"Как лань желает на источники вод…" (Часть шестая)

Известный тележурналист рассказывает о своем пути к обретению веры.

См. Часть пятую

Бакшиш

Мы запрокинули головы, но солнца так и не увидели — настолько высоко оно стояло в зените.
— Здесь между небом и землей ничего нет, — сказал я. — Ни туч, ни даже облаков. Сплошная вечность. Поэтому, наверное, фараоны и восхотели стать равными богам.
— Да разве это «боги»?! — прохрипел Даниил. — Одни кошки да собаки. А Бог — Он один.
Майя оценивающе посмотрела на нас. Видимо, наш вид показался ей не особенно убедительным: шорты, майки, египетские платки на головах, изможденные, заросшие щетиной физиономии. Майя улыбнулась загадочно, словно сфинкс, и сказала:
— Между прочим, впервые вера в единого Бога зародилась тоже здесь, в Египте.
Покачиваясь на верблюдах, мы спускались в долину Гиза. Помимо гида Майи, предпринимателя из Екатеринбурга Даниила и меня в наш небольшой караван, сформированный всего на час, входили также несколько молодых Православных паломниц, которые возвращались из Святых мест. Когда они попросили взять их с собой, Даниил сначала недоверчиво покосился на них: он говорил, что в путешествиях и развлечениях предпочитает сугубо мужское общество. Но, увидев, как девушки ловко оседлали верблюдов, что достаточно трудно даже для сильного мужчины, проникся к ним некоторым расположением. Тем более что вели они себя просто и естественно, выгодно отличаясь этим от большинства своих светских соплеменниц. Похожие друг на друга, как сестры, худенькие и светловолосые, опаленные солнцем множества дорог и овеянные ветрами многих краев, эти девушки не могли не вызвать симпатии. Одна из них, Анна, особенно внимательно слушала объяснения Майи во время пути, и последнее замечание гида, конечно, не могло ее не заинтересовать:
— А каким он был, их египетский единый бог? — спросила Анна.
— Почти никаких сведений о нем не сохранилось, — ответила Майя. — Известно, что имя ему было Атон. Его культ проповедовал в Египте фараон Эхнатон, то есть «сын Атона», мифический сын, конечно. А он, в свою очередь, был отцом, но уже реальным, теперь уже всемирно известного Тутанхамона.
— Это тот, которого 18-летним «заколбасили»? — спросил Даниил. Он любил вставлять такие словечки в самые серьезные беседы, для придания им остроты.
— Насчет «заколбасили» достоверно не известно, — ответила Майя. — По другой версии, он умер от редкой болезни, о наличии которой свидетельствует удлиненная форма черепа, глаз, пальцев рук и ног. Но тут ничего точно не известно. Смерть его отца Эхнатона также произошла при достаточно странных обстоятельствах. Некоторые источники указывают на то, что руку убийц направляла его жена, которую он очень любил, вступившая в сговор с верховным жрецом Египта. Жреческой знати, само существование которой зависело от поклонения старым богам, был ненавистен новый единый бог, и, возможно, они решили «убрать» неугодного им фараона.
— А почему их шесть? — прохрипел Даниил. — Говорили же, будет три, а тут — шесть. — Даниил показывал пальцем на пирамиды.
— Эх, Даниил, Даниил, — покачал я головой. — Говорил же я тебе вчера: не мешай…
— Да точно — шесть! Я что, не вижу?
— Три пирамиды, — сказала Майя. — Хепфрена, Хеопса и Миккерина. Деда, отца и внука.
— А я вижу шесть, — настаивал Даниил. — Хоть тресни.
Присмотревшись, я тоже увидел еще три пирамиды. Правда, они были гораздо меньше по размеру и стояли как бы сбоку от основных.
Майя рассмеялась:
— А, так это пирамиды их жен. Вот вы о чем…
— Я же говорю, шесть, — буркнул Даниил. — Я так и подумал, что эти, которые поменьше, — для жен. И при разводе нет проблем — большую пирамиду делить не надо. А вообще это правильно: для жен — отдельно, но маленько поменьше.
— Конечно, правильно, — неожиданно подхватила Анна. — Ибо сказано: «Не муж — для жены, но жена — для мужа».
Даниил посмотрел на нее с некоторым изумлением.
Мы спустились в долину и направились к пирамиде Хеопса.
— Скажите, Майя, — обратился я к гиду, — судя по всему, культ Атона насаждался в Египте задолго до Исхода отсюда евреев во главе с Моисеем. Иными словами, в Библии, кажется, нет указания на то, что этот культ как-то повлиял на религию Ветхого Завета. Если что-то было в этом роде, Анна меня поправит. Какие у вас сведения на этот счет?
— Культ Атона был раньше Исхода, — ответила Анна. — Исход начался за полторы тысячи лет до Рождества Христова, в так называемый Имперский период Египта.
Мы подъехали к пирамиде Хеопса.
— Будьте осторожнее с погонщиками, — сказала Анна. — Обычно они договариваются отвезти вас за десять долларов, а когда вам нужно слезть с верблюда, требуют еще десять.
— А мы думали, здесь шутка такая, — сказал я.
— Какие уж тут шутки, — усмехнулась Анна. — Это их бизнес. А без их помощи вы вряд ли слезете.
— Я им не слезу, — прохрипел Даниил.
Так и случилось. Когда верблюды опустились на передние ноги и мы оказались между небом и землей под прямыми углами к седлам на высоте двух метров над камнями, погонщики начали лопотать:
— Бакшиш, мистер! Тен доллар!
— А вот шиш тебе, а не бакшиш! — орал Даниил, размахивая руками, с багровым от натуги лицом. — Да я лучше по башкиш тресну! Бакшиш ему…
Погонщики заставили верблюдов опустить задние ноги. Мы сошли на землю, и Даниил тут же схватил своего провожатого за грудки.
Подбежали жандармы. Погонщики быстро лопотали что-то по-своему. В центре стояла Майя и спокойно, с улыбкой что-то объясняла жандармам. Гвалт стоял невообразимый.
Наконец волнение улеглось. Мы должны были пройти к гробнице фараона через узкий длинный тоннель, проложенный внутри пирамиды. На протяжении всей предыдущей сцены Анна с подругами стояли неподалеку и молились. Проходя мимо нее к входу в тоннель, я услыхал ее шепот:
— Прости их, неразумных, Господи, ибо таковые не ведают, что творят. Прости их, ибо творят беззаконие по неразумению их. Прости, Господи, заблудшего раба Твоего Хеопса и заблудшую жену Эхнатона, прости и всех их, язычников неразумных.
И, перекрестившись, Анна вошла в пирамиду.

Катарсис

— Это черт знает что! — сказал режиссер, когда мы посмотрели отснятый материал. Все, кто присутствовал на совещании, сидели в оцепенении. Режиссер первым нарушил молчание:
— Это черт знает что, — еще раз сказал он.
У него было такое лицо, как будто он хочет выпить или закурить. Хотя мы все знали, что ни того, ни другого он не сделает никогда. Он в третий раз повторил эту черную фразу и неожиданно добавил:
— Это то, что нам надо.
Он помолчал и обратился ко мне:
— Через час сценарий должен быть написан. Если сделаешь так, как надо, — будешь звездой.
— Он и так звезда, — возразил кто-то.
— Он звезда местного масштаба, — отрезал режиссер. — Миллион зрителей для Бельгии — это практически вся страна. Миллион зрителей для России — это ничто. С таким сюжетом мы можем выйти не только на Калифорнию, как сейчас, но и на Первый канал. И он получает шанс стать звездой российского масштаба. Потому что это… — и он снова повторил эту черную фразу. — Такого еще не было, — продолжал он, — главное у него — дневник. Все должно строиться вокруг дневника. День за днем. Вперед. Через час — сценарий у меня на столе.
Я прошел в редакторскую, включил компьютер и «отключил» «картинку» и «звук» в помещении. Криков и беготни вокруг меня больше не было. Был только экран компьютера, на котором через час должен был появиться текст сюжета.
Это было действительно страшно — школьник, служитель сатаны, тяжело ранил ножом свою учительницу. Прямо во время урока. Мне удалось заполучить его дневник. («Благовест» тоже писал об этом — ред.). День за днем, иногда — кровью, он записывал свои мысли и впечатления на пути в ад. Постепенно из этих записей становилось ясно, как он пришел к решению принести в жертву сатане свою учительницу.
Мне вспомнилась моя давняя беседа с американским коллегой из Всемирной телесети «Интерньюс», которая была организатором нашей телекомпании.
— Показывая насилие, мы очищаем зрителя, — говорил Том, — происходит катарсис — очищение через страдание. Но мало показать только результат преступления, его жертву или участника. Современному телевидению не хватает показа эволюции насилия, его генезиса…
Я не спорил с Томом, у меня не было аргументов — тогда у нас «все это» только начиналось. Но со времени той беседы прошло уже несколько лет, а никакого «катарсиса» через телевизор почему-то не наблюдалось…
…Я коротко, на двадцать секунд, изложил суть происшествия. О дневнике говорить не стал, показал его только мельком. Нужен был хотя бы один «синхрон» — фрагмент интервью. Я не стал включать в сценарий «синхроны» мальчика-убийцы и его родителей. Выбрал самый нейтральный — учительницы, коллеги пострадавшей.
Через час пришел режиссер. По мере того как он читал сценарий, его лицо становилось таким, как будто он все-таки выпил или закурил. Хотя я знал, что ни того, ни другого он не сделает никогда.
— Но почему? — спросил режиссер.
— Потому что это действительно «черт знает что», — твердо сказал я. — Вот пусть только он об этом и знает. А звездами мы еще будем. Только по бельгийским масштабам.

Продолжение

Валерий Рязанов

26.08.2005