Капельки вечности

Записки редактора.

В церковной лавке

принимают новый товар: именные иконочки ламинированные. Начальник решил: женщины в храм ходят больше, покупают иконки охотнее, и потому берем иконочки женщин-святых по десять штук, а мужчин-святых — по пять.
— А как быть с Ангелами? — говорит продавец и при этом держит в руке иконочку Архангела Гавриила.
— Их — по восемь! — решительно ответил начальник.

— У вас есть диск с Иисусовой молитвой? — спросил продавца на Православной выставке мужчина из «продвинутых».
— Как… с Иисусовой молитвой? При чем здесь диск? Молитва должна в сердце звучать. Но если не в сердце, то хотя бы на устах. А не в ушах…
— Нет, надо использовать в исихазме и технические средства. Это всегда было. Раньше греки дышали себе в «пупок», а теперь надо просто купить кассету с Иисусовой молитвой. Включил ее, и делай свои дела. Потом опять включил. И она звучит себе. Звучит и звучит. Я уже пробовал. Очень помогает…

Хорошим спросом в церковных лавках пользуются аудиодиски с «шумом леса», «шумом моря» (или ручья), даже «криком кукушки». Появились записи «соловьиных трелей», щебетания птиц, шума тростника… То есть всего того, чего нам так не хватает в реальной жизни. Зато можно сымитировать шелест дождя или даже «тихое веяние» ветра… В этом — в имитации — мы просто-таки стали виртуозами. Люди устают от городского шума, от новых звуков, давно и плотно проникших в нашу жизнь (шум сирены милицейской мигалки, сигнализации на авто, вечные шумы псевдомелодий сотовых телефонов…) Этот шум проникает в нас и выдавливает внутреннюю тишину. Шумят (беззвучно) рекламные плакаты. Шумит телевизор, шумит соседка. Машины ревут. Тормоза визжат. Даже чайники и то разучились теперь делать беззвучными. А тут — вставил кассету и словно бы оказался где-то в деревне. Мычание коров, тихое блеяние овечек, журчание ручейка. Буколика, да и только. Закрыл глаза и представил…
Увы, ясно: к нормальной жизни для большинства из нас уже не будет возврата. Ну так хоть кассету с нормальной жизнью, с нормальными звуками включить…
Психологи ломают головы над тем, почему промышленные шумы и скрежеты вызывают неврозы, безсонницу у людей, а шум прибоя, например, или шелест дождя, напротив, успокаивают и умиротворяют. А ответ прост, и он на поверхности. Бог в «веянии тихого ветра» (3 Цар. 19, 12), а не в шухере взбесившейся сигнализации.

— Папа, а это его (настоятеля, игумена)… «квартирник»? — спрашивает девочка, показывая в храме на молодого иеродиакона.
— Почему квартирник? — удивляется отец. — Правильно: келейник.
— Но ведь настоятель не в келье, а в квартире живет…
…У нас уже целое поколение «квартирников» появилось.

Ловелас не для нас?

Много лет назад, в Курске, я оказался на премьере спектакля «Кабанчик» в местном драмтеатре. В небольшой роли курортного ухажера был задействован мой знакомый — начинающий актер. Потом он спросил меня о своей роли. Я похвалил из вежливости, но все же не удержался и сказал: сам ты по внешности такой лубочно-русский, а говоришь на сцене почему-то с южным акцентом… Актер смутился: а ведь и правда — зачем? Зачем ухажер-курортник не говорит в спектакле на чистом русском языке?
…Миграция нежелательна еще и потому, что постепенно стирает какие-то листики-краски на древе коренной национальности. Что такое народ? Этому давались и еще будут даваться множество определений. Но все равно не ухватить до конца какой-то последней сути. Еще сложнее с определением, что есть русский народ. И вообще, чем духовнее субстанция, тем труднее ее описать и определить. Но я сейчас не об этом.
Народ для меня имеет еще и такое определение: это общность людей, включающая в себя все возможные типы личностей. Что такое русский интеллигент, всем известно. Что такое новый русский — тоже. Но народ должен включать в себя не только эти, а и все возможные типы — от типа русского гения (или немецкого, английского — тут не важна конкретная национальность) и русского святого до типа русского военного, торговца и даже жулика, ухажера и прочая… Это все вместе и составляет народ… И чем более масштабен народ, тем большее разнообразие типов в нем встречается. В русском народе есть всё: от святого (Иоанн Кронштадтский) до гения (Георгий Свиридов) или политика (чем не пример — Владимир Путин?), а также солдата (тут масса примеров возможна, но я бы выделил Евгения Родионова, для образца). А есть еще ведь и «вор в законе» (Япончик-Иваньков, чью смерть не поэтому ли так оплакивали даже на федеральных телеканалах!), и хозяйственник, и артист, и шут… Кого только нет. Но вот приезжают мигранты. Русскому гению и святому они вряд ли сумеют помешать. Политику тоже. Но постепенно какие-то, пусть не главные краски все же исчезнут (хотя кто будет решать, какие листки-краски в народе главные, а какие — нет?). И русского сметливого торговца на рынке вытеснит и заменит торговец (может, и посметливее, уж не знаю) другой национальности. И внесет в торговлю какие-то свои специфически-национальные черты. А вор станет носить какое-нибудь грузинское имя… И торговля пойдет не по-нашему. И воровство приобретет черты, доселе на Руси незнакомые (например, ставшие известными в больших городах «барсеточники»: это чисто горское воровство — дерзкое и куражное). Вспомним М. Горького: «Вор должен у своего народа воровать!» Нет, я не за воровство. И лучше бы его не было вовсе. Но это уже не мне решать… То же случится еще с десятком-другим «знаковых» профессий и свойств (есть ведь профессии, накладывающие определенный отпечаток на характер, а если точнее — в них идут люди с определенным набором качеств, официант, например, или летчик-испытатель). И эта миграция из-за границы постепенно приведет к обеднению нашей национальной физиономии. Нельзя же весь народ превратить в сплошных инженеров, учителей или охранников! И на отношения с мигрантами подспудно влияет простое нежелание видеть психологически обедневшим свой народ. А не какая-то там «нелюбовь к приезжим». Вот и Святейший Патриарх Кирилл недавно сказал: решение жить среди чужого народа есть уже само по себе вызов этому народу!
Итак, лечить, учить, воевать, писать и строить, ухаживать и пировать мы должны у себя дома так, как это можем делать только мы, русские. Плохо ли или хорошо у нас это выходит, это уже другой вопрос. Вообще, вопрос этот — плохо или хорошо жить по-русски — на Руси стоять не должен. Это не обсуждаемо! Для того и живем мы на родной земле.

Тендер

Однажды дверь в кабинет открылась. Вошел мой в ту пору начальник по светской линии — тогда еще я работал в газетном холдинге — и какой-то незнакомый, но солидный господин. Начальник объяснил, что к нам пожаловал директор крупного не то московского, не то местного банка, и просит меня для него провести экскурсию по нашему редакционному кабинету. У нас, по правде сказать, есть на что посмотреть. Есть и иконы редкие, и другие святыни — ничего материально особенно ценного, конечно, но все равно интересно. Даже для светских людей. Я не мог отказать в этой любезности. И стал рассказывать незнакомцу, чье имя несколько лет назад было на слуху, о нашем реликварии… Он слушал внимательно, с интересом. Даже с каким-то уважением, как мне показалось. Но чувствовалось — все это очень и очень далеко от него. Мужчина уже к пятидесяти, много видевший, много от жизни получивший. И вдруг какая-то экзотическая газета с бородатым редактором, иконы, святыни… Совсем другая жизнь.
— А я ведь еще до сих пор не определился! — в конце экскурсии признался он.
— В каком смысле?
— Ну, в смысле религиозном. Вроде бы Православие мне ближе. Но и католицизм мне нравится. А еще иудаизм — есть у меня и еврейские предки.
— Ну так пора определяться, — вежливо заметил я.
— Для этого я хочу провести тендер, — в понятной и близкой для него бизнес-терминологии ответил гость.
— В каком смысле тендер? — даже изумился я.
— Собрать вместе представителей разных религий и сказать: убеждайте меня! Кто убедит, за тем и пойду (молчаливо, невысказанно подразумевалось — вместе со всеми своими деньгами, щедрыми пожертвованиями на храм, костел или синагогу — в зависимости от результата).
— Ну, это вы напрасно, — не удержался я. — Православные точно на этот ваш «тендер» не пойдут. Да и другие тоже, наверное. Ведь это вам надо, а не кому-то еще. Это не бизнес, это религия. Спасение в вечности! Его деньгами не купишь…
— Все так серьезно? — с удивлением промямлил предприниматель. — Ну тогда я подумаю.
И несколько обезкураженный вышел из моего кабинета.
Зато вскоре после него пришел ко мне другой бизнесмен, помельче да попокладистее. Но стал втягивать меня в какой-то сомнительный экуменический бизнес-проект.
Я ответил отказом. Сказал, что для Православного человека это невозможно.
— Странные вы люди, «религиозники», — посетовал посетитель. — Бизнесмены давно уже между собой договорились. А вы все никак договориться не можете! И на этом только теряете…
Слово «деньги» из деликатности он все же не произнес.
— Все потому, что религия не бизнес, — устало ответил я, закрывая за ним дверь.
«Ну и наплыв был сегодня», — с облегчением после проделанной тяжелой работы подумал я. И старался не вспоминать о том, что в редакционной кассе почти не осталось денег.

— Тот уровень богопознания, который монах-молитвенник достигает путем многих десятилетий аскезы, мне как иконописцу дается быстро и даром — когда пишу святые образа, — говорил мне со значением один мирянин-«богомаз».
— А почему у вас в мастерской всегда телевизор работает? Вы что, одновременно с трудом над иконой кино смотрите?
— Нет. Но одиноко как-то. Надо чтобы хоть что-то рядом шумело. Так лучше… сосредоточеннее творю…
Вскоре Архиерей той епархии, где находится расписанный этим иконописцем собор, изгнал его из мастерской при соборе. Сказал, что на его иконы очень трудно молиться…

«Позвольте на вас немного подудеть?»

Читаю книгу американского автора о психологии влияния. Человек, оказывается, очень удобный объект для всяческих манипуляций. Знаешь несколько несложных приемов — и можешь вертеть как хочешь даже самыми умными людьми… Например, если желаешь, чтобы тебе пошли навстречу в важном деле — сначала окажи сам мелкую услугу (о которой тебя и не думали просить): подари авторучку, купи бутылку минеральной воды, просто вручи конфетку… А уж потом проси. Уступчивость (из-за неписаного, но весьма действенного закона «отдачи») сразу возрастает в разы. Люди делаются обязанными и потому соглашаются на то, о чем раньше и не помышляли. Или — начни с неприемлемого требования, на которое разумный человек вряд ли согласится, а потом снизь планку — как бы «уступи». И твоя рассчитанная уступчивость сразу приведет к взаимной уступке. (Попросишь десять долларов взаймы, тебе откажут, тогда проси пять, сколько тебе и надо — и тогда получишь свое: ты «уступил» — тебе уступили!). Все предельно просто. Да мы хоть и не читали бы этих книг — знаем все эти законы. Они написаны в сердце человеческом. И потому мы перед ними безсильны! «Просящему у тебя — дай»; «Возлюби ближнего», «От желающего занять не отвратись»… Но только в наш век, в некогда Христианской культуре до конца не вытравленные из людей Христианские качества (которые, по сути, общечеловеческие) пытаются использовать для манипуляций. Душа по природе Христианка. Это, как говорится, медицинский факт. С этим никто никогда ничего поделать не сможет. Но вот использовать это — почему бы нет? Теперь психологи-манипуляторы действуют с учетом нравственных законов, которые подспудно влияют на всех нас изнутри. И только об одном сокрушаются пиар-технологи: все их манипуляции рассыпаются в дым, когда человек догадывается, что с ним «играют».
Когда-то Гамлет ответил вот таким собиравшимся его одурачить друзьям-манипуляторам: «На мне нельзя играть, как вот на этой дудке». А сейчас пиар-технологи научились играть даже на Христианских чувствах, которые подспудно влияют на нас всегда. Даже если мы этого не замечаем. И чаще всего — именно когда не замечаем. Вот почему Христос сказал: «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10, 16).

В краеведческом музее

Оседло надо жить! Хотя весь строй нашей жизни сейчас как раз оседлости-то и противится… Я в свое время сделал, казалось бы, все возможное, чтобы раз и навсегда порвать с Самарой. И прах со своих ног отряхнуть… А вот не удалось же, родная почва, ее притяжение оказалось сильнее моего юношеского вздорного отталкивания. Вернулся. И начал подлинно жить. Только здесь и смог пустить корни: начать дело, создать семью… А до этого только скользил по жизни. Питер, Курск, Тверь, Мирный… А потом все равно Самара. Куда я без нее?
В 1989 году, мечтая (в последний уж раз!) удрать из Самары, вдруг записал я эти строки…

…Но где б ни был, не забуду
Твоих улиц тишь.
Буду счастлив ли, не буду,
Вспомню — ты грустишь.

Побледнею и застыну,
потянусь к тебе душой,
город чудный, город милый.
русский город мой.

А сейчас — пусти на волю.
Слышишь, отпусти!
Уж такая, видно, доля — 
И перекрести.

…Нет крестов, а колокольню
залила вода.
Грустно будет, если вспомню,
Как грустил тогда.

Не отпустил меня родной город, сколько я ни просил… Слава Богу!
Недавно дочь со своим классом и с классным руководителем-историком пошла в Краеведческий музей имени Петра Алабина. Ну, пошла и пошла. Я, конечно же, не возражал. Но вот пришли туда, и вскоре к ней подбежали девочки-одноклассницы: «Аня, смотри, там твоя фамилия написана…»

Рекламное объявление в дореволюционном издании "Вся Самара".

Она пошла в тот зал, куда показали девочки, и увидела на одном из стендов рекламный плакат конца XIX века: «Савелий Степанович Жоголев. Хлебная торговля… Крупорушка и мельница…» и прочая. Его имя стояло в одном ряду с известными волжскими хлеботорговцами Аржановым, Шихобаловыми…
— А это наш предок? — спросила вечером дочь. Я ответил утвердительно. Это был ее прапрадед. «Его кровь в тебе», — только и сказал я ей. Было видно, дочери понравилось, что это не просто какой-то однофамилец. История ее крохотной пока еще жизни вдруг влилась в историю жизни очень большой. Жизни рода. Народа. Страны…
Оседло надо жить, и спорить тут не о чем.

Инженер Ипатьев

…Отец Сильвестр долго водил меня по пражскому Ольшанскому кладбищу. Останавливался у надгробий писателей, балерин, атаманов… Словно вся Россия, изгнанная большевиками из своей страны, переселилась вот на этот безразмерный «пятачок» у русского храма в столице Чехии. И казалось, могильной экскурсии не будет конца.
— Но подождите, сейчас мы еще спустимся в крипту! — радостно блеснув глазами, сказал вошедший в экскурсоводческий раж отец Сильвестр. — Там похоронены самые важные люди. Первый президент Чехословакии — русская жена убедила его помочь построить для наших эмигрантов этот храм, — а еще инженер Ипатьев.
— Какой Ипатьев? — удивился я — Тот самый?
— Ну а какой же может быть еще у нас Ипатьев? Тот самый, конечно. В его доме расстреляли Царскую Семью. Он как будто их пролитой кровью породнился с Царским Домом…
Спускаемся в крипту. Вижу черное надгробие с крестом.

Могила инженера Ипатьева в Праге.

— Он был очень благочестивый человек, — говорит мне отец Сильвестр. — Потому и похоронен в таком вот почетном месте. А не только потому, что в его доме Царь наш принял мученическую смерть… Хотя… Близость к Царю, наверное, как-то его освятила. Мало ли у нас благочестивых людей? Но не всех же хоронят в крипте при храме.
Кто он был, Ипатьев?
Мало что знаю о нем. Но знаю одно — он был. И Династия, начавшая свой путь к вершине Русской власти из Ипатьевского монастыря, закончила свой крестный путь в доме инженера Ипатьева. Царский Дом Романовых был расстрелян в его доме… Даже имя Николая Николаевича в памяти мало у кого остались, а только фамилия и профессия — инженер Ипатьев. И это черное надгробье с крестом, да надпись: 1869 — 1938.
Я еще подумал тогда — на надгробии написано: Инженер. К кому еще вот так же вот к имени, словно титул, прикрепляется и профессия. Можно быть графом, а вот он — инженер. Значит, был он инженером милостью Божией…
Представим на мгновение. Живет немолодой уже человек, работает инженером, приобретает от трудов праведных недвижимость — замечательный дом на Вознесенской горке в Екатеринбурге. В этом доме мечтает скоротать свой век. И вдруг приходит к нему туда чекист Голощекин, говорит: убирайся, в твоем доме будет Дом Особого Назначения — мы будем тут караулить Царскую Семью. А потом их убьем — в каком-нибудь из твоих подвалов. Как расстреляем — дом тебе обратно вернем (что на недолгое время действительно случилось). Такое касание истории ни для кого не останется без последствий. Думаю, после этого вся жизнь Ипатьева пошла по-другому. Не могла не пойти! Ибо несколько недель или месяцев ему довелось жить в расстрельном доме, уже после убийства Царской Семьи. И что он чувствовал там, в сочащихся кровью стенах?.. Так он вместе со своим домом вошел в историю. И остался в ней уже навсегда.
…Данила в свои приезды на каникулы из Москвы на мой вопрос о женитьбе обычно говорил: «Нет, об этом пока не молись, рано. Не готов еще я». А в этот раз, летом, сказал мне: пора, начинай молиться. И я стал молиться вместе с ним. Вскоре он рассказал о своей новой знакомой, Анне. Скрипачке, которая жила в том же консерваторском общежитии в столице, что и он. Фотография ее мне понравилась, и я стал молиться уже с поклонами. Направленно молиться, а не «вообще». Вскоре, на Рождество, он должен был приехать домой уже с невестой.
Мы с Людмилой волновались, готовились к встрече. Хотя и чувствовали: Анна нам «придется». И вот молодые вошли, румяные с мороза. Мы, затаив дыхание, готовились к первому взгляду. Фотографии, разговоры по телефону — это одно, а первый взгляд — совсем, ведь совсем другое…
Вот он, этот взгляд. На сердце сразу отлегло. Все слава Богу!
Мы сидим в комнате, знакомимся, разговариваем. Ей двадцать три года. Уже успела год прожить в Бельгии, хотела там строить жизнь, но не получилось. Хотя в профессии все там шло на лад. Но… как-то вдруг потянуло в Россию.
«Узнала, что мама лежит в больнице, — а я не могу ей ничем помочь». И поняла — это просто непереносимо! Говорила там с эмигрантами — китайцами, русскими, поляками, и все в один голос ей говорили: жить не дома — очень грустно.
Решила все рвать там и возвращаться на родину, на учебу.
Приехала в родной подмосковный городок и месяц еще не знала, как ей жить дальше.
Пошла на почту и в очереди вдруг взглядом скользнула по школьному учебнику русского языка (рядом в очереди стояла мама с мальчиком, который заодно и учил уроки). В глаза бросилось одно только слово: «ПРИЧАСТИЕ». Там, в учебнике, конечно же, говорилось о части речи. А она поняла так: Господь ее ждет в храме. Там и получит она ответ — как ей жить дальше.
В ближайшее воскресенье она причастилась Святых Таин, а священник дал ей напутствие: ищи счастье в России. И жениха ищи здесь же.
Вскоре она познакомилась с нашим Данилой.
…Увидела у нас на тумбочке фотографию — где я и Людмила стоим с Государыней Марией Владимировной (2003 год, Самара). Спросила с интересом: кто это. Мы ответили, что это Глава Российского Императорского Дома.

Ипатьевский дом в Екатеринбурге.

— А я ведь… имею какое-то отношение к Царской Семье, — вдруг неожиданно сказала она. — Мой пра-пра-прадедушка — инженер Ипатьев.
— Тот самый? — так же, как пять лет назад в Праге, воскликнул я. Она кивнула.
— У нас в семье это даже скрывали. Я уже узнала об этом, когда училась в школе в старших классах. А раньше боялись прямо об этом говорить. Хотя все и знали, что род наш как-то связан с Царской Семьей. Дочь инженера Ипатьева — прабабушка моей мамы.
Уже на их свадьбе, после венчания, ее мама Наталья — родом она из Сибири, из Томска — подтвердила это. И я рассказал ей про свою встречу с их предком в Праге, в Успенском храме на Ольшанском кладбище. Она даже всплеснула руками от неожиданности. Никто из них не знал, где он похоронен.
— Надо в Прагу ехать! — не то в шутку, не то всерьез сказал отец Анны.
Как все далеко! И как, оказывается, близко!
…Тут молодым закричали «горько!», и мы были вынуждены прервать разговор.

Антон Жоголев

23.04.2010