Обедня с поэтом

См. также

Как хоронили русского лирика Бориса Сиротина.

23 сентября с утра, как только приехала в филармонию на концерт, моя жена Людмила Жоголева сразу позвонила в реанимацию. Узнать как дела у отца. Ночь в реанимации время самое опасное. Ночь прожить, считай, уже половина дела. Но врач ответила ей как-то необычно:

- Такое впечатление, что старичок собрался нас покинуть… И если вы меня будете долго расспрашивать и задерживать, я просто могу к нему не успеть…

Людмила прокричала, чтобы врач не медля шла к нему. И отключила телефон. Надо было выходить на сцену. В камерном зале самарской филармонии их группа давала спектакль- сказку «Калиф и Аист» для школьников 3-4 классов. Спектакль в двух частях. Людмила в перерыве включила телефон, и первое, что увидела, было сообщение от младшей сестры Дарьи из Москвы: «Всё! Папа скончался в 12.30». Надо было выходить на сцену, перерыв всего пять минут. Сдерживая слезы, с белозубой улыбкой выбежала к детворе и, радостно пританцовывая, спела:

Вышли сказки на поляну,

Как на праздник – стол накрыт!

В сказке места нет обману,

Сказка сердце веселит…

Дети хлопали в ладоши, смеялись. Людмила улыбнулась им в зал ослепительной «голливудской» улыбкой – все-таки положение обязывает: Заслуженная артистка Самарской области! И должна нести радость в зрительный зал, чего бы ей это самой ни стоило. А потом побежала за кулисы рыдать…

Вся группа пыталась ее успокоить.

Но как тут успокоишь?

Поэт Борис Сиротин читает свои стихи у памятника Пушкину в Самаре.

«Я всю жизнь была дочерью поэта Сиротина… - сквозь слезы процедила она. – А теперь я кто?». – «Ты певица. Ты Заслуженная артистка. Мы все тебя любим», - говорили коллеги те как раз слова, которые и положено в такую минуту говорить. – «Я была всю жизнь как под зонтиком – под папиной известностью», - растирала по лицу слезы Людмила.

А я уже названивал заместителю Министра культуры Самарской области Ирине Евгеньевне Калягиной. Оказалось, что чуть ли не она одна во всем Министерстве (там сейчас в основном люди новые собрались) и знала, какую важную роль в нашей самарской культуре и вообще в русской поэзии играл Борис Сиротин. С ней и предстояло мне говорить о том, как достойно похоронить лучшего самарского поэта. Лучшего, наверное, за всю 400-летнюю историю нашего города…

Из дневника. 26 сентября. Вчера похоронили Бориса Сиротина. Умер он, потому что устал жить, стало неинтересно, он с жизнью был уже не соприкасаем. От того и умер. Наполнилась чаша до краев. 86 лет. Удачная, умная, в каком-то смысле удивительная жизнь! Быть поэтом в этом скрежещущем мире непросто. А он себя отстоял. И ушел победителем.

В гробу лежал – загляденье! Красивее, чем в жизни был – хотя и вообще был очень красив. Удивительно светлое выражение лица, вот уж действительно – успение.

В реанимации был он не так уж и долго, и даже там не особо мучился, по большей части спал. Боли были только в самый первый день там. Удивительная жизнь, удивительная смерть. Смиренная кончина. По-мирски просто замечательная (не беру высокие и строгие духовные стандарты, они несколько другие). Мы сумели похоронить его на «элитном» уголке Старого городского кладбища, среди актеров и режиссеров, певцов, народных и заслуженных артистов (рядом покоится его друг – Народный артист России Анатолий Пономаренко). Имя в последний момент все-таки сработало… А Промысл действовал через заместителя министра культуры Ирину Евгеньевну Калягину – её Бог подвиг нам помочь.

Писатели выглядели не слишком представительно. Отсвет какого-то величия есть лишь на согбенном Солоницыне, он собой что-то высокое все-таки отражает… Другие… ладно, не будем. Их (нас!) и рядом не поставить со стариками, с прежними – с тем же Сиротиным, Лазаревым, с Солоницыным. Мы им хорошо если до плеча дотянемся.

Вчера наш председатель Громов назвал Сиротина, лежащего в гробу, своим учителем.

Гроб с телом тестя раньше меня привезли в Петропавловский храм. Никого еще не было, служба не началась. И все, кто подходил, отметили благодатность почившего поэта. Расспрашивали меня о нем. Протодиакон Павел сказал с удивлением:

- Как живой лежит…

Да, он и в гробу выглядел как живой.

Гроб с поэтом прибыл в Петропавловский храм...

Я своего тестя не очень-то и любил при жизни– за эгоизм, зацикленность на себе. А вот в гробу - полюбил вдруг… Стал он мне по-настоящему родным, когда упокоился. Лежит. Все позади. А впереди только последняя обедня. На которую его привезли перед его отпеванием.

Увидел на его левой руке, на запястье – он этой рукой в гробу держал крест - татуировку с изображением якоря. А это же древний символ Христа!Этот символ, этот вот якорь я однажды видел в римских катакомбах. У меня еще фотоаппарат отказался работать, когда хотел его там сфотографировать… И вдруг – такой же якорь увидел на руке своего тестя. До этого у меня словно глаза были закрыты, вот не видел и все тут. Видел только на правой руке, на костяшках пальцев, татуировку «БОРЯ». А якорь, а духовный-то символ и проглядел. И вот уже только в гробу, уже только на покойнике рассмотрел…

Он лежал такой благообразный. С седой бородой (хотели побрить в морге, но Людмила вмешалась, не позволила. Молодец!), в новом светло-сером костюме похоронном (купила тоже Людмила), с венчиком, всё чин-чином. И мы с ним где-то с полчаса, а то и больше, общались тет-а-тет. Вместе молились на той его последней обедне. Потом появилась тройка писателей: Солоницын, Громов, Домарев. Потом и Люда с Анной пришли. Люда сначала громко зарыдала, как увидела, потом взяла себя в руки.

Чудом нашли они в последние уже минуты перед отпеванием его среднюю дочь – Сашу. Чудом каким-то!Она тоже пришла. Плакала навзрыд. Говорила о том, кто же ей теперь ЖКХ оплачивать будет.

Даша, младшая, с мужем появилась уже в самый последний момент. Видно было, что ей тяжело, она словно «бегала» от покойника. Не хотела видеть отца в гробу. Не вмещалось это пока что еще в ее сознание.

А отпевание было великолепное.

Пели, молились с душой. Петропавловка родная сделала все, что могла. Настоящая была молитва. Книгу последнюю Сиротина я всем раздал.Это тоже как знак победы. Как раз всем и хватило. Да, прожита удивительно мудрая жизнь. Он дошел до конца в своем земном поэтическом величии.

Да, я вдруг его полюбил – в его трогательном смиренном величии. Красивый человек.Красивая жизнь. Красивая смерть. Его смерть была величава и красива.

Наблюдал его вблизи я более тридцати лет, а на некотором отдалении и вовсе лет сорок пять, если не больше (он еще с моим отцом дружил). По-земному он не был счастлив. Но это и правильно для поэта («В конце концов, счастье – это не самое главное!» А. Тарковский). Его жизнь была «разбита», но он собрал ее по кусочкам, как нечто целое. И остался в этом мире Поэтом. Только Поэтом, и исключительно Поэтом. Солоницын мне про него на поминках сказал, что он отказался писать прозу – пробовал, не пошло. (А не пошло, потому что было бы слишком пошло, я читал несколько глав из его «Записок молодого и ветренного»). А еще сказал про него он, что у Бориса была сильная воля. Бросить пить – раз и навсегда, могут лишь очень немногие. И эта воля помогла ему остаться до конца тем, кем Бог повелел ему быть в этом мире. Он выполнил в этом Божью волю и остался до конца поэтом. Был тонкий лирик, со своим поэтическим неповторимым дыханием.

Когда его, поэта, «не требовал к священной жертве Аполлон», был он весьма жалок, как и все мы. Еще древний язычник Платон писал, что «боги» дают поэтический дар самым что ни на есть никчемным людям, чтобы у нас не было соблазна этот высокий дар приписать самим этим людям, а не «богам»… Конечно, он и «в часы забав иль праздной скуки» не был никчемным человеком, на нем был отсвет некоего величия. И, думаю, Бог нас и создал для величия, раз мы Его образ и подобие. Быть великими – наша единственная задача на земле (но не пресловутое «будьте как боги», суетливо нашептанное бесом в Раю). Ведь в этом отражение величия нашего Бога Всемогущего!

А подлинное величие, оно в том, чтобы быть на Земле тем, кем Бог повелел тебе быть. И не изменять этому призванию.

У Сиротина было чувство природы (хотя всю жизнь прожил в городе, и без города непредставим). Было и чувство России. Чувство великой Волги. Как ни удивительно для человека, крестившегося в возрасте «под шестьдесят», у него было и чувство церковности. Была вера в Бога. Слава Господу, что жизнь родственно связала меня именно с ним. Мой тесть безо всяких преувеличений великий человек. Когда-то он сказал моей жене, своей дочери Людмиле, что человек создан настолько великим, что просто невозможно себе представить, будто бы вдруг после смерти все это величие куда-то улетучится, исчезнет, испарится. Как бы не так!.. «Кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф. 13;12). Это я и прочитал на его лице, когда он уже лежал в гробу.

Снег шел и тут же таял,

Как будто и не шел,

Однако белой стаей

Был весь окутан дол.

Любовь на самом деле

Была иль не была,

И все же прогудели

В душе колокола.

Всё-всё на белом свете

Кончается золой,

Однако дух безсмертья

Витает над землей.

Никто не верит – что вы! -

В такие чудеса,

Но все ему готовы

Подставить паруса.