Возлюбившие Христа

Когда я занимался темой новомучеников и исповедников Самарской земли, мне довелось работать в архиве общества «Мемориал», которое выполняло благородную задачу реабилитации репрессированных в сталинские годы людей. Просматривая дела священнослужителей, осужденных безбожной властью, а затем и встречаясь с теми, чьи отцы были репрессированными священниками, я навсегда запомнил особенно яркие эпизоды из жизни мужественных страдальцев за нашу святую Православную веру. Эти эпизоды постоянно жили в глубине моей памяти и все настойчивее просились на бумагу. Так появились рассказы о людях, возлюбивших Христа больше всего на свете и даже больше самой жизни.
Священник Сергий Гусельников.

Последняя панихида
(памяти российских новомучеников)

— Во блаженном успении ве-ечный покой… подаждь, Господи, приснопоминаемому рабу Божию… убиенному протоиерею Павлу и всем от безбожной власти за веру пострадавшим… и сотвори им ве-ечную па-амять! — отец Андрей вознес вверх дымящееся кадило и начертал им перед иконами крестное знамение. Благоухание афонского ладана новой ароматной волной заполнило комнату. Священник осипшим и прерывающимся голосом запел «Вечную память». Восковая свеча, стоявшая на маленьком столике перед иконостасом, уже догорала…
Марья Павловна, хозяйка квартиры, тяжело опираясь левой рукой на резную деревянную палочку, медленно опустилась на старенькое кресло и тихо заплакала. Ее муж Николай Иванович молча вышел из комнаты на кухню… Отец Андрей осторожно поставил благоухающее кадило на столик, разоблачился и сел на еще крепкий венский стул рядом с Марьей Павловной.
— Спаси Вас Господи, батюшка! — всхлипывая, проговорила она. — Устали, наверное, очень. Если у Вас есть немного времени, давайте попьем чайку, а я расскажу Вам, как погиб мой дорогой папочка, отец Павел. Когда его с другими священниками вели на расстрел, они сами себе пели панихиду!
Отец Андрей, конечно, как всегда торопился, но уйти в такой момент от дочери новомученика он не мог.
— Дела подождут, Марья Павловна, — ласково сказал он. — Для меня гораздо полезнее будет послушать о том, как Ваш папа умирал за Христа.
— Ну, тогда пойдемте на кухню, — обрадовалась женщина. — Коля, накрывай на стол! — крикнула она своему мужу, — батюшка будет пить с нами чай.
…Отец Андрей был у Марьи Павловны и Николая Ивановича первый раз. Вчера утром после службы к нему подошел пожилой мужчина и попросил причастить и соборовать его тяжелобольную жену. «Ее недавно выписали из больницы как безнадежную, — сокрушенно произнес он. Последняя стадия рака… Врачи сказали, что долго она не проживет. Мы сюда переехали недавно, раньше ходили в другой храм. Уж пожалуйста, батюшка!..» — «Конечно, конечно, — успокоил его отец Андрей. — Как Вас звать? Хорошо, Николай Иванович, завтра я к Вам приеду. Пусть Ваша супруга готовится. А теперь скажите Ваш адрес…»
И вот сегодня после Причастия и соборования жена Николая Ивановича Марья Павловна, пожилая женщина с лицом измученного долгой болезнью человека, попросила отца Андрея, если возможно, отслужить панихиду по ее отцу-священнику, расстрелянному здесь, в Самаре, в декабре 1937 года. И хотя больные голосовые связки у батюшки были уже на пределе, он не смог отказать ей в такой просьбе…
Отец Андрей, отпив несколько глотков душистого травяного чая, затаив дыхание, слушал Марью Павловну — и мысленно погружался в те далекие страшные годы…

+++
Старинные настенные часы, отсчитывавшие время еще в той, Царской России, пробили двенадцать. Отец Павел, священник одной из самарских церквей, а ныне безместный поп, недавно вернувшийся из ссылки, подошел к складному аналою, стоявшему в святом углу, и открыл Евангелие. Сегодня весь вечер у него было неспокойно на душе. За окнами кружила снежная поземка. А в печной трубе заунывно завывал ноябрьский ветер. После келейного правила, когда матушка уложила детей и сама легла спать, он решил утолить свою непонятную сердечную боль чтением Слова Божия, причем с того места, на котором оно откроется. Отец Павел надеялся, что Господь таким образом Сам даст ответ на его смутную тревогу. Открылась двадцать четвертая глава от Матфея: «Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за Имя Мое», — прочитал священник и сразу понял, но скорее не умом, а глубоко в сердце почувствовал великий смысл этих слов, словно сказанных именно сейчас, в эту ноябрьскую ночь тридцать седьмого года, а не почти две тысячи лет назад. Да, да, враг не остановится на тюрьмах и ссылках и на отдельных расстрелах, он попытается уничтожить Церковь физически, как и тогда, в первые века Христианства. Отец Павел поднял глаза на иконы, озаряемые тусклым светом керосиновой лампы да колышущимся огоньком догорающей свечи. «Я понял Тебя, Господи, — прошептали его губы, — нужно готовиться к смерти за Имя Твое. Ты распялся за нас на Кресте, теперь пришла и наша пора умереть за Тебя от рук безбожников…». Священник достал из потайного кармашка своего старого истершегося подрясника золотую монету Царской чеканки с профилем Императора Николая II. «Как и он, наш Православный Царь-Мученик», — отец Павел поднес монетку к губам и поцеловал изображение Царственного Страстотерпца. Сейчас он уже знал, ЧТО нужно делать — и делать незамедлительно. Священник закрыл Евангелие, снял с себя наперсный крест, на обороте которого были выгравированы вензель Императора Николая и дата его коронации, поцеловал Распятие, обмотал крест цепочкой и завернул его вместе с монетой в чистый носовой платочек. Потом взглянул на старинную аналойную икону Николы из своего закрытого и разграбленного храма, которую очень любил, и встал на колени: «Святитель Николай, помоги моей матушке с детками, когда меня не будет! Сохрани их своим заступлением!» Не успел он так помолиться, как за окном послышался шум подъехавшей и остановившейся машины. Сердце отца Павла сжалось. Он быстро встал, прошел в спальню, тронул рукой матушку: «Зина, вставай, видно, по мою душу приехали. Я с вечера как чувствовал. Вот, возьми мой крест с Царской монетой, положи пока под матрац, а потом спрячь понадежней — детям память будет. Да, и образ Святителя Николая из моего храма тоже, пожалуйста, сбереги. Он вас хранить будет». В дверь громко постучали. «Ох, Пашенька! — вскрикнула очнувшаяся ото сна матушка, до которой только в эту минуту дошло то, о чем ей говорил муж. — Как же мы опять без тебя, третий раз уже забирают». — «Береги детей, родная моя!» — с болью в сердце выдохнул отец Павел и пошел в сенцы. «Господи, укрепи меня, немощного! Да будет на все воля Твоя!» — прошептал он, осенив себя крестным знамением. Из-за дверей слышались громкие злобные крики энкавэдэшников. В спальне заплакала младшая пятилетняя Машенька…
В эту страшную ночь 24 ноября 1937 года были арестованы десятки самарских священнослужителей и монашествующих, работников Церкви и мирян, обвиненных в создании «подпольной контрреволюционной сектантской организации». Самое большое дело против «церковников» сотрудники НКВД сфабриковали во исполнение оперативного приказа № 00447 от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков… и др. антисоветских элементов». Операцию предполагалось закончить в четырехмесячный срок.
Тюремные камеры были переполнены. Тридцатого ноября арестовали всех, кто еще оставался на свободе, в том числе и почитаемого тогда в Самаре престарелого Владыку Александра (Трапицына), которому шел уже семьдесят шестой год. Свыше двухсот верующих самарцев сразу оказались «особо опасными врагами народа». Кто не уместился в тюрьме, тех загнали в холодные бараки исправительно-трудовой колонии…
Сидя в пропахшей потом и сыростью тюремной камере, отец Павел в мыслях постоянно возвращался к той роковой ночи, когда Господь через Евангелие указал ему на последнее испытание его любви и веры, которое он, священник еще дореволюционной хиротонии, должен был выдержать. И теперь, измученный на допросах многочасовыми «стойками» и побоями, а самое главное — моральными издевательствами, он молился о том, чтобы ему не оступиться, как оступались некоторые, теряя контроль над своим воспаленным сознанием, а твердо взойти на уготованную ему Голгофу. «Шел Господь пытать людей в Любови…» — внезапно всплыли у него в голове строки ставшего неугодным большевикам поэта Сергея Есенина. «Симоне Ионин, любиши ли мя?» — тут же прозвучали в сердце слова Воскресшего Христа. «Да, Ты знаешь, Господи, как я люблю Тебя!» — мысленно ответил отец Павел.
— А что, отцы, вряд ли мы отсюда уже выйдем, — прервал его размышления седовласый батюшка, самый старый из сидевших в камере священников. — Нарами да ссылками мы уж теперь не отделаемся, — продолжал он простуженным хрипловатым голосом. — Если уж даже нас, больных стариков, на допросы таскают и в контрреволюции обвиняют, значит, совсем разделаться с нами хотят…
— Вы правы, отец Иоанн, — вступил в разговор отец Павел. — По последней переписи пятьдесят пять с лишним миллионов назвали себя верующими. За двадцать лет своей безбожной власти коммунистам не удалось искоренить веру в русском народе. И обновленчеством разложить Церковь у них не получилось. Теперь безбожники будут нас уничтожать. Последние овечьи шкуры сброшены, волки жаждут крови.
— Вот-вот, — поднял вверх указательный палец старенький священник, — крови! Только неведомо им, что кровь эта будет не простая, а жертвенная, пролитая за Христа. Не у всех, конечно, не у всех, есть и слабые духом, и упавшие, но большинство-то по любви ко Господу нашему ее прольют! И на этой-то жертвенной крови снова созиждется Церковь наша Православная. Отцы мои дорогие, вы видите, как любит нас Господь! Как призывает нас к последнему страданию! Будем молиться, чтобы Он укрепил нас. Да и молитвенники-то у нас на Небе уже есть: сам Патриарх Тихон, Митрополиты Владимир, Вениамин, сотни и сотни мучеников… И верьте, верьте, отцы, что каждая большевистская пуля обратится для нас в венец спасения! Вот только жалко, что причаститься перед смертью мы уже не сможем…
Отец Иоанн замолчал, и по его бледным старческим щекам, заросшим седой бородой, вдруг потекли слезы. Эти были радостные слезы молитвенной благодарности Богу. Изможденное, почерневшее лицо старенького священника неожиданно преобразилось, засветилось каким-то внутренним светом, стало одухотворенным, даже боговдохновенным. Все присутствующие в камере ощутили в своих сердцах необъяснимый священный трепет. Отец Павел подошел к отцу Иоанну и сжал его сухонькую руку:
— Спаси, Господи, Вас, батюшка! — взволнованно произнес он. — Вы нас так укрепили. Ваша молитва сильная, помолитесь и за нас тоже…
В эту минуту отец Павел чувствовал себя так, будто его напоили родниковой водой и накормили свежеиспеченным хлебом: незримая благодать коснулась сердца священника. Не в силах больше говорить о чем-либо, он лег на скрипящие нары и вспомнил последнюю строфу есенинского стихотворения:

Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь.

Отец Павел когда-то увлекался поэзией и сам пробовал писать стихи, но это оказалось для него делом нелегким. Приняв же сан, он совсем оставил свои поэтические опыты, тем более что разразившаяся вскоре революция далеко не способствовала лирическому настроению. Но сейчас в душном тюремном застенке, перед лицом грядущей смерти, среди голодных и измученных собратьев под впечатлением последних слов отца Иоанна в его голове неожиданно стали рождаться поэтические строки:

Нам не дожить с тобой до Рождества,
Нам не услышать радостные звуки…
Но не печалься — ведь любовь жива!
И не страшны ей никакие муки.
Укроет снег могильные холмы
До будущей весны и воскресенья…
И снова встанем у престола мы,
И пули будут нам венцом спасенья!

Стихи эти оказались пророческими. Действительно, в конце декабря поздним вечером в их камеру пришли сотрудники НКВД и почти всем приказали выходить. В числе приговоренных к высшей мере наказания за «враждебную контрреволюционную деятельность» оказался и отец Павел. Священникам велели надеть верхнюю одежду и вывели на улицу. Отец Павел поднял глаза на звездное небо. Прямо над ним висел ковш Большой Медведицы и чуть приметно, но все же просматривался Млечный путь. Луна, как вечный безмолвный свидетель происходящего на земле, с холодной желтой тоской смотрела вниз. «Скоро и мы войдем в эту вечность», — подумал священник и невольно остановился, завороженный призывно мерцающей бездной.
— Ну, че встал, контра! — услышал он грубый окрик конвоира и тут же ощутил боль в плече от удара прикладом. — Че башку задрал, Иисуса своего, что ли, ждешь? Не дождешься, поп, не надейся. А ну лезь в кузов! — конвоир выругался матом и еще раз ударил отца Павла прикладом.
Священников затолкали в крытый грузовик и повезли на окраину города.
«Полуторка» остановилась возле небольшого лесочка, рядом с которым виднелись темные силуэты заборов и домов. Приговоренным к расстрелу батюшкам приказали вылезти из кузова. Отец Павел и молодой священник крупного телосложения помогли старенькому отцу Иоанну спуститься на землю. Хорошо утоптанная широкая дорожка среди возвышающихся снежных сугробов вела в глубь лесочка.
— Вот что, отцы мои родненькие, — громко сказал отец Иоанн, — панихиду по нам теперь некому будет служить, всех, видно, позабирали. Так что давайте сами по себе послужим, хоть по краткому чину, — и, сняв с головы шапку, возгласил: — Благословен Бог наш всегда-а, и ныне и присно, и во ве-еки веко-ов.
— А-аминь, — сначала нестройно отозвались батюшки, не ожидавшие такого необычного предложения, а потом дружно запели заупокойные тропари. 
— Это еще что такое?! А ну прекратить! — заорал на них один из конвоиров и передернул затвор винтовки. Остальные последовали его примеру.
— Да ладно, мужики, отставить! — крикнул старший энкавэдэшник, одетый в белый овчинный полушубок, перепоясанный портупеей с кобурой. — Пусть попы перед смертью потешатся, да и нам идти будет повеселее. Ишь какие попались — сами себя отпевают, — усмехнулся офицер и двинулся вперед по дорожке, освещая путь фонариком.
Священники пели негромко, но в ночной тишине их голоса, казалось, звучали над всей многострадальной Россией, над всей погруженной во тьму землей. Мерцающие сквозь голые верхушки деревьев звезды были похожи на огоньки поминальных свечей, а большая полукруглая луна светила, как неугасимая лампада. И поэтому звуки заупокойного пения, уходящие в бездонную высь, создавали впечатление, что ночное небо уже не небо, а огромный панихидный стол…
Через некоторое время они вышли к обширной поляне, на которой виднелся жилой вагончик с ярко горящим поодаль костром. У костра стояли несколько вооруженных людей. На другой стороне поляны возвышался земляной бруствер вырытой широкой траншеи.
Страдальцам за веру велели раздеться. Продолжая петь свою последнюю на этой земле панихиду, батюшки бросили на снег свои шапки, сняли пальто и валенки. Их подвели к траншее и приказали подняться на бруствер. «Вот мы и на Голгофе, Господи!» — пронеслось у отца Павла в мыслях.
— Во блаженном успении ве-ечный покой подаждь, Господи, убиенным рабам Божиим… — начал отец Иоанн перед черными зрачками вплотную направленных на них винтовок, но раздавшийся залп оборвал его старческий голос. И все же, падая в траншею, священники успели прошептать свои святые имена…

+++
— Так погиб мой папа, — закончила рассказ Марья Павловна. — О том, что батюшки до последней минуты пели себе панихиду, записали в отчете об исполнении приговора сами энкавэдэшники… Да у Вас чай-то совсем остыл, — воскликнула она, взглянув на отца Андрея, который сидел, глубоко задумавшись.
— Да какой там чай, Марья Павловна! — махнул он рукой. — Не каждый день такое услышишь.
— Батюшка, миленький, я Вас просто так не отпущу, — проговорила дочь новомученика. — Коля, принеси, что я приготовила, — попросила она мужа. — Мне уж недолго осталось жить, я знаю, отец Андрей. Конечно, на все воля Божия, но сердце мое чувствует, его не обманешь. Так вот, после смерти мамы папин наперсный крест, тот самый, с вензелем Царя-Мученика, монета и икона Святителя Николая из его храма хранились у меня. Я хочу передать все это Вам, чтобы Вы всегда поминали моего папу.
Отец Андрей как великую святыню принял из рук Марьи Павловны дорогой для него подарок и с благоговением положил в свой просторный требный портфель…
Через несколько дней Марья Павловна отошла ко Господу. Отец Андрей отпевал ее перед алтарем, посредине храма и теперь уже «Вечный покой» пел им вместе — убиенному протоиерею Павлу и его новопреставленной дочери Марии.

Рисунок Валерия Спиридонова.

Священник Сергий Гусельников

г. Самара.

23.12.2005