«Служка Божией Матери и Серафимов» (окончание)

Начало см.

1827 год в жизни Николая Александровича Мотовилова нам почти неизвестен. Что происходило с ним в его духовной и частной жизни — этого мы не знаем. Зато известно, что у него возникли осложнения с устройством на службу. Ведь «в те времена дворянская честь требовала обязательной службы государству. Молодой человек, кончивший курс своего учения, должен был непременно служить, или на коронной службе, или по выборам — не служащий дворянин был все равно что недоросль из дворян. Уклонение от службы Отечеству считалось таким позором, что ни одна девушка из порядочного семейства не пошла бы замуж за того, кто сколько-нибудь не прослужил в военной или гражданской службе Царю и Отечеству» (С. Нилус). Но тут-то и возникла фигура Баратаева. Видимо, еще до упомянутого разговора с главой масонской ложи Мотовилов выдвинул свою кандидатуру на должность почетного смотрителя Корсунского уездного училища. А вскоре после разговора с Баратаевым, в 1827 году, он, к великой своей радости, получил от Совета Казанского университета и Училищного комитета сообщение об избрании.
Теперь он уже числился на государевой службе — по министерству народного просвещения, руководителем которого на тот момент был знаменитый Александр Семенович Шишков, писатель и государственный деятель… В своих «Рассуждениях о старом и новом слоге Российского языка» он называет старославянский язык «корнем и началом Российского языка». Восстание декабристов в 1825 году показало, что в России нужно многое менять в системе образования.
Министр считал, что народное образование должно быть приспособлено к национальным нуждам: «Науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, нежели пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и безполезным или еще вредным гражданином».
С ревностию готов был взяться вчерашний студент за важное дело, считая, что здесь он может послужить Государю и Отечеству. Казалось бы, самое плохое было уже позади, и можно было вздохнуть с облегчением. На самом деле скорби его только начинались.
Уверенность князя Баратаева, что Мотовилов за свой отказ вступить в члены масонской ложи ни в чем не будет иметь успеха, вскоре подтвердилась. Уже в 1829 году Баратаев призвал его к себе и объявил:
— Этой должности вам не видать как своих ушей. И не только вы этой должности не получите, но не попадете ни на какую другую государственную должность, ибо и Мусин-Пушкин, и министр князь Ливен — подчиненные мне масоны. Мое приказание — им закон!
Баратаев не случайно упомянул Михаила Николаевича Мусина-Пушкина. Это был человек весьма влиятельный не только в Казани. Мусин-Пушкин с 1829-го по 1845 год был попечителем Казанского учебного округа. Слыл он человеком толковым. В 1841 году он выдвинул проект об открытии в Казанском университете «особого Института восточных языков», помог сделаться ректором Казанского университета знаменитому математику Лобачевскому. Влияние его росло год от году. Между прочим, в доме его казанском бывал студентом Л.Н. Толстой. В 1845 году в его карьере — новый виток: он становится попечителем петербургского учебного округа.
Что касается Карла Андреевича Ливена, то он являлся в 1828-1833 гг. министром народного просвещения и, как отмечает в своих воспоминаниях Ф.Ф. Вигель, «самым усердным протестантом».
Странное, на посторонний взгляд, дело. Не слишком важный по официальной табели о рангах Баратаев, предводитель симбирского дворянства, проживал себе скромно под Симбирском в своей деревушке Баратаевке, а в Казани и Петербурге чиновные люди, даже министры, ловили каждое его слово, каждое распоряжение!
Далее предоставим слово С. Нилусу: «С этого момента началось преследование или, вернее, травля Мотовилова, усилившаяся с течением времени до степени гонения, которое довело его в конце концов до такого нервного расстройства, что он заболел нервным ударом, приковавшим его к постели. В тяжких страданиях он промучился более трех лет. Его преследовали на службе, которой он, правда, все-таки добился благодаря своей сверхъестественной энергии, помешали его браку с Языковой, создавали репутацию сумасшедшего и даже во времена губернатора Загряжского ухитрились подвергнуть личному задержанию по обвинению в государственной измене. От этого ареста он был освобожден лишь по приказанию министра юстиции Димитрия Васильевича Дашкова. Не было клеветы, насмешки, тайных подвохов и ухищрений, которым не подвергла бы его политически-сектантская человеческая злоба».

Языкова

Страдания Мотовилова в Симбирске связаны прежде всего с его главным на тот момент горем — была расстроена его женитьба на Екатерине Языковой. Кто же эта Катенька Языкова, так часто упоминаемая в записках Мотовилова? С. Нилус лишь слегка коснулся ее имени, сказав, что сердце Мотовилова уже было охвачено «страстью нежной».
В соседстве с Мотовиловыми в селах Русская Цыльна и Мокрая Бугурна живала в своих поместьях вдова Михаила Петровича Языкова — Екатерина Александровна, из старинного рода симбирских дворян Языковых. Это была мать знаменитого русского поэта Николая Михайловича Языкова, близкого самому А.С. Пушкину. Кто не знает его стихотворения «Пловец»:

Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено…

В начале своего пути Языков, как и многие вышедшие из Симбирска-Ульяновска дворяне, был настроен революционно (стоит вспомнить более позднее время: Ульянова-Ленина или Керенского). В молодости он был близок к декабристам — Рылееву, Бестужеву. Но, к счастью, много потерпев от свалившихся на него болезней и под влиянием Н.В. Гоголя, он все же твердо ступил на стезю Православия. В знаменитом стихотворении «Землетрясение» в 1844 году он уже утверждал, что миссия поэта — приносить «дрожащим людям молитвы с горней вышины» и что путь к спасению — только в вере.
С Екатериной Александровной жила и дочка-подросток, Катенька, девушка лет пятнадцати, сестра знаменитого поэта. Вдова Языкова никуда не выезжала из дому, гостей не принимала, кроме родных и близких соседей. Катенька росла почти в полном одиночестве. Церковь, домашние Богослужения и уход за больной матерью — в этом была вся жизнь молодой девушки, почти ребенка. В эту-то Катеньку, или Екатерину Михайловну Языкову, с двенадцатилетнего ее возраста и был влюблен Мотовилов. Миловидная девушка прельстила его сердце не столько своею внешностью, сколько внутренними качествами своей высокорелигиозной женственной души. Недаром Николай Александрович сказал о ней Преподобному Серафиму, что она воспитана как монастырка.

Нравился ли ей Мотовилов? Сказать трудно. Вряд ли прав С. Нилус, говоря, что женитьба Мотовилова расстроилась только из-за происков его врагов. Мы ничего не знаем о том, какие отношения складывались между Екатериной Михайловной и Николаем Александровичем. Из всего того, что мы знаем о дальнейшей жизни Языковой, создается впечатление, что душа Катеньки ждала кого-то другого. Письма ее, в которых она рассказывает с сентиментальным восторгом о своем знакомстве с будущим мужем, известным Православным мыслителем-славянофилом Алексеем Степановичем Хомяковым, в которого она сразу и безповоротно влюбилась, говорят о том, что она была девушкой с горячим сердцем. Полюби она Мотовилова — они были бы вместе. Скорее всего, в ее глазах ему не хватало столичного лоска, яркости, талантливости чисто светской. А религиозная глубина и яркость его жизни, видимо, не были приняты во внимание, не поразили пятнадцатилетнюю Катю Языкову — что, впрочем, и понятно. Судя по дальнейшей жизни, по кругу интересов, Екатерина Михайловна была привержена жизни в столице. Положение ее мужа, знаменитого славянофила, поэта и философа А.С.Хомякова способствовало тому, что она, проживая в основном в Москве, была знакома со всем цветом тогдашней русской литературы, в том числе и с Николаем Васильевичем Гоголем. Автор «Мертвых душ» бывал в доме Хомяковых, играл с детьми Екатерины Михайловны. По ее письмам к брату видно, что она всегда была женщиной глубокой религиозности — тут Мотовилов не ошибался. Иное дело — любовь. Сердцу не прикажешь. Со своим будущим мужем, Алексеем Степановичем Хомяковым, Екатерина Языкова познакомилась в середине 1830-х годов — и сразу в него влюбилась. В письме к брату она восклицала: «Я люблю его, Боже мой, если б он знал, как я люблю его!» Любовь была взаимной. Вряд ли Николай Александрович мог успешно претендовать на руку Языковой. Бог строил его Пути Небесные совсем иначе, по молитвам Преподобного батюшки Серафима. Ему суждено было жениться на Елене Ивановне Милюковой, которая по характеру своему была ему под стать. Один из младших современников пишет о ней: «Она обладала стойкой верой и прямым характером и никогда не стеснялась сказать правду в лицо… Лицам духовным она прямо говорила, что они не должны быть малодушными и молчать, а должны открыто и прямо говорить правду тогда, когда дело касается Православной Церкви».
Надежда видеть любимую девушку своей женой не покидала Мотовилова даже много лет спустя после первой вспышки зароненной в его душу искры беззаветного чувства. Ясно, что после окончания университета и приезда из Казани в 1826 году он должен был пытаться добиться руки и сердца любимой девушки. Для этого Мотовилову во что бы то ни стало нужно было служить.
Служебные неудачи, тайная и явная злоба влиятельного масонства сломили богатырский организм Мотовилова, и тяжкая болезнь приковала его к постели более чем на три года. Его физические страдания были усугублены нравственными: молодой еще человек, круглый сирота, с девочкой-сиротой, сестрой, на руках, без поддержки, без родного безкорыстного участия (одна Надежда Ивановна Саврасова, друг его матери, его не оставляла), он не знал, как жить ему дальше. В это время он пытается лечиться от своей болезни у земных врачей. Едет в Казань к своему старому знакомому и благодетелю Карлу Федоровичу Фуксу, в Казани же пытается лечиться у другого знаменитого доктора — Василия Леонтьевича Телье. Лечится и у пензенской знаменитости доктора Питерсона. Вероятно, доктора советуют ему минеральные источники, и он лечится на Сергиевских минеральных серных водах в Самарской губернии. Увы, лечение у земных докторов не поправило ему здоровья. Но именно в такие моменты и приходит к человеку Божья помощь. По мнению С. Нилуса, именно к этому времени относятся найденные им записи Мотовилова с описанием знаменательных сновидений, указавших Николаю Александровичу его новый жизненный путь, на котором он, как было сказано еще его отцу, «будет нужен Богу».
Вот эти записи: «В первом сне показан был мне неимоверно величайший не дом, а дворец батюшки моего в жизни будущего века. Две с половиной версты длины, полверсты ширины и четверть версты высоты; трехэтажный, с колоннами, каждая выточена из одной цельной небесной жемчужины; по архитектурному стилю похожи на ионический орден; оконные стекла все цельные внизу и вверху; по 25 сажен вышины и ширины, а в бельэтаже 25 ширины и 50 сажен вышины; крыша вся из чистого золота; стены из небесного мрамора, белейшего, чем самый лучший каррарский мрамор. Гора, на коей стоял этот дом, семь верст вышины, полого к нему простирающаяся, а в длину верст в тридцать вокруг, сад из наипревосходнейших плодовитых и вечно цветущих древес и кустарников. Я видел родителя своего, восставшего нетленным из гроба и вошедшего в оный, а мне невидимый кто-то сказал: вот это за святую многомилостивую жизнь уготованный родителю твоему дом его в жизни будущего века.
Во втором сне показался мне мой, за грехи мои уготованный, дом весь в смоле, капающей с полотка от растопления раскаленными угольями. Но Господь сподобил меня выйти из него, и мне потом показаны были красоты Рая Божиего и Вечного Царствия Божиего и сказано: «Смотри же! — вышел ты во сне из дома вечной твоей погибели, выходи и на самом деле из нее в жизни, да спасешься, подобно родителю твоему, и на земле, и на небесах».
В третьем сне взяли меня с одра почти предсмертной болезни моей пятнадцать великих пустынников, святых угодников Божиих, а именно: 1) святой Марко Фраческий, 2) святой Онуфрий Великий, 3) святой Петр Афонский, 4) святой Иоанникий Великий, 5) святой Антоний Великий, 6) святой Макарий Великий, 7) святой Савва Освященный, 8) святой Герасим, иже на Иордане реце, и остальные, все подобные им, и привели меня к стене до небес вышиной и шириной до края земли, и поставили перед дверью 15 сажен вышиной и 5 сажен шириной, а за ними стояла толпа несметная людей: цари, патриархи, народоправители, бояре всех народов, митрополиты, архиепископы, епископы, священники, архимандриты, монахи и мирские всякого звания — ученые, разночинцы, купцы, мещане, дворовые люди и крестьяне всех наименований. И все это стояло тесно, нивелирно смешавшись, зря, без толку, тесно так, что если бы бросить яблоко между голов их, по их плечам, то оно покатилось бы, а не упало на землю. И святые Божии пятнадцать великих пустынников сказали мне: «Мы привели тебя сюда, к этой толпе прогневавших Господа Бога нечестивцев, и Господь Бог Вседержитель через нас, рабов Своих, велит тебе возвестить слово Его и суд Его Божественный о них. Скажи же при нас им всем: цари, патриархи, народоправители, бояре, купцы, мещане, дворяне, ученые и ремесленники, и мужики, священники, и монахи, и монахини, и люди всех наименований! Вы всецело во всем прогневили Господа Бога! Вседревнее, святое, богоугодное, душеполезное и всеспасительное вы презрели, отвергли и омерзили в душах своих и дышите ненавистью ко всему богоугодному. Вы так преогорчили благость Божию всеми мерзостями ваших нововведений, что фиал гнева праведной ярости Божией кипит негодованием, не растворенный ни самомалейшею каплей сострадания к вам, богомерзким нечестивцам, и горе вам, если вы не покаетесь и не отвратитесь от богомерзких злоб ваших и не взыщете вскоре пути истинного во всех мерзостях ваших, покаяния перед раздраженным вами Господом Богом!.. Ну, говори же при нас все это им!..» «И сколько я ни плакал, уверяя их, что я не смею и что, как только заикнусь им об этом, они погубят меня; но они грозно возразили мне: «Если ты не возвестишь им всей этой воли Божией, то Господь погубит вместе с ними и самого тебя, да и те во веки веков станут на тебя жаловаться Богу. Если же они и прогневаются все до одного на тебя и захотят истребить тебя с лица земли, то защитит тебя Господь Бог, в Троице Единый, и Сама Госпожа Пресвятая Богородица будет Заступница твоя противу всех их нападений на тебя. Иди же сквозе их и глаголи дерзновенно им эти словеса милосердия и живота вечного, и Сам Господь благословит тебя, и Матерь Божия будет тебе Сама Помощницею во всем».
И я сказал им все, и они выслушали все и, расступаясь передо мною, стали давать мне дорогу между собою. Треугольник большой, на несколько сажень, открылся предо мною, и я, всем повторяя эти милостивые и щадливые слова Господни, мало не дошедши до конца треугольника, попробовал, как широка данная мне людьми дорога, и протянул крестообразно в обе стороны руки мои, и недохватило до людей целый аршин от рук моих. И я не знаю, почему и зачем взмахнул я руками, и меня на аршин приподняло от земли кверху, так что я, кружась, полетел, как большая птица, вверх к поднебесью и увидел, что взлетел выше всех, а внизу подо мною — люди, что черви, кишат… Сначала я крайне испугался, думая, что упаду вниз и совершенно расшибусь в прах, но под меня подостлалась светлая, чистая и как хрусталь прозрачная перина, и я неизъяснимо возрадовался и сказал: «Господи! когда я там был с ними вместе внизу, какими они мне великими тогда казались, и как величались они тогда предо мною! А теперь что стали они? Не более червей, кишащих в навозной куче!»
С этим я проснулся».
Итак, уже в ранней молодости (в то время ему было около двадцати лет) Мотовилов получил откровение, как и чем послужить Богу. Это был жестокий, трудный путь личного исповедничества Истины, путь борьбы с «мерзостью нововведений». На этом пути Мотовилов претерпел в своей жизни все: поношения, признание сумасшедшим или больным человеком, клеветы и наговоры, страдания и болезни, идущие от явного вмешательства бесов, утеснения по службе и пр. Все описанные события произошли в жизни Мотовилова приблизительно в 1827-1830 годах.

1830 год. По архивным документам известно, что в 1830 году Мотовилов решал и некоторые свои материальные проблемы: он купил земли в сельце Мачказерово Ардатовского уезда — с публичного торга в Симбирском Губернском Правлении у госпожи Лебиной, «записанные в Московской Сохранной Казне в сумме за сделанными уплатами три тысячи девятьсот девяносто восемь рублей сорок три копейки серебром … и в деревне Мачказерово земли всех угодий сто пятьдесят десятин шестьсот тридцать пять сажен». Здоровье его, однако, требовало немедленного вмешательства, так как ему становилось все хуже и хуже. В 1831 году болезнь достигла такой степени, что слуги уже носили его, как расслабленного.

1831. Служба

В 1831 году Мотовилов был официально назначен распоряжением попечителя Казанского университета на должность почетного смотрителя Корсунского уездного училища. Согласно процедуре того времени он был утвержден в этом звании советом Казанского университета и училищным комитетом. Дело стало за малым: как пишет в своих «Записках» сам Мотовилов, «оставалось только Мусину-Пушкину оправдать свой честный и благородный вызов <приказ> добросовестным исполнением своей обязанности — представить господину министру народного просвещения о надлежащем меня утверждении в сем звании по его непринужденному вызову».
Однако ж, как и обещал масон Баратаев, Мусин-Пушкин не выполнил своей обязанности, о чем Мотовилов впоследствии вспоминал: «Но вот у нас как все делается в России — нам говорят и велеглаголиво проповедают печатано: учитесь, оканчивайте курсы в университетах, вам отворят двери повсюду в государственной службе — и кричат: «Дворяне русские лентяи, небрегут о службе Русской земле и Ее Самодержцам», требуют от студентов о непринадлежании ни к каким тайным обществам, а тем более к ложам масонским, а как дело дойдет до службы, то под рукою и станут предлагать вступление в ложу именно масонскую. Если же вы откажетесь, убоясь Бога, и чистой совести, и присяги, ибо я, будучи еще не действительным, а проходящим курс учения студентом, присягал на три дня в верноподданничестве Императору Константину Павловичу и потом в Бозе почившему Благочестивейшему и в душе истинному Христианину великому пред Богом и человеками Императору Николаю Павловичу, — так и скажут вам точь-в-точь как вышепомянутые бесы сказали — только иными словами скажут вам, как мне сказал бывший симбирский губернский предводитель князь Михаил Петрович Баратаев: «Ну, так я вам скажу, что силою гран-метрства Симбирской ложи масонской и силою великого мастерства Санкт-Петербургской ложи запрещу вам давать почетное смотрительство Корсунского уездного училища, потому что казанские масоны подчинены ложе Симбирской и Мусин-Пушкин не только двоюродный брат мой, но и подчиненный масон, так он должен исполнить волю мою, а в Санкт-Петербурге и подавно не посмеют противиться мне». Так вам откажут в месте почетного смотрителя, если вы не покоритесь добрым, дескать, и милостивым к вам предложениям. И вам придется, может быть, как и мне пришлось, сказать в ответ: «А я уверяю вас, что силою Господа моего Иисуса Христа, которого вы масонством вашим гоните, я за предстательством Царицы Небесной непременно получу, и именно Корсунского, а не иного какого-либо училища, место».
Действительно, Бог не выдал Мотовилова в руки врагов. Место смотрителя Корсунского училища он получил, правда, через четырнадцать лет. Пока же он остался без службы, разбитый болезнью.

Подготовил Владимир Мельник

г. Москва.

11.11.2005