Божий дар

Художник Рудольф Баранов родился на Владимирщине, жил в Москве, но всем сердцем полюбил Самару

В этом году исполняется семьдесят лет Самарскому отделению Союза художников России. Вот уже шестнадцать лет (с небольшим перерывом) «гильдией» самарских художников руководит Рудольф Николаевич Баранов. Заслуженный художник России, лауреат серебряной медали Российской Академии художеств, профессор Рудольф (в крещении Рустик) Баранов является давним другом редакции «Благовеста» и прихожанином Петропавловской церкви Самары. Недавно редактор газеты «Благовест» Антон Жоголев побывал в его мастерской и задал замечательному самарскому мастеру несколько вопросов.

— Рудольф Николаевич, первое, на что обращаешь внимание в вашей мастерской — это большой, в полный рост, замечательный портрет Преподобного Серафима Саровского. Расскажите об этой своей работе.
— Недавно эта картина получила первый приз — серебряную статуэтку — на недавней выставке в Саратове. Все члены жюри признали, что это лучшая работа на крупной выставке художников Поволжского федерального округа. А создавалась картина так. Мои ученики расписывают храм в Дивееве. Я приезжал к ним, даже кисточкой поводил на росписи, попросил их, чтобы не стирали — чтобы хоть немного и от моей работы было в дивеевском храме. Там мне удалось походить по лесам, тем самым, где молился Батюшка Серафим. И когда идешь один по лесу, можешь представить, что вот сейчас навстречу тебе выйдет сам святой Серафим! Природа на картине очень точно изображена — это именно та растительность, которая окружала саровского подвижника. Сосны, папоротник, мох… Когда писал портрет, думал, что он получается не похожим на святого, но потом я увидел, что портрет все-таки удался.
Батюшка Серафим изображен в расцвете своих духовных подвигов. Это был и физически очень сильный человек, видите, у него изображены крупные сильные руки. Он бы мог запросто расшвырять напавших на него разбойников — но не стал этого делать, отложил топор… На груди у него крест, подаренный матерью, в руке четки. Он изображен совершенно реальным человеком, к которому подходил медведь, который ходил по этому дивному саровскому лесу…
Картина выставлялась в Центральном выставочном зале Союза художников на Крымском валу в Москве. И вот там один мальчик возле моей картины воскликнул: «Мама! Я ежика нашел!» Картина висела на таком уровне от пола, что глаза мальчика как раз оказались возле едва заметного изображения ежика у ног Батюшки Серафима. И эта находка была для него так радостна…
Мой внук Никита, ему девять лет, недавно пристрастился покупать в крупном книжном магазине какие-то необычные игрушки — карточки с всевозможными заклинаниями, магией. В классе они вовсю обмениваются этими карточками. И вот моя жена, его бабушка, стала просить внука выкинуть все эти карточки. Внук так сильно к ним привык, что не хотел сразу со всеми расставаться, просил, чтобы хоть одна карточка осталась у него. Но Маргарита Николаевна уговаривала, чтобы он выкинул их все: если и одна останется, все равно как если бы все остались, убеждала она. И когда он наконец-то выкинул их, вскоре говорит: «Бабушка, почему мне так легко стало?» Потом он стал подпрыгивать, радоваться, и говорит: «У меня как будто сегодня день рождения». Такое он облегчение пережил, когда отделался от этих блестящих оккультных заманок… Так вот и я испытал огромное облегчение, когда работал над этой картиной. Словно груз у меня свалился с плеч.
— Почему эта замечательная картина до сих пор стоит в вашей мастерской?
— Саратовцы хотели купить этот портрет, но не собрали денег. Других покупателей пока не нашлось. Но я спокоен за судьбу этой картины. Что бы ни случилось, ее уже не уничтожить, ни у кого не поднимется рука на такую красоту.
— Последние десятилетия — это победа так называемого «авангардного» искусства, абстракционизма над реалистической школой живописи. Почему так произошло?
— Однажды я приехал в Болгарию на международный пленер. Там были художники из Польши, Греции, других стран, которые в основном работали в упрощенной абстракционистской манере. Они там «самовыражались» каждый по-своему, а я писал этюды, пытался запечатлеть на холсте красоту Божьего мира. Моя манера работы всех раздражала. И вот я решил пошутить. Утром рано встаю — солнце, горы, море, хорошо… Я выдавливаю на холст фиолетовую и другие нежные краски, размазываю их, беру стекло, провожу им по всему холсту. Еще какую-то голубую колючку нарисовал, добавил ощущение солнца и поставил это «творение» на мольберт. Мимо проходил Иван Попчев, директор галереи, председатель союза художников болгарского города Стара-Загора (побратима Самары). Он сразу обратил внимание на мой холст и сделал стойку, как сеттер на охоте. «Что это?» — спрашивает он. Видишь, отвечаю ему, какое утро красивое, я и решил его изобразить… Он пришел в восторг, схватил этот холст и тут же побежал показывать его по всем мастерским, нахваливая мою работу… Другие художники посмотрели и говорят мне: «Эх ты! если бы ты так работал — ты был бы известнейший человек в Европе. И денег мог бы не считать…» — «Вот! — ответил я им. — Так, как вы работаете, я сумею всегда. А вот как я делаю — вы не сделаете». Они, как ни странно, согласились. И даже несколько устыдились своей манеры работать. Кто-то из них решил попробовать тоже начать ездить на пленеры, рисовать с натуры…
Для творчества надо несколько условий: Божий дар, образование, жизненный опыт, творческая среда и состояние души. Без этого настоящее творчество невозможно. А для абстрактной живописи ничего этого не надо. Но эти поделки не согревают душу.
— Вам доводилось когда-то писать Лик Христа Спасителя?

— Я мало писал Христа, просто на такую высоту стараюсь не посягать… Но все же были у меня такие работы. Вот в мастерской находится моя картина «Гефсимания». На ней изображен Господь Иисус Христос в Гефсиманском саду. Никто не знает, что под этим слоем картины есть два слоя, мной закрашенные, так тяжело давалась эта работа. И все равно я еще нигде ее не выставлял, как-то боязно. Вдруг что-то не так написал? Ответственность-то какая! Может, понадобится и четвертый слой… Я вроде бы доволен картиной. Но вот Маргарита Николаевна более критична. А я к ее мнению прислушиваюсь.
— Картина все-таки замечательная. Только она отличается от более привычного Гефсиманского сюжета, известного по иконе «Моление о Чаше».
— У меня была мысль изобразить, как идут слуги первосвященников с фонарями — забирать Иисуса Христа, а рядом спят Апостолы… Но ничего этого я не стал изображать. И вот почему. Это все — «около». А главное — Он, и этот сад, ночь. Сплетение ветвей, как паутиной опутывающих Иисуса Христа, яснее передает смысл картины. Главное — попытаться изобразить то великое внутреннее борение, которое пережил перед началом Крестных страданий Богочеловек Иисус Христос.
— Каким был ваш путь к вере?
— Хорошо помню первое свое касание с Церковью. Я учился тогда в четвертом классе, и за четыре километра от моей деревни в Селивановском районе Владимирской области был пионерский лагерь. У нас там была какая-то военно-спортивная игра, мы должны были куда-то бежать, искать путь по каким-то отметкам… И вот мы по этим знакам пришли в деревню, а там стоял действующий храм. И мы все вошли туда. Из летнего, солнечного дня с запахами владимирского разнотравья мы вдруг шагнули в старинный намоленный храм! Это было непередаваемое впечатление! Огни свечей, запах ладана, тихий свет от икон… Мне было и страшновато там, и радостно, а главное, было ощущение чего-то неизъяснимо-таинственного, к которому я прикоснулся…
А дальше все пошло своим чередом. Медленно, постепенно. Очень сильно повлияла на меня супруга Маргарита Николаевна. Она и сейчас не дает мне расслабиться — несмотря ни на какую усталость, по воскресеньям идем с ней в храм.
— В нашей промышленной Самаре, наверное, нелегко быть художником, да еще главным?
— Сейчас вот приезжаю в Москву — и ищу способ как можно быстрее вернуться в Самару, домой. Какая-то непонятная тяга к нашим местам. Наверное, у нас все-таки благословенный город. А ведь когда-то у меня все было наоборот. Прожил в Москве двенадцать лет, работал художником в театре имени Вахтангова. Дружил с Лановым, Кайдановским, Ниной Руслановой. Мы жили все в одном доме на Арбате. И когда я приехал в Самару, полтора года не мог выйти на улицу: не мог видеть эти трамваи, серые дома… Все мое осталось в Москве. Но однажды я выехал в окрестности Самары и просто обомлел от такой щедрой красоты! И Владимирская область очень красивая. Но то, что открылось здесь, на Волге, ни с чем не сравнить. Сейчас у меня есть домик в Винновке, это 140 километров от Самары, ехать туда неблизко. Но зато как приедешь, душа сразу начинает петь. Такая красота вокруг! Тем более сейчас там строят монастырь.
— Вы родились в российской глубинке, в деревне. И вдруг такое редкое имя — Рудольф…
— Я второй сын в семье. Родился 1 января 1942 года. Тогда в нашей деревне ни света не было, ни радио, как говорится, щи лаптем хлебали… И вдруг — Рудольф… Спрашиваю у отца: почему ты так меня назвал? А оказалось все просто. Когда я родился, шли бои под Сталинградом. Принесли в этот день газету, а там статья: погиб дважды герой Советского Союза, летчик-испытатель Баранов Рудольф Николаевич. Сбил он много немецких самолетов, но вот смертью храбрых погиб… Отец мой подивился, что фамилия и отчество сходятся с моими, ну и решил назвать меня в честь того отважного летчика.

На снимке: Рудольф Баранов в своей мастерской — возле портрета Преподобного Серафима Саровского; картина «Возрождение». В центре, под иконой Святителя Алексия, автопортрет художника.

Антон Жоголев

Фото автора

08.02.2008