Капельки вечности

Последний взгляд

Ежегодный Крестный ход вокруг Самары на второй день шествия вышел из Ильинского храма в поселке Кряж. И сразу, на первых же метрах Хода, ко мне подошла незнакомая немолодая женщина — и стала говорить о Царе… Ей рассказала ее соседка, старушка Люба (она недавно умерла), а той, в свою очередь, рассказала ее бабушка Екатерина. Было это в 1917 году. Жила Екатерина в Кинеле, где крупнейший железнодорожный разъезд, в двадцати километрах от Самары. Кто-то из ее родственников работал на железной дороге и сообщил им, что на следующий день в Кинель прибудет вагон с этапируемой на Урал Царской Семьей. Царь ехал по безкрайней России на свою страшную уральскую Голгофу. Не мог он миновать и нашей самарской земли… Несколько кинельцев в то утро пришли на станцию «встречать Царя». И Екатерина тоже. Царский вагон был отдельный, но прикрепленный к большому составу. Они подошли к вагону и стали искать взглядами Царя. Верноподданные! С десяток старух да пяток баб с малыми детками… Мужчины прийти встречать Царя, по-видимому, не решились. А с баб-то какой спрос… И вдруг в одном из окон, за стеклом, они увидели — его! Лицо скорбное, величественное. Сам он (так запомнила Екатерина) был небольшого роста, но коренастый, крепкий. Царь! Они так и ахнули, встретившись взглядами с его взглядом. И так им было жалко его! Повалились на колени, наземь, а он… А он стал крестить их, своих подданных… Больше он для них ничего уже сделать не мог. Только принять лютую смерть в екатеринбургском подвале! Тем, кто видел его, никогда уже было не забыть его взгляда! Словно бы уже небожитель смиренно смотрел на народ. Екатерина об этом рассказывала своей внучке Любе и при этом всегда плакала. Люба рассказала своей соседке, а она, на Крестном ходе, рассказала мне. Словно бы передала и мне этот его взгляд. Спокойный, скорбный, величественный. И это крестное знамение, которым он осенил кинельских верноподданных, а в их лице всю Россию… Вот и до меня дошел этот его царский взгляд — последний взгляд на страну! Теперь он смотрит на нас с Поднебесья, как смотрел тогда из-за вагонного стекла. А я лишь хочу передать этот его взгляд и вам, читающим эти строки, как передала его мне незнакомая женщина на Крестном ходе!
…Крестный ход шел как раз по Уральской улице. Словно все улицы у нас ведут на Урал! А впереди, через три часа пешего хода, нас встречал малиновым звоном храм Царственных Мучеников на Бобруйской улице. Будто сам Царь встречал там и угощал нас, истомленных путников, нехитрой, но такой вкусной снедью. Смиренной тарелкой ушицы, печеньями и чайком.

Выше всего — любовь!

Святое Евангелие донесло до нас дерзостный упрек иудеев, современников Христа, в том, что Он якобы отменяет «предание старцев» (Мф. 15, 2). На что Спаситель ответил грозно: «Зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего?» (Мф. 15, 3). Но слова Христа, помимо исторического смысла, всегда имеют еще и иное, вечное измерение…
Не помню уже, когда и в каком храме я впервые увидел эту скромненькую табличку с надписью: «Разговаривающим в церкви Господь посылает скорби», и подпись: «Св. Амвросий Оптинский». Но почему-то сразу больно ударился об эту надпись взглядом. А потом эту же табличку с незамысловатым орнаментом я увидел еще в одном храме. Потом еще в одном, и еще. Потом привык и прекратил замечать. Сейчас слова эти уже стали той «аксиомой», которую не обсуждают. Ибо можно спорить с кем угодно: с настоятелем, со старостой, и даже с «церковными бабушками» (если, конечно, есть порох в пороховницах!), но только не со Святым.
И я не спорил. Долго. Пока наконец не решился задать себе вопрос: а что имел в виду великий старец, когда писал или говорил об этом? Сам я эту фразу в трудах преподобного Амвросия Оптинского не встречал, хотя и знаком с духовным наследием этого близкого к нам по времени святого. Но думаю, что приведенные слова взяты из его обширной переписки, из обращения к конкретному лицу, и он вряд ли придавал этим словам тот «всеохватный» смысл, который им сегодня придали. И если бы он только мог предположить, как спустя полтора столетия этими словами воспользуются «ревнители тишины» в наших храмах! Не знаю, стал ли бы он тогда и писать об этом. Или, может быть, промолчал…
На телеканалах в начале 90-х нас долго «били» хлестким высказыванием, приписываемым безбожнику Вольтеру: «Патриотизм — прибежище негодяев». Мы вздрагивали, услышав такие слова, но… принимали их на веру. Вольтер и не такое мог загнуть. Хотя потом кто-то (кажется, Михалков) разобрался, что и безбожник Вольтер в этом случае имел в виду совсем другое: даже самый бедный, жалкий, обделенный человек имеет хоть какое-то прибежище — в любви к своей родине… Как видим, смысл диаметрально противоположный.
Вот и в нашем случае смысл слов Святого может быть совсем иной! Только вот кому и зачем понадобилась такая странная «игра на понижение» — смысла!
Да ведь и скорби посылает Господь не только тем, кто разговаривает в храме. Если бы все ограничивалось только этим! И еще вопрос: для чего посылаются нам скорби? Только ли в наказание за «болтовню» (хотя и это, понятное дело, исключать невозможно — «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда», Мф. 12, 36)? Очевидно, посылаются нам скорби не только в наказание, но и с благой какой-то целью. Не чтобы же «мучить» нас, случаются с нами непредвиденные и тяжелые ситуации? А в первую очередь чтобы мы в испытаниях очистились и укрепились в вере. Но тогда при чем тут разговор в храме? А «отцеживать комара», при этом зараз «поглощая верблюда», наши приходские «молчуны» большущие мастера…
Нет, я, конечно же, категорический противник того, чтобы разговаривать в храме, особенно во время Богослужения. Но ситуация ситуации рознь — хотя ведь можно, если уж случится что-то непредвиденное, выйти и поговорить за территорией храма. Но и судорожно молчать, сухо отворачиваться на приветствие брата или сестры во Христе, в страхе, что как только разину рот, так мне сразу сверху «залепят» за это какой-нибудь скорбью, ничем иным, кроме как суеверием, не назовешь. А нас и призывают, по сути, бояться не Бога оскорбить своими неподобающими разговорами, а испытывать суеверный страх, далекий от подлинного благоговения. Ведь в Церкви все наособицу — даже и «дисциплина» дорога нам не сама по себе, и далеко не любой ценой… А ведь именно суеверным страхом «заполучить скорбь» воздействуют на прихожан (скорее всего, несознательно) те, кто вывешивает такое объявление. В словах этих мало любви! Но святой Амвросий, которого отличала неземная доброта к людям, к этому совершенно непричастен. Похожую цитату наши заботливые «блюстители» могли бы с тем же успехом выдернуть из сочинений какого-то другого святого. Ведь Амвросий Оптинский, конечно, лучше нас знал и понимал, что без любви никакие «дисциплинарные взыскания» не принесут результата. Ибо в Церкви главный закон — закон любви — является законом прямого действия и в особых случаях отменяет действие иных, «неглавных» законов…
А то ведь, не приведи Господь, в наших храмах на щитах с объявлениями могут появиться и такие вот «страшилки»: «не постящиеся не выходят замуж»; «давай милостыню, а то уволят с работы», «не осуждай, иначе заболеешь» и т.д. Но разве можно веру подменить суеверным страхом, любовь — «обязаловкой», благочестие — лишь дисциплиной? Хотя и в вере должен присутствовать страх, и любовь должна стать для нас обязательным законом, и благочестие требует дисциплинированности. Но все должно стоять на своих местах, и, по чьему-то удачному выражению, «хвост не должен вертеть собакой»…
Вот что в похожем случае писал замечательный пастырь, исповедник Православия, богослов и молитвенник протоиерей Михаил Труханов (+ 2006 г.) в своей замечательной книге «Апология Христианского поста»:
«Такого выражения («послушание выше поста и молитвы») в Библии нет, нет его и у святых отцов. В самом выражении этом не содержится главного: кому именно должно оказываться послушание, чтобы оно было выше поста и молитвы. Известно, что и диавол домогался себе послушания от Спасителя («Если Ты поклонишься мне, то все будет Твое», Лк. 4, 7). Нам не удалось установить, кто, когда и по какому поводу его впервые произнес. Однако оно за последние сто лет, думается, не больше, получило столь широкое распространение, что в наше время его можно услышать от всех — от рядовых послушников до иерархов. Все твердят его механически, явно не задумываясь о его богопротивном содержании. И получается так, что это дурное «предание человеческое» отменяет и упраздняет то благое, что заповедано Богом. Некто, по высокому самомнению, решил когда-то, что-де послушание, которое другой обязан ему оказывать, должно быть выше поста (то есть выше смиренного послушания слову Божию, сказанного человеку еще в раю) и выше молитвы (этой матери всех добродетелей, по словам святых отцов). Он как бы говорит: «Слушай меня, оказывай мне послушание и исполняй то, что я тебе говорю: это выше поста и молитвы!». Произносящие это да устыдятся того, сколь высоко они ставят себя, когда от другого домогаются, чтобы его послушание им было выше, нежели его послушание самому слову Божию. Среди Христиан, полагаю, выражение «послушание выше поста и молитвы» должно быть вообще изъято из словоупотребления».
Прислушаемся к этим словам мудрого пастыря!

Антон Жоголев

21.09.2007