневные дела переделаны, можно отдохнуть и послушать чтение младшенькой, Валюши. Была у них одна заветная книга, «Житие Серафима Саровского» называлась, тоже от матери осталась. Очень уж любила Маня слушать ее. Прочитали они и как Батюшка Серафим в пустыньке жил, и как молился на камне тысячу дней, и как напали на него разбойники и избили. После этого рассказа ночью Маня не спала, переживала:

— Крестьяне еще называются. Такого доброго человека покалечить, как рука-то поднялась. Нехристи просто.

Сегодняшним вечером Валюша читала вот что:

«Однажды прибежал в обитель простой крестьянин с шапкою в руке, с растрёпанными волосами, спрашивая в отчаянии у первого встречного инока: «Батюшка! Ты, что ли, отец Серафим?» Ему указали отца Серафима. Бросившись к отцу Серафиму, он упал к нему в ноги и убедительно говорил: «Батюшка! У меня украли лошадь, и я теперь без неё совсем нищий; не знаю, чем кормить буду семью. А говорят, ты угадываешь!» Отец Серафим, ласково взяв его за голову и приложив к своей, сказал: «Огради себя молчанием и поспеши в такое-то (он назвал его) село. Когда будешь подходить к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома: там ты увидишь калиточку; войди в неё, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча». Крестьянин тотчас с верою и радостью побежал обратно, нигде не останавливаясь. После в Сарове был слух, что он действительно отыскал лошадь в указанном месте».

Коля вскочил из-за стола:

— Мам! Батюшка Серафим всем помогал, а нам что — не поможет? Давайте тоже его попросим, чтоб нам с лошадью помог.

— Сынок! Да разве я против? Помолитесь сегодня все усердно. Серафим Саровский детишек-то очень любил.

Ночь летняя быстрая, легкая. Утром — стук в ворота. Маня, открыв, увидела соседа Василия Ивановича. Хроменький он был от рождения, поэтому и на фронт не попал.

— Маня, — весело закричал он. — Мы тут со своей хозяйкой решили тебе помочь. Слышали, Иван-то отказал. Не дай Бог сено пропадет, как прозимуешь? Молоко ведь у коровы на языке.

Тут уж слезы из глаз, только от радости. Знала она, что соседям дали лошадь на несколько дней и хлопот в хозяйстве у них хоть отбавляй, а не пожалели отдать. На следующий день радостно и сноровисто работали все. Потом и в лесхозе подошла их очередь на лошадь. Так что душистого сена навозили целый амбар.

Осенью Маня смогла попасть в Куйбышев. Всего две церкви на весь город, а верующие радуются: хоть эти есть. В их селе-то закрыли храм в тридцатые годы, теперь со своим горюшком и приткнуться некуда. Поставила Маня самую большую свечу перед иконой Серафима Саровского — от себя и от деточек.

Суровая зима была, но пережили, и Зорька не подвела — молоко сладкое, вкусное давала, только и держались им.

А Ивана вскоре арестовали, конфисковали много добра и самого в лагерь на Колыму отправили. Пришла от него весточка:

— Маня, голодно здесь. Пришли хоть сушеных картофельных очисток.

Послать-то Маня послала посылку, разве добрая душа не откликнется на чужое горе. Да только не вернулся Иван, сгинул в чужих краях.

Наталья Мельникова,

г. Новокуйбышевск.

Рис. Ильи Одинцова.