И каждый ребенок любовью согрет…

В оренбургском селе Спасское семья священника приютила несколько приемных деток.

Наконец-то сбылось мое давнее желание побывать в степном оренбургском селе Спасском, что в тридцати километрах от районного центра — поселка Саракташ. Здесь священник Александр и матушка Фотиния Мельниковы приютили в своей семье несколько приемных деток. В их гостеприимном доме каждый ребенок согрет любовью, каждый чувствует себя родным и желанным у мамы и папы…
Мы ехали по ночной дороге через занесенную снегом степь, к мерцающим вдали огонечкам села с дивным именем Спасское, батюшка за рулем микроавтобуса, а матушка Фотиния рядом со мной говорила:
— Люди смотрят: вот у батюшки и машина, и автобус… А не видят, что всё — через долги. Хочешь, не хочешь — машина нужна, потому что автобус очень много бензина сжигает. Сколько мы ездили с документами на восстановление разрушенного храма то в Оренбург, то в Москву! На автобусе 15 тысяч ушло только на бензин. И без автобуса не обойтись — ведь всех деток в машине не увезти…
— А как эти дети к вам попали?
— Господь привел! Каждого по-своему.
Все их истории я услышала уже в теплом доме отца Александра и матушки Фотинии.

Трое Васёвых и Даша-Альфия

— Мы тогда только сюда переехали, сняли квартиру, — рассказала матушка. — Только перенесли вещи — стук в дверь. На пороге детишки: «Купите рыбу!» А рыба мелкая, одни кости да чешуя. Нам она и не нужна: с деньгами туго, до рыбы ли? Смотрим, а они такие… как бомжатки маленькие. Поняли мы, что деньги им на еду нужны. И купили у них рыбу. За стол позвали: поешьте с нами. Уговаривать не пришлось… Они и на следующий день пришли с уловом, и на другой… И тут их мама запила, куда-то ушла из дому, дети у нас неделю, две прожили — да так все трое и остались. Васёвы Толя, Коля и еще Люда, которая сейчас учится в Саракташе в училище.
А после как было: маленький наш Сереженька заболел, при смерти, и в это время звонит из реабилитационного центра Татьяна Васильевна:
— Матушка, у нас такая девочка хорошая! Но у нее очень серьезные болезни. И ее брата с сестрой хотят взять в семью, а она не нужна. А мне Альфию так жалко! Мы с ней сегодня проходили комиссию, смотрю на нее, и сердце кровью обливается! Ну увезут ее в дом инвалидов — и там она совсем пропадет! Не будет развиваться…
Но я перебила Татьяну Васильевну:
— Вы хотите, чтобы мы ее взяли?
— Да…
— Ой, сейчас не до этого. Сереженька в больнице. Да и согласится ли батюшка? Ведь эти трое, которых мы уже взяли, такие проблемные, их очень трудно поднимать. И вообще мы всё по благословению духовника делаем, своей воли не проявляем. Вот уж, — говорю, — выйдем с Сереженькой из больницы, тогда и будем думать, что делать…
Батюшка слышал весь разговор, всё понял, но молчит. И понятно: ну куда нам еще ребенка, такого больного.
Но сроки поджимают, вот-вот девочку отправят в дом инвалидов, и Татьяна Васильевна пришла к нам. А я в слезах: Сереженьку положили в реанимацию. Она смутилась: да я так пришла просто навестить… Я поняла, что она пришла по поводу Альфии, но до того ли мне было. Сынок умирал… В среду Сереженьку положили в реанимацию, а в пятницу он умер. И батюшка мне сказал:
— Давай возьмем эту девочку!
Сначала-то мы не решались, ведь это так тяжело. Их ведь надо не только одеть-обуть, накормить — в них нужно, в каждого, душу вложить. Ведь из-за чего сердце-то рвется: надо же, чтобы они ко всему в жизни были подготовлены. Но после смерти Сереженьки все сомнения ушли. Надо взять девочку в память о Сереженьке.

А нам ее не больно-то и отдавали! Не хватало квадратных метров жилой площади, другие проблемы тут же вылезли. Ну да ничего, удалось все уладить. Взяли мы Альфию, окрестили, и теперь она — Даша.
К нам она пришла невеселая, заторможенная. Но мы на ее диагнозах не зацикливаемся. Упаси Господи, чтобы кто-то сказал, что она больная. Только и говорим: «Даша у нас самая умная!» Она раз — и что-нибудь нам напомнит. Не знает, сколько ей лет, не запоминает буквы, учиться не может, но в бытовых вопросах — она еще поумнее других. Такая деловая! Мы точно так же, как с других, за все с нее спрашиваем. Если провинится, и в углу постоит. И сама даже не знает, что у нее что-то не так. И другие дети не знают. Не учится она — а зачем, она и так у нас самая умная. Это вам надо учиться, а ей не надо. Довольная-а!.. И никто ее не дразнит, она сама боевучая, кому надо даст отпор. Чувствует себя уверенно и развивается. Дальше-то, конечно, будет заметнее, что она нездорова. Ну это уж такой крест… Она ребенок еще, а подрастает, уже начинает что-нибудь отчебучивать. Смеемся, и задумываемся тоже… Хорошая девчонка!

Дениска и Мариамна

Взяли мы Альфию, а в детдоме ее братик и сестренка стали плакать, скучать по ней. В разных ведь спальнях, а в одно и то же время просыпаются и плачут о сестренке. Она им как мама была: Марианна (в крещении — Мариамна) и Денис младшие. А Даша тут о них как скучала! Мы уехали в Москву, а она:
— Наташечка, я на коленки встану, только давай позвоним Денису с Марианной!
— Даша, я не знаю телефон детдома.
— Найди, ну пожалуйста!..
Нашли, позвонили. Тут и слезы, и радость… Младшие запросились к Даше. Воспитательница предложила нам:
— Возьмите деток на выходной, пусть побудут с сестрой.
Берем у директора разрешение, а она напоминает:
— Вы им сразу скажите, что берете только в гости. Их в семью забирают…
Ну какое там! Они как только сели в машину — так сразу:
— Мы домой едем!
И к нам: мама, папа!
— Нет, в гости вы едете!
— Нет, домой!
Приехали — как будто всю жизнь здесь жили. Словно к родным маме с папой вернулись. Мы и думаем: не Промысл ли Божий… Звоним своему батюшке. Отец Григорий (известный в Оренбуржье священник протоиерей Григорий Петриенко, более известный как Платовский по прежнему своему служению в Верхней Платовке — прим. авт.) как начал кричать в трубку:
— Благословляю отца Александра и матушку Фотинию забрать детей к себе! Большим крестом благословляю — слышите?
И опять — о, что было! Не отдавали нам этих двоих… А мы их привезем в детдом, они кричат, цепляются за нас:
— Почему Альфия остается, а мы уезжаем? Мы тоже хотим жить с вами!
Объясняем, что у них будут другие папа и мама, они ничего слышать не хотят. Это была трагедия. Не приехали мы один выходной — они так расплакались:
— Мы маме с папой не нужны, нас не хотят забрать!
Пришлось нам достраивать комнаты, увеличивать жилплощадь. Лезть в долги, а мебель новую покупать: дети должны жить в хороших условиях. Как будто до приюта жили в хоромах…
А дети со своей стороны все преграды рушили. Мариамна настырная такая, как упрется — ты ее ни поесть не заставишь, ни спать не уложишь. Ее и так, и этак уговаривали — ни в какую! Так они с Дениской и выплакали — вынудили нам их отдать. Ну и слава Богу! Тяжело с Мариамной, она и заупрямиться может, и полениться. Но нас очень сильно любит.

Чудная, милая Мариамна! Как она сосредоточенно и умело резала большую луковицу, как старалась вместе с Наташей (второй дочкой Мельниковых из троих рожденных в их семье детей) и Дашей помочь маме делать огромный — полметра в диаметре — торт. Мне она показалась очень тихой и скромной, только смотрела большими серьезными глазами безбоязненно и ласково. Видно, и для «бабули Оли» нашлось место в ее любящем сердечке…
В школе младшим не разрешают на перемене подниматься на этаж, где учатся старшеклассники. Но Мариамна так плакала, так рвалась к Наташе, что ей единственной разрешили ходить на второй этаж. Все дети очень любят Наташу, а уж Мариамна — и расстаться боится…

«Ты меня заберёс?..»

— А Сашенька как к нам попала, — продолжала рассказ матушка Фотиния. — Однажды я приехала в Новотроицк к свекрови, говорю, что мне надо в «Журавушку» — детский приют.
А она чему-то смеется и подает мне газету:
— Ты знаешь, я как раз статью прочитала: «Найди меня, мама!». О девочке из «Журавушки»… Это Божий Промысл! Ведь газета пришла еще две недели назад, а прочитала я ее вот только. Читаю и думаю: эх, если бы эта девочка увидела нашу матушку, она бы сразу сказала: «Это моя мама!» И тут твой звонок. У меня просто шок. А ты говоришь, что едешь в «Журавушку» — у меня второй шок!
Я все это выслушала, всё поняла… Но взять еще одного ребенка… — ой нет, не могу! Так устала на самом деле!
В «Журавушке» мы (так просто разговор зашел) узнали, что эту девочку после статьи в той газете многие хотели взять, но она ни к кому не захотела пойти. И одни усыновители приезжали, и целой семьей, с детками: может, она с детьми захочет жить? В крик: не пойду, не хочу! Так и отступились от нее. Уже стали думать: может, она умственно неполноценная — если из приюта ни в одну семью идти не хочет!
Мы с мамой уходим из «Журавушки», а дети во дворе гуляют на прогулке. Тут эта малышка меня увидела — и как побежит, как кинется ко мне! Как обняла — мне пришлось присесть. А она ручками меня за щеки взяла и спрашивает:
— Заберёс меня, заберес? Заберес?
И всем машет: до свидания! Берет мамину руку и мою: пошли!
Ну как — пошли. Это же надо разрешение взять у директора, а рабочий день уже кончился, администрации нет. Я еле уговорила девочку: если, мол, ничего за ночь со мной не случится и буду жива, завтра приду за тобой. Если Богу будет угодно и меня не вызовут в Спасское, я за тобой приду. Ты веришь мне? — Верю. — Вот тогда жди.
И на следующий день мы пришли, взяли Сашеньку к себе на недельку. Ох, как она извела нас за эту неделю — столько было крику, такая импульсивная, невесть что вытворяла. Мы за головы держимся: невозможно терпеть! Увезли ее в приют, обрадовались — гора с плеч!
И говорим отцу Григорию: «Нет, батюшка, мы ее не возьмем! Она маленькая, да такая шебутная, а мы то и дело уезжаем, кто с ней согласится оставаться?..»
А батюшка смеется!
Мы ему доказываем, что не потянем еще и эту ношу.
А он смеялся, смеялся, да и сказал с таким горьким вздохом: «Ну кто же ее будет кормить!» Духовно, конечно же. Ведь разве ж кормить-то едой в детских домах не кормят! Но кто ее душу воспитает?
Тогда уж я все о ее выходках сказала, ведь наследство-то малышке досталось ох и тяжелое, такого она насмотрелась! — но батюшка благословил: «Святому мученику Трифону молитесь, он все страсти исцелит».
А девочка она хорошая! Очень любит церковь, все церковное. Крестилась с радостью, с любовью. На службы любит ходить. Такая махонькая, а с Божией помощью спокойно службы выстаивает. Ну и любит она всех нас, такое сердечко в ней любящее! И со временем уже стала послушнее, выправляется.
Вот так нам Господь всех этих деток дал. Понимаете — ни одного ребенка мы не выбирали. Трое сами пришли, Дашеньку — позвонили, уговорили взять…
Всех нам дал Господь. А мы боимся отказываться. Потому что хоть и тяжело, и до слез, но то Господь помогает, а откажешься — другой крест будет, не свой, и еще тяжелее будет нести.
Но знаешь, что ты живешь не зря. Вот это утешает и силы дает.
— Кто для них больший авторитет — мама или папа?
— Одинаково. Обоих слушаются. Я с ними больше времени провожу, а папа — глава семьи.
Папа сказал — все, надо выполнять.
Отец Александр до поры до времени не вступал в разговор, а тут подал реплику:
— Папа может и наказать строго… Хотя во всем мера нужна. Взять вот Васёвых: слабенькие, родителями своими до такой степени запуганы, что когда их мать сюда приходила, Коля прятался под кровать и в истерике кричал: «Мамаша пришла!» Не хотел выходить к ней. Она же его вешала…
— Как — вешала?!
— Душила, на веревке. Поэтому он ее панически боялся и до сих пор такой страх перед ней. Вот мы и стараемся не перегибать палку… А еще решили сделать для них спортивный комплекс во дворе, чтобы они там прыгали, скакали, на качельках качались.

Да ведь и сейчас в спальне у мальчиков для них и для девочек устроен мини-спортзал, — только, видно, мало этого. Уже днем батюшка в подтверждение своих слов покажет мне во дворе выложенное красивыми камешками место под спортивный комплекс и бассейн. А пока нет еще и трех часов ночи, и матушка Фотиния продолжает:
— Мы бассейн купили огромный-огромный! Дети плавают в нем, плещутся. Мы сами на речку не ходим. Люди будут смотреть: о, батюшка купается! Или — матушка в купальнике… Нехорошо, неприлично. Люди на пляже раздетые. К тому же был случай, дети наши пошли на речку с дедушкой. Он отвлекся ненадолго, а Наташу затянуло в водоворот… И никто нам не говорил о том, что случилось, — вот какие партизаны! Это уж одна раба Божия по телефону потом сказала: «Матушка, вы уж Наташу на речку не отпускайте, она ведь тонула…» — «Да вы что, говорю, выдумки какие-то!» — «Какие выдумки, тут все испереживались: всего несколько месяцев как младшенького похоронили, и пришлось бы еще один гроб ставить… Ее же откачивали, вся посинела. Вся деревня это видела».
И чтобы не искушать Бога, мы их больше на речку не пускаем. Бассейн большой, места хватает, и все на виду, под присмотром.

«Как возместить милость Божию…»

— Налить еще чаю? Медок у нас свой… Обживаемся потихонечку… — батюшка наливает бодрящего чаю, а сам негромко размышляет вслух:
— Казалось бы, ну что: деревня, приход маленький, пять-шесть человек ходят постоянно. Разве от такого прихода прокормишься. Кому Бог нужен, они нуждаются сами, церкви помочь не могут, мы с ними делимся чем можем. А так в селе больше на свои силы надеются. Ну, «много званых, но мало избранных» (Лк. 14, 24). Господь Сам сказал: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20). Пусть мало верующих людей, но они есть, и мы не чувствуем себя одинокими. Мы не обижаемся, ведь семьдесят лет не было храма! Надеемся, что как-то люди выправятся.
И Господь столько нам дает, что даже и — Господи, не знаю, как уж и отработать это все! Сколько люди нам чего жертвовали, просили по одному разу помянуть, а я всякий раз с такой радостью их поминаю на проскомидии! Вот всю эту милость Божию — как ее возместить? Чудотворений каких-то нет, чтобы молитвой своей кому-то помочь. А самое главное — на проскомидии все частички с поминовением имен Кровью Христовой омываются. И радость в душе от того, что вот так можно отплатить людям за их добро. Мы сюда приехали: жить негде, служить негде, и ни одной вещи Богослужебной нет! И Господь все дал! И жить есть где, и молитвенный дом обустроен, и все Богослужебное приобрели, и технику. И детки у нас есть. Понадобилось к дому пристроить — метраж был слишком маленький, без этого детей не дали бы нам, — всё пристроили. И еще будем пристраивать комнаты, чтобы семье не было тесно.

В свое время отец Александр (тогда еще мирянин) с супругой пожили в обители милосердия в Саракташе, посмотрели на то, как отогреваются в семейном тепле брошенные дети, сироты при живых родителях.

— К отцу Николаю Стремскому нас отец Григорий благословил, — рассказала матушка. — Старшая дочка наша уже там была, в 15 лет мы привезли Алену туда учиться в Православной гимназии. И вот она звонит: «Я дальше учиться не буду». — «Как — не будешь? Так хорошо училась в школе, и не закончишь учебу?» Оказалось, что РОНО не разрешил тогда открывать в гимназии десятый класс. Ну что же: возвращайся в свою школу. А она: «Мам, ты что, хочешь, чтобы я пропала в миру? Сама говорила, что надо спасаться». Слова-то какие нашла… Отец Николай поставил ее помощницей воспитателя, а потом видит, что она справляется, назначил воспитателем, опекать 6-7 ребятишек-двухлеток. Пять лет Алена прожила, не выходя из обители. Меня родственники поедом заели: родную дочь как в тюрьму заточила! «Да, говорю, заточила! От бесовского мира! От пьянства, наркотиков, от блуда — от всего укрыла». И замуж Алена вышла за воспитанника обители Милосердия, Павла Стремского. Не без искушений… ну да все пройдет — у кого искушений не было. Я зятя люблю, жалею.

…В первые минуты знакомства мальчишки-малыши устроили кучу малу, а потом спохватились: надо же представиться!
— Я — Коля Ст’емский, — громко объявил курчавый мальчуган с шаловливыми искорками в карих глазах.
— А я тогда Коля Васёв, — согласился пухлощекий и синеокий бутуз.
— Ой, да наоборот, маленький — Коля Стремский, а этот Васёв! — объяснила мне рассудительная Мариамна. — Это они играют!..
Поменялись фамилиями внучок и сынок…

Отец Александр вступает в разговор:
— Как же без игры! Мы детьми во что только не играли: тут и лапта, и футбол, и хоккей. Плохо другое: сейчас дети собираются стайками и только задирают друг друга или прохожих. Глупое времяпрепровождение. Ничего созидательного, полезного для ума или для мышц. А детям надо и играть, и о серьезном думать.
Мы жили в Новотроицке, в бараках. И вот, помню, разошлись все по домам, и я иду к себе и думаю: почему все так устроено? Вова идет к себе домой, к своим родителям, Дима в другом доме, у него другие родители. А у меня мои родители… Почему именно они, а не другие? Почему я — Саша Мельников, а не Вова Пахомов? Это меня очень волновало. Сейчас детей иной раз спрашиваю: а вы себе такие вопросы задавали? Нет, никогда и в голову такое не приходило!
Но дело-то в том, что меня воспитывали атеистом, а душа моя, маленького мальчика, — она Христианка, и она спрашивала, почему ты именно этот человек? Для чего ты создан Богом?
Однажды захлестнуло такое… не отчаяние, но близкое к нему чувство безысходности: люди умирают, и я умру, и мама моя умрет! Всему придет конец — это же ужасно! Раз — и нет больше человека!.. Для чего мы живем-то вообще? И я как начал плакать. А я вообще мальчик был… непробивной, не нытик. Сейчас вон мальчишки плачут, ябедничают. А раньше чтобы мальчишка заплакал, это считалось стыдно. Но я расплакался и не мог остановиться. Эта безысходность меня ребенком захлестнула, а выхода никакого не видел. Потому что не учили нас вере в Бога, и потому мы думали тогда — все оборвется как будто и не жил на земле…
Эту жуть я до сих пор помню. И думаю, как же этим детям, которые попали в верующую семью, какая им радость открывается! Какой мир им открывается! Сколько они сейчас видят, слышат, сколько общаются с верующими людьми.
Хорошо расти Христианами…

На снимках: даже на общий снимок не удалось собрать всю семью; Даша (в центре) с Колей Васевым и Сашенькой; Сашенька: «Смотли, какое класивое платьице!»; молитва перед ужином.

Окончание следует.

Ольга Ларькина

Фото автора

06.02.2009