Молчание Логоса: медиа и общество потребления

Этот доклад представил участникам IX Царицынского Православного фестиваля имени святого благоверного князя Александра Невского в декабре минувшего года преподаватель Волгоградского госуниверситета доктор филологических наук, профессор Александр Владимирович Млечко (на снимке). Доклад публикуется с незначительными сокращениями и изменениями.

Логос и миф

Логос Гераклита характеризовался универсальной закономерностью разворачивающихся форм бытия, космических пульсаций. Логос осмысливается Платоном как рациональный способ освоения мира, противопоставляя его мифу как интуитивному постижению мира.
Соображения подобного рода послужили своеобразному возрождению мифа в Новейшее время, когда в поле зрения гуманитарного познания попали феномены, связанные с идеологией и коллективной ментальностью. Происходит кристаллизация представления о современном мифе, в основу которого ложится признание за мифом почти абсолютной власти в рамках любой культурно-исторической целостности. Например, А.М. Лобок рассматривает миф как поле культурных смыслов и культурной памяти какой-либо культуры: «Человек прирожден той или иной культуре, той или иной культурной целостности, той или иной культурной реальности, а значит, оказывается прирожден некоему полю смыслов, пронизывающих эту культурную целостность, эту культурную реальность. Смысловые ориентиры культуры, в которой он рождается и существует, передаются ему через взаимодействие с родителями, друзьями, школьными учителями, произведениями литературы и искусства и т.п., и каждый человек оказывается до определенной степени сращен с совокупностью этих неявных смысловых установок культуры. Эти неявные установки и ориентиры культуры создают своеобразную смысловую размерность человеческой жизни, накладывают на человеческую жизнь ее смысловой масштаб. Они-то и составляют своего рода смысловой миф культуры, который так или иначе усваивает каждый взрослеющий внутри данной культуры ребенок»[1].
«Миф, — далее пишет Лобок, — это своего рода язык-шифр, на котором разговаривают между собой представители одной культуры. Миф — это тайный язык смыслов, сама суть которого состоит в том, чтобы сделать данную культуру понятной лишь посвященным, непроницаемой для представителей других культур. Миф — это знак избранничества человека, появившегося на свет именно в этом племени. Это тайная подкладка его жизни, сам смысл которой состоит в ОТДЕЛЕНИИ этого человека от всех прочих, родившихся в иных культурных общностях»[2].
Сходную картину мы наблюдали и много позже: «Просвещение нанесло сокрушительный удар по христианской «мифологии». Однако не все мифы исчезли. У современного человека есть-таки «мифы»: правда, это пустые, неадекватные, а то и вовсе ложные мифы прогресса, равенства, всеобщего образования и того стерильного благополучия, к которому призывают рекламы. Примирить эти точки зрения можно, видимо, только договорившись о следующем: «модернизм» сокрушает старый, привычный жизненный уклад (то есть традиции и сопутствующие им мифы) — и люди чувствуют себя опустошенными: они не могут удовольствоваться голыми абстракциями и потому спешат заполнить пустоту незрелыми, сметанными на скорую руку, обрывочными мифами, в которых выражается желаемый, даже обязательный порядок вещей»[3].
Таким образом, становится возможным выделение трехчастной хронологической структуры мифа. Первый период — магический —  охватывает архаическую стадию развития цивилизаций и завершается около 500 года до нашей эры, временем зарождения мировых религий и «вступления» человека в Историю. Второй — религиозный — характеризуется обретением мифологическими элементами новой, религиозной, формации. Кризис этого периода был связан с наступлением европейского рационализма, породившего третью «мифологическую эпоху» — эру современного мифа.

О пользе заблуждений

Это время характеризуется появлением так называемых социальных и политических мифов, иногда в научной литературе разделяемых, но чаще первые понимаются расширительно и включают в себя и мифологию политическую. В этом (впрочем, не являющимся принципиальным) аспекте мы вполне солидарны с А. Ульяновским: «В политической мифологии аспект ее создания прозрачен и сводится к вопросу групп идеологического воздействия, но как быть в вопросах более анонимной социальной мифологии? <…> В области социальной мифологии актуален вопрос заказчика — очевидных групп интересов, создателей социальной мифологии — в области же мифологии классической явных создателей мифов чаще всего обнаружить не удается, — но вместе с тем традиционный миф есть порождение стихийного народного творчества. Социальные же мифы произрастают из интересов каких-либо групп. Наиболее ярко это проявляется в политической идеологии (для нас синонимичной политической  мифологии)»[4].
На основе анализа различных определений социального мифа А. Ульяновский вычленяет ведущие черты последнего. «Первой такой чертой социального мифа является наличие власти, воли, заданной извне цели» (Ульяновский, 2005: 70); вторая (главная и связывающая современный миф с традиционным) — это установка на объединение «живущих в мифе», он «служит установлению и поддержанию мировоззрения». Третья черта очень тесно связана со второй и как бы служит ее «необходимым условием»: «Единственное, в чем солидарны мыслители, — в некоторой степени ложности мифа, как будто миф искажает действительное положение вещей для живущих в мифе…»[5].
Эти две последние черты достаточно ясно охарактеризованы и в «Социальных мифах» П. Гуревича: «Миф, идеология — это ни в коей мере не истина, но они могут сплачивать людей, и в этом их ценность. Мифологическое сознание понималось как вечное состояние идей и мотив человеческого поведения. Надо не преодолевать предрассудки, бытующие в обществе, а насаждать иные, более живучие, жизнеспособные. Весь смысл социального мифа — скрыть знание, отвлекать от истины. Иллюзии выполняют общественно необходимую функцию: укрепляют, стабилизируют общественное отношение, поскольку помогают индивиду выражать его побуждения»[6].
Правильность и справедливость этого замечания безспорна. Но и в нем отчетливо звучит противопоставление «неизбежной лжи» мифа и «нагой истины», мерцающей далекой жемчужиной «реальности» в темных слоистых водах скрывающей ее мифологии. В более «сглаженном» виде оно представлено у Э. Дюркгейма, аналогизирующего социальные функции идеологии: «Дело не в том, верную или ложную картину дает идеология. Важно уяснить, зачем нужно ложное сознание, как оно помогает людям находить общий язык, вырабатывать коллективные представления. Иллюзии нужны людям, ибо без них индивид не способен «пристроиться» к окружающему миру. Ложное представление возникает не на социальной, а на антропологической основе. Заблуждение помогает человеку ориентироваться, затем закрепляется в обычаях и воспринимается как общепринятая истина. Но реальное содержание заблуждения можно отыскать только во внутреннем мире человека, в его психологическом складе»[7].
Другими словами, при характеристике социального мифа определяющим признаком будет не оппозиция истинности/ложности, а, думается, более явная, чем в традиционном мифе, выраженность его иллюзорности. Обостряется осознание этой иллюзорности, обусловленное доведенным в Новое и Новейшее время до точки кипения рационализмом. Более того, мифологизации подвергается и сам рационализм — он словно бы делает круг, приходя от критики мифологических систем к их апологетике и даже сам становясь одной из них. «Мы видим, что разные исследователи критично относятся к содержанию социального мифа, с точки зрения исследователей, на основе их более полного знания выявляется ложность содержания мифа, сами же живущие в мифе руководствуются мифом, как само собой разумеющимся воззрением. Условная истинность содержания социального мифа является его общим. Фрагментарность, стремление к паразитированию на доверительных идеях, использование социального мифа властью тоже отмечается в определении социального мифа у разных авторов. Таким образом, применительно, по крайней мере, к современной европейской цивилизации можно отметить достаточно сложное переплетение мифа и логоса в социальном мифе. Присущая мифу иллюзорность выявляется сторонним наблюдателем, живущие же в мифе непротиворечиво совмещают сам миф с определенным уровнем рациональности и рассудка»[8].
То есть иллюзорность есть одно из главных свойств всякого социального или политического мифа — ценности и понятие блага культуры изменчивы, относительны — но наиболее «осязаемой» иллюзорность современных мифов  становится в периоды даже не столько кризиса, сколько «усталости» культуры, периоды девальвации былых и поиска новых ценностей и ориентиров. Проблема лишь в том, что таких периодов становится все больше, они все чаще сменяют друг друга, и, не успев разочароваться в одних, «живущие в мифе» очаровываются другими «идеалами», о которых наперебой говорят многочисленные «голоса культуры» и самый громкий из них — средства массовой информации и, шире, средства массовой коммуникации.

Миф объясняет мир?

Тем самым мы подходим к наиболее, пожалуй, важному признаку современного мифа — к его глубочайшей связи с мифом традиционным, по модели которого он строится, функционально-образные ресурсы которого он использует. Именно в этом наблюдается удивительное единодушие всех исследователей.
И современный, и традиционный мифы сполна отвечают тому краткому определению, которое мы встречаем у К. Флада: «Миф есть форма объяснения». Являясь феноменом коллективного сознания, с одной стороны, и системой символов, с другой, миф выступает формой символической коммуникации, которая, в свою очередь, и обезпечивает в конечном счете социальную стабильность и устойчивость в конкретных рамках культурной традиции и прагматики. «Миф удовлетворяет потребность в целостном знании о мире, организует и регламентирует жизнь общественного человека (на ранних этапах истории — полностью, на более поздних — совместно с другими формами идеологии, наукой и искусством). Миф предписывает людям правила социального поведения, обусловливает систему ценностных ориентаций, облегчает переживание стрессов, порождаемых критическими состояниями природы, общества и индивидуума»[9].
Многими исследователями, как мы видим, миф видится как своеобразный «шифр», с помощью «языка» которого закодированы реальные процессы, происходящие в обществе, остается лишь овладеть этим кодом, а вместе с тем и контролем над ситуацией.
Взаимодействие традиционного («классического») мифа и мифа современного проходит, разумеется, в рамках определенных категорий, главными из которых выступают категории времени и пространства. «При этом, — отмечает современный исследователь, — пространство и время культуры осмысляются не просто как категории, фиксирующие ее абстрактные свойства, но как формы, выражающие связь человека и культуры. А потому и сама эта связь была представлена в качества характеристики бытия самой культуры, позволяющей, с одной стороны, уточнить то, как внешнее переходит во внутренний мир человека, а с другой стороны, выявить свойства человека как «проводника» и носителя функций культурного пространства и времени»[10].

Миф и картина мира

Выступая основными категориями всякой культурной целостности, эти категории формируют или во всяком случае создают предпосылки для формирования картины мира, определяемой как «система представлений человека о мире и о его месте в нем, комплексное представление о конкретной действительности и о взаимоотношениях с ней человека» (Жидков, Соколов: 54). Это — пусть и широкое — определение «картины мира» позволяет говорить о сопоставимости этого понятия с понятием мифа, хотя бы в том, что и картина мира, и миф конструируются — оказываются словно бы сотканными (ср. с дословным переводом слова «текст» — текстура, ткань) из более мелких символических элементов. В первом случае это «система образов (и связей между ними), <…> составляющая картину мира», а также «порождаемые этой своеобразной конфигурацией образов и сведений жизненные позиции людей, их убеждения, идеалы, принципы познания и деятельности, ценностные ориентации и духовные ориентиры»[11].
Структуру современной мифологии можно рассматривать скорее как взаимодействие и взаимопереплетение нескольких мифов — национального, «образовательного», научного, «западного» и т.д. В разное время разные мифы занимают доминирующее положение в массовом сознании. Считается, что самый мощный миф современной западной культуры — это миф потребления, социальными практиками которого выступают медиа, брэндинг и реклама.
При этом важно понять, что традиционный миф (А. Лосев) и космический Логос (П. Флоренский) в фантасмагоричных условиях общества потребления неизбежным образом теряют свой статус и обретают в первом случае характер социальной иллюзии, во втором — логоцентрического гомеостаза, предельная концентрация которого и приводит к окончательному торжеству этих иллюзий на всем пространстве общества потребления.  Особую роль в этом процессе играет, безусловно, медийное поле (П. Бурдье), особенности структуры которого были описаны в работах авторитетного канадского коммуникативиста М. Маклюэна (в первую очередь таких, как «Механическая невеста: фольклор индустриального общества» (1952), «Галактика Гутенберга: становление человека печатной культуры» (1962), «Понимая медиа: внешние расширения человека» (1964), «The medium is the message» (1967), «Война и мир в глобальной деревне» (1968).

«The medium is the message» — способ информирования важнее информации

Как известно, Маклюэн ставил все социально-исторические изменения  прежде всего в зависимость от глубинных изменений ментальности человека, в свою очередь связанных с изменением средств коммуникации в той или иной культуре, вернее, со способом восприятия информации.
Так, он считал, что долгое время господствовала аудио-цивилизация, информация в которой распространялась и воспринималась преимущественно устным путем. Все кардинальным образом изменилось в XV-XVI вв. (наступление визуальной цивилизации, «галактики Гутенберга»), после появления книгопечатания, что привело не только к крайним формам индивидуализма и отчужденности человека (связанными с привычкой получать и понимать информацию «индивидуально», из книг), но и к физиологическим изменениям. Например, считает исследователь, изменяется фокусировка человеческого зрачка, приспособленного к «считыванию» информации с различных поверхностей. «Письменность развивает у людей способность фокусировать свой взгляд на некотором расстоянии перед образом, так что мы воспринимаем всю картину одним взглядом. У безписьменных людей такая привычка не выработана, они видят предметы иначе. Они скорее сканируют предметы и образы, подобно тому, как мы это делаем с печатным текстом — сегмент за сегментом. Иными словами, они не способны отстраниться от предмета, видеть его со стороны, и полностью сливаются с ним или эмпатически проникают в него. Глаз используется не как орган перспективного видения, а, так сказать, как орган осязательного восприятия. Евклидово пространство, которое базируется на отделении зрения от осязания и слуха, им неизвестно»[12]. В конечном счете эти процессы приводят к индустриальным и социальным революциям и формированию индустриального общества.
Ситуация меняется с появлением электронных СМИ. С этого времени начинается обратный процесс, ознаменовавший выход за рамки визуальной культуры и метко охарактеризованный Маклюэном  как «глобальная деревня» — эпоха мгновенного, коллективного и безудержного распространения и восприятия (потребления) информации. Но понимание этого процесса лишь в сугубо положительном аспекте преждевременно — становится ясным, что если и происходит возвращение человека в «коллективный Эдем», то оно последнее — перед грядущим Апокалипсисом. Избыток информации приводит не к углубленному ее восприятию, не к глубинному процессу получения знания, а к безграничному поглощению все расширяющегося информационного поля, к процессу его «поедания», «потребления». Это приводит к парадоксальной ситуации, обозначенной канадским ученым в оксюморонном выражении «the medium is the message» («средство передачи информации само по себе является сообщением»). (В 80-е годы XX века на Западе большой известностью пользовалась карикатура, на которой изображена газета, которую читает… газета — ред.) То есть само по себе значимо то, как мы получаем информацию, ее ритмы движения, ее способ доставки. Скорость и количество современного знания настолько велики, что процесс ее восприятия уже более значим сам по себе, чем сама информация. Значим процесс безудержного поглощения знаков — «семиофагии» современного человека. Причем этот процесс поглощения информации идет параллельно с другими процессами — поглощение вещей, произведений искусства, знания, удовольствия и т.д. Современный человек, утеряв способность во всей полноте видеть и чувствовать мир (ощущать связь с космическим Логосом), возмещает эту утрату с помощью безконечных технических устройств (так называемых гаджетов). Он окружает себя безчисленными экранами и трубками, заменяющими ему утраченные слух и зрение. При этом он полностью счастлив — он смотрит на самого себя в зеркало культуры и не может оторваться от своего отражения. Современный человек одновременно слушает миллионы голосов и смотрит на миллионы лиц — но ни голоса Логоса, ни лика Господа там нет.

-------------------------------
1. Лобок А.М. Антропология мифа. Екатеринбург: Банк культурной информации, 1997. С. 82–83.

2. Там же. С. 21.

3. Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. М.: Прогресс, 1978. С. 208-209.

4. Ульяновский А.В. Социальный миф как брэнд: философская антропология, эстетика, на границах запрета, etc. В 2 тт. СПб.: Роза Мира, 2003. — Т.1. С. 49.

5. Там же. С. 71.

6. Гуревич П.С. Социальные мифы // Реклама: внушение и манипуляция. Медиа-ориентированный подход. — Самара: Изд. Дом «Бахрах-М», 2001. С. 371.

7. Цит. по: Гуревич П.С. Указ. соч. С. 375.

8. Ульяновский А.В. Указ. соч. С. 71.

9. Неклюдов С.Ю. Структура и функция мифа // Современная российская мифология / под ред. М.В. Ахметова. — М.: Рос.гос.гуманит.ун-т, 2005. С.19.

10. Баркова Э.В. Пространственно-временной континуум в онтологии культуры. Волгоград: Изд-во Волг. гос. ун-та, 2002. С. 16.

11. Жидков В.С., Соколов К.Б. Искусство и картина мира. СПб.: Алетейя, 2003. С. 69.

12. Маклюэн М. Галактика Гутенберга. Сотворение человека печатной культуры. К.: Ника-Центр, 2003. С 56-57.

Александр Владимирович Млечко

доктор филологических наук, доцент, зав. кафедрой журналистики Волгоградского государственного университета

21.01.2010