Вокзал невест

Из писательского блокнота

Псковский вокзал оказался похожим на покосившийся барак где-нибудь на рабочей окраине. Так странно встречал меня этот древний город, где вскоре для меня оживут, приобретая объем и конкретику, и шестиярусный иконостас Псковского кремля, и Поганкины палаты со множеством изогнувшихся от времени старинных икон, и надпись величественной вязью на одной из башенок кремля, что, мол, вот именно здесь, в историческом провале, псковские ратники (чуть не сказал — де-сантники!) «отразили Литву…» На вокзале часа через два, когда развиднеется, должна меня встретить Наташа. Мы с ней крестились вместе в Подмосковье, три месяца назад, — это случилось в самый день празднования Тысячелетия Крещения Руси, в июне 1988 года. И вот сейчас, в этот мой короткий приезд, должно было все у нас решиться. Я ехал из Курска («А мои-то куряне храбрые воины, с конца копья вскормлены…» — писал про них неизвестный автор «Слова о полку Игореве»), она проходила журналистскую практику во Пскове. Древнерусский роман…
Маленький и обшарпанный, вокзал этот (я не знал еще, что вот в этих простых «декорациях» когда-то решалась судьба Империи — Царя вынуждали здесь отречься от престола…) был до отказа заполнен невестами. Со всех концов «Великой, Белой и Малой России, княжества Тверского и прочая, прочая...» приехали они сюда на присягу к своим женихам-десантникам. В ту ночь вокзал полнился разговорами о том, кто откуда приехал и кто когда планирует «расписываться», а кто-то уже и «ждет»… И каждая — было видно — гордилась своим рослым и мужественным избранником в лихом голубом берете. Но мне было не до них. Вполуха слушал я сквозь неуютную вокзальную дрему слова о том, удастся ли им сфотографироваться после присяги и дадут ли командиры их женихам «увольнительный». А ведь и в этом было что-то настоящее, едва ли не древнерусское: присяга Родине, невесты, Псков… Но я ждал Наташу.
И вот она пришла — и сразу, пока я еще не успел опомниться, потащила за руку на другой вокзал, автобусный, благо он рядом. И уже в автобусе сказала, что мы едем в Печоры. Я не был против — важно, что рядом Наташа. В монастырь так в монастырь!

Что за дивная сказка этот маленький городок! Монастырская стена, проложенная по дну оврага, множество куполов и поющий Ангел… Служба в белом каком-то храме, словно во сне. А рядом она, Наташа. Я не пожалел, что сюда приехал. В монастыре нам дали адрес какой-то старой эстонки, сказали, там можно недорого переночевать. Пошли туда. Эстонка, взяв деньги, безучастно спросила, вместе ли нам стелить, и я, чуть помедлив, сказал: «Отдельно…» Потом была безуспешная попытка потолковать с Архимандритом Зиноном (тогда вышла на экраны картина «Храм» — первая киновестница грядущего Тысячелетия Крещения Руси), и это имя было на слуху. Но зато монахиня провела для нас экскурсию. Я почти ничего не слушал, смотрел на Наташу и купола. Слишком давно мы не виделись, чтобы еще обращать внимание на то, что лепечет монахиня с кроткими глазами. А вечером я лежал на кровати и смотрел, как Наташа за столом что-то пишет в блокноте. Ей надо было уже завтра сдавать какой-то срочный материал в газету — про митинг, про перестройку, про выборы… Я заглянул в ее блокнот и выхватил только строчку из чьей-то пламенной речи: «Дайте мне автомат и две обоймы патронов — и я объясню, как к вам отношусь…» Потому и запомнилась эта случайная нелепая строчка, что слишком она не вязалась стоном низкого северного неба, музыкой высоких куполов, молчанием крепостной стены…
— Зачем ты пишешь все это? — отстраненно спросил Наташу.
— О чем-то же надо писать, — ответила она, не отрывая взгляда от своей торопливой писанины.
— Ты напиши о том мальчике, о котором нам сегодня рассказала монахиня.
— О каком мальчике? — удивилась она. — Я, наверное, прослушала…

Монахиня подвела нас к какой-то табличке на монастырской стене и сообщила, что вот здесь была самая жаркая битва с ляхами, осаждавшими монастырь. Накануне одному юноше (она назвала его имя — какое-то древнерусское, певучее, сейчас уже не встречающееся, но я не запомнил, какое…) в монастыре явилась Сама Царица Небесная и указала рукой на ту стену, где враги утром сосредоточат главный удар. И еще сказала, что если он скажет об этом князю или игумену — атака будет отбита и монастырь спасен, но сам он при этом непременно погибнет в горячей схватке…
— А что будет и с ним, и с монастырем, если не сообщит никому о видении, Она ничего не сказала, — уже от себя «домыслил» я. — Видно, такой вариант даже и не рассматривался…
— Ну и как он, решился? — почему-то с тревогой в голосе спросила Наташа.
— Ты же видишь, благодаря ему мы с тобой сейчас возле этих монастырских стен…
— Нет, это я знаю, что наши отбили приступ. А что было с ним?
— Монахиня сказала, его тело нашли среди убитых… Все, как и обещано, сбылось. Он до сих пор даже не причислен к лику святых почему-то…
Потом Наташа снова писала про митинг и псковских крикунов. А я думал про этого мальчика с древнерусским именем. Вернее, не думал даже, а старался представить, как бы повел себя я на его месте… Потом неожиданно уснул, несколько раз просыпался — свет все еще горел, а Наташа все так же сидела над своей безконечной писаниной. А потом во сне я увидел его — того самого юношу. Он был весь в белом, с восково-чистым лицом, плавно прошел мимо меня и тихо шепнул: «И у меня ведь тоже была невеста».
— Я хочу снова пойти туда, — сказал утром Наташе. — Где была битва, где потом нашли его тело, того юноши. Он, кажется, мне приснился… Неужели все это и правда было?
— А ты что, думал, все выдумали монахи? — даже удивилась она. Потом раскрыла свой пухлый блокнот и попросила меня послушать — и вскоре я снова услышал то самое: «… дайте мне автомат и две обоймы патронов...». Потом она спросила:
— Ничего, нормально написано? Примут?
Я кивнул: конечно, примут, куда они денутся…
Мы часа два походили по монастырю и вскоре уехали. Отчего-то было грустно. Безпокоила мысль: зачем потребовалась его жертва? Ну, сказал бы он, где ожидать удара врагов, но зачем понадобилась его гибель? А ведь зачем-то понадобилась, — хотя там, конечно, виднее… И если бы не его смерть, может, и не было бы здесь нашего монастыря. А стоял бы католический.

Через два дня Наташа провожала меня на все том же вокзале. Чувствовалось, что-то обрывается и мы не скоро встретимся. Тот шанс, что нам с ней давался в эти псковские дни, безвозвратно упущен.
— Помнишь, у Лермонтова, — спросил я, увидев на глазах ее слезы: — «Пускай она поплачет, ей ничего не значит».
— Откуда он знает, твой Лермонтов, каково мне сейчас тебя провожать? Он что, баба, что ли?
Вскоре я сел в поезд, в общий вагон, набитый десантниками. Их куда-то перебрасывали. К кому-то из них, новобранцев, приезжали несколько дней назад на присягу те самые невесты. К кому-то еще приедут. С несколькими из них я вскоре разговорился. За чаем и вагонными разговорами эти «не знающие сомнений голубые береты» (вскоре враги назовут  их «гоблинами») оказались простодушными наивными ребятами. «В казарме про женщин такого наслушаешься, такого… — говорил мне один из них, белобрысый двухметровый «зёма» из-под Саратова. — А самому-то всего-навсего хочется — просто посидеть да поговорить с девушкой. Просто поговорить». А его приятель, тоже десантник, жаловался мне на «отцов-командиров»: «Нам доверяют границу Родины, безопасность страны, оружие, секретную аппаратуру… А не доверяют такой малости: одному, без строя, пройтись по городу, искупаться в море без спасательного жилета…»
И я вдруг понял, почему в том видении в монастыре «иные варианты» и не рассматривались. Ведь их и не было вовсе, тех самых кривых «вариантов» — совсем не было!.. И каждый из этих парней повел бы себя вот так же…
Наверное, потому и не канонизировали того древнерусского паренька. Целыми ротами нельзя же канонизировать!

Рис. Германа Дудичева

Г. Александров

07.01.2008