«Нищих всегда имеете с собою» (Ин. 12, 8)

Не зря в русском языке таких людей зовут убогими — на особом, видно, попечении находятся они у Бога…

Нежданный гость

Первая «личная» и навсегда запомнившаяся встреча с так называемым «лицом без определенного места жительства» случилась у меня в самом начале 90-х годов. Времена были довольно голодные, лихие; как раз тогда-то, кажется, и прижилось в словарном обиходе горожан это короткое слово — бомж.
Был я в те времена совсем молодой и жил в малосемейном общежитии на краю города. Соседство нашего дома было не самое приятное: через дорогу — кожный диспансер, за забором — клиническая больница, чуть подальше — кладбище. Неудивительно, что в этом «бермудском треугольнике» частенько появлялись люди, которых социологи называют «асоциальными личностями».  
Как-то поздним вечером вышел на лестничную площадку покурить (было по молодости такое...). Вижу — лежит прямо на полу под батареей еле живой бомж в несусветных лохмотьях, дрожит весь, как осиновый лист (на дворе самые морозы стояли). Смотрит на меня молча испуганными, затравленными, не ожидающими ничего доброго глазами. И так жалко стало человека! Принес я нежданному гостю банку голубцов, хлеба, ложку, сигарет — поешь, говорю, покури. И старый полушубок на овчине ему отдал (отец с Севера привез, когда мне лет тринадцать-четырнадцать было). Через какое-то время вышел снова на перекур. Смотрю — пригрелся мой бомжик, укутался в шубу, спит, а на черном от сажи лице — улыбка! Подумалось: может, приснилась ему мамочка его родная в этот час, добрые времена детства или еще что хорошее. И ведь Бог весть — может, в ту суровую зиму была это его последняя ночь на земле...

Рано утром бомжика в курилке уже не застал. Зато встретил дымящего сигареткой соседа — врача по профессии. И вот он мне первым делом сообщает: «Представляешь, бомж тут к нам приперся, еще и шубу где-то украл. Выпинал я его в три шеи, аж по лестнице катился!». Ничего я не ответил, а только огорчился очень... И крепко задумался тогда — и о бомжах, и о врачах...
И сейчас думаю так же, как в тот зимний день — а кто от такой судьбы застрахован? И ведь не знаем мы, какие обстоятельства к такой печальной участи этих людей привели. И может, есть какое-то одно-единственное доброе дело этого горемычного страдальца, которое в глазах Господа важнее и ценнее всей его вообще жизни непутной? И мы-то, может, не многим лучше этих убогих, несчастных горемык, разве что одеты поаккуратнее. А души наши кто видел, кто взвешивал во всей-то их греховной «красе»? Кроме Господа нашего...
 
Убогие

Почти всегда у Казанского собора вижу несчастную безногую женщину. Татьяной зовут. У этой есть особенность — милостыню в самом храме никогда не возьмет, хоть тысячу ей предложи. Ни за что. А у церковной ограды — можно. Почему так, не говорит. Стало быть, установление какое-то внутреннее у нее на сей счет имеется... Сегодня плачет, бедная, — дочь ее тринадцатилетняя в приюте вены перерезала, едва спасли.
Всего у нее пятеро детей. Двое сыновей в тюрьмах сидят, две дочери «шляются где-то», а младшая в приюте. Ноги Татьяна отморозила несколько лет назад. Вообще одета она чистенько и улыбается, когда разговорится, по-доброму. Не отчаялась и помощи ищет не где-нибудь, а у храма Божьего. Не зря в русском языке таких людей зовут убогими — на особом, видно, попечении находятся они у Бога... Получив милостыню, всякий раз поклонится Татьяна, на золотые купола перекрестится. Помоги ей Господи!

Этим летом вижу и деток на паперти — парень и девочка лет семи-восьми. Разговорился как-то с ними. Растут без отцов.
Девочка тихая, незаметная как будто, кроткая, глазки долу. Евгенией зовут. Маму с работы выгнали, дома кушать нечего. «В Бога верю, Он поможет», — смиренно говорит, глядя на храм...
Парнишка — Дима — пошустрее, явно с коммерческой жилкой, ни одного прохожего не пропустит мимо. Первым делом ловким натренированным движением достает крестик из-за пазухи: «Я крещеный!» Весело рассказывает, как его крестили: в купель раз — и окунули с головой! «Я Бога люблю, ой как люблю!».
Ну ладно, пожелал деткам помощи Божией, да не унывали чтобы, да на Бога надеялись, и пошел было дальше. Тут Евгения до рукава дотронулась и шепотом тихонько так, радостно говорит: «Знаете, мне батюшка сказал, что я к нему могу домой приходить, во вторник и четверг, он помогать мне будет». Ну и слава Богу!
Догоняет вдруг Димка и деланно-серьезным, требовательным даже голосом говорит: «Дяденька, вы мне по-настоящему помочь можете?» — «А что нужно-то?» — «Да вот, хочу одежду себе покупать, у меня-то неважная, немодная» (а одет не сказать что и плохо). Ну, думаю, раз такие «деловые» мысли, значит, уже хотя бы не голодный. «Так дайте хоть рублей двадцать! Ну или десять хотя бы!» — «А я же тебе только что пятьдесят подал, ради Господа. Или забыл уже?» — «Ну, я думаю — вдруг еще дадите!». Засмеялся весело, развернулся и — вприпрыжку на свое хлебное место...
 
Роберт

Бомж Роберт (правда, несколько странно звучит?) — давнишний мой знакомый, всегда встречается мне «на своем месте», у дальней ограды Кафедрального собора. Останавливаюсь поговорить «за жизнь». Так постепенно узнал, что раньше он работал в Ижевске, мотоциклы на заводе собирал. Потом поехал в поисках лучшей доли в Хабаровск, там все документы украли. Запил. Ездил электричками, теперь вот второй год как прибился в Чите, ночует в подвалах.
Говорит Роберт тяжело, с хрипом, отдельными словами, обрывками. Иногда трудно разобрать. Но когда Бога славит, голос у него становится ясным и четким, тяжелая похмельная головушка поднимается горе, и глаза с надеждой устремляются в небо — стало быть, чувствует и эта душа человеческая величие своего Создателя...
Вот вроде пропащий совсем человек, пьяница горький, а ведь нет. Я когда ему подаю, говорю: «Не меня, а Господа благодари, Он тебе подал моей рукой, чтобы ты хлебушка купил, жил и каялся». А он очень искренне, отнюдь не с лукавыми глазами отвечает: «Я за все Бога благодарю, за все...» Весь черный, измученный — в чем только душа держится, но как-то зиму пережил (а у нас ведь здесь не Крым, морозы за 40 градусов бывают). Глаза у Роберта добрые, глубокие, печальные.
Всегда радуюсь, когда Роберта у церковной ограды встречаю. А в этом году на Пасху такой случай курьезный был. Приехал я со своими домочадцами и с мамой-пенсионеркой куличи и яйца освящать, идем от машины с корзинками к храму, нарядные все, праздничные. Тут мама моя заметила Роберта и говорит мне: «Вон друг твой идет!» (она как-то видела раньше, что мы с этим человеком на паперти подолгу разговариваем). Жена моя поворачивает голову, ничего понять не может: кроме почерневшего шатающегося из стороны в сторону бомжа никто в поле зрения не попадает. «А где друг-то?» — спрашивает. — «Так вот этот и есть, Роберт. Давай познакомлю». — «Ну у тебя и друзья!» — тут у моей благоверной брови тревожно было взметнулись вверх. Но все поняла, конечно...
Вот, не далее как на днях, Роберта опять у церковной ограды встретил, поговорили. А он потом долго вслед славословиями звучными провожал, я уж далеченько отошел, а холодный осенний ветер в спину все доносил громкое, торжественное, с заиканиями: «Дай вам Бог здо-до-ровья! Спасибо вам! Благода-да-рю вас!». Обернулся я, да и поклонился страдальцу до земли — за добрые слова его, за неоскудевшее в горестях сердце...

Алексей Самойленко,
Представитель МИД России в Чите, советник 1 класса.
Фото автора.

От редакции. Нашему постоянному автору и доброму другу редакции Алексею Валентиновичу Самойленко на этих днях приказом Министра иностранных дел России С.В. Лаврова присвоен очередной — и очень высокий! — дипломатический ранг советника 1 класса. Поздравляем Алексея Валентиновича и желаем ему новых успехов в его служении Отечеству!

03.10.2008