Высший пилотаж

После чудесного спасения в небе бывший летчик стал священником.
Ежегодно 22 мая в украинском селе Рожовка на Киевщине отмечают храмовый праздник — день Святителя Николая Чудотворца, в честь которого и назван местный храм. Его настоятелем является земной тезка Небесного покровителя — отец Николай Завадовский. В отличие от других батюшек, его путь в небо начался на самолетах ДОСААФ…

«Глаза лезли из орбит, щеки лопались…»

— Отец Николай, на каких типах самолетов вам приходилось летать?
— На ЯК-18У и ЯК-18А. Это были двухместные учебно-спортивные самолеты: скорость 254 километра в час, размах крыла 10,6 метра, полетный вес — более тонны. Позже мне как лучшему летчику-спортсмену доверили Z-326 — чехословацкий самолет. Эта машина, специально предназначенная для акробатического пилотажа, могла летать на «спине», так как ее мотор и топливомасляная система устойчиво работали в таком положении. На обычном самолете при выполнении большинства фигур пилотажа летчика сильно прижимает к сиденью. Особенно при выполнении петли Нестерова (мертвой петли). Чтобы набрать высоту, нужно было потянуть ручку управления на себя, для разворота влево — отклонить ручку влево и нажать на левую педаль. Действия эти естественные и становятся привычными для летчика. Другое дело Z-326, который часто переворачивается на спину. Мало того, что висишь на ремнях, так еще и нужно делать все с точностью до наоборот: отдавать ручку от себя для набора высоты, для разворота влево — ручку нужно отклонить влево и при этом «дать» правую педаль. Первое время трудно было привыкнуть и к неприятным физическим ощущениям: кровь приливает к голове даже в простом перевернутом полете. Что уж говорить о вираже на спине или обратной петле? Это просто кошмар! Глаза, казалось, вылезали из орбит, щеки лопались…
Но прошло немного времени, и пилотаж «на спине» стал для меня обычным делом. И я даже нашел, что в этом положении есть кое-какие преимущества перед обычным полетом: хорошо видно землю, она над головой и ее не закрывают ни фюзеляж, ни крылья, на перегрузке не темнеет в глазах… Только глаза частенько были красные — капилляры не выдерживали отрицательных перегрузок. В те годы соревновались в точности выполнения взлета, расчета на посадку и посадки днем и ночью, в скорости выполнения определенного комплекса пилотажа, а также в точности и качестве полета по маршруту ночью и в закрытой кабине по приборам днем. Потом соревнования на скорость выполнения фигур заменили обязательным комплексом, причем оценивалось качество фигур и точность выдерживания места зон пилотирования. Но и пилотаж «на скорость» представлял определенный интерес: нужно было найти и использовать все резервы, чтобы сократить до минимума время выполнения комплекса, при этом сохранить и законченность фигур, и направление пилотирования.
— А случаи смертельной опасности у вас были?
— Хватало. Больше всего запомнился полет над Павловским автозаводом. Это километрах в шестидесяти от Горького. В тот день я поднялся в воздух вместе с напарницей Катей. Я сидел спереди, Катя — сзади. Она вела самолет. Выполняя план учебной программы, мы вошли в штопор, а вот выйти из него почему-то никак не удавалось. Смотрю — летим вниз, а моя напарница ничего не делает. Самолет вращается влево, нужно жать на правую педаль (чтобы выйти из штопора, нужно отдать ногу в сторону, противоположную вращению самолета), а Катя сидит, как засватанная. Я был в шоке! До сих пор помню, как под левым крылом мелькнула заводская труба, а высокая трава от мощного рева мотора пригнулась к земле…
— Как же вы спаслись?
— Мне кажется, что из штопора нас вывел Господь. По-другому объяснить не могу. Ведь за один «штопорный» виток теряется 150 метров высоты. А моя напарница, как выяснилось, грубо нарушила правила вхождения в штопор: попыталась сделать эту сложную фигуру на низкой высоте. Вместо восьмисот метров поднялась только на четыреста. Вошла в штопор, а потом растерялась. Помню, как я резко нажал на правую педаль, потянул ручку управления на себя и вывел самолет из состояния падения. На командном пункте вначале перепугались, а потом долго удивлялись: как, мол, вы не разбились и вышли из штопора в каких-нибудь трех-семи метрах от земли? После удачного приземления начальство хотело нас отлупить и расцеловать одновременно. После того полета у меня еще долго ноги подкашивались.

«Нас венчали секретно»

— Как же вы стали священником?
— Наверное, помогли родительские гены. Мой отец был священником, но не в Киевской области, а в Черновицкой. Получил сан митрофорного протоиерея, а после ухода в мир иной его похоронили возле алтаря в той самой церкви, где он и служил. Отец прожил восемьдесят лет, из них сорок семь посвятил Богу. Служил ежедневно, несмотря на плохое здоровье. В детстве я ему помогал: разжигал лампадки, готовил уголь для каждения, подавал записки о здравии и упокоении, а во время Литургии становился на колени перед Царскими Вратами и читал «Отче наш» вместе со своими братьями. Помнится, меня потрясло одно чудо: в моем родном селе Красноильске появилась мироточивая икона Божьей Матери. Комиссия Священного Синода во главе с Высокопреосвященнейшим Митрополитом Онуфрием ее канонизировала и назвала «Красноильской мироточивой, чудотворной».
— Так почему же вы сразу не пошли по стопам своего отца?
— Так ведь то были сталинские времена. Советская власть неоднократно грозилась отправить моего отца в ГУЛАГ. Чтобы его не «подставлять», я решил поступить в летное училище. Но в родном Сторожнецком военкомате мне прямо сказали: дети попов мандатную комиссию не проходят. Когда меня призывали в армию, я снова попросился в авиацию и… стал механиком-водителем тяжелых артиллерийских тягачей. Но душа рвалась в небо. Кроме планерной школы мне удалось окончить два авиаклуба — горьковский и киевский. Чтобы избежать неприятностей, в анкетах для поступления написал, что являюсь сыном колхозника. К счастью, проверка в авиаклубах была не такой строгой, как в летных училищах. Когда же я освоил программу высшего пилотажа, с небом пришлось распрощаться. К тому времени мне было уже около тридцати лет. Для летчика-спортсмена это «пенсионный» возраст. К тому же я уже подумывал о создании своей семьи. В Броварах познакомился со своей будущей невестой Галей. Вот и «долетался»…
— Вы венчались в церкви своего отца?
— Да что вы! Нас венчали секретно. При закрытых окнах и дверях. Это было в небольшом домике в Садгорском районе Черновицкой области. Поэтому Таинство венчания совершил не мой родной отец, а его коллега по семинарии — протоиерей Георгий.

Под покровом Святителя Николая

— Когда вы стали задумываться о священстве?
— После смерти своей супруги. Четвертого августа исполнится двадцать лет, как я остался один. Галя умерла из-за рака головного мозга. В мир иной она ушла в 38-летнем возрасте. Ушла, оставив на моих руках троих маленьких детей. Младшенькой Маше было только шесть лет, Оксане — восемь, Оле — одиннадцать. Так получилось, что я овдовел в таком же возрасте, как и мой родной отец, — в 46 лет. Моим духовным пастырем стал мой тезка — отец Николай Шелкун, настоятель Свято-Троицкого храма в Броварах. У него я был пономарем. Потом он благословил меня на учебу в Духовной семинарии. Пять лет я прослужил диаконом. А в сентябре 2000 года Блаженнейший Митрополит Киевский Владимир рукоположил меня в иереи. Мне тогда было уже почти шестьдесят. Когда я стал батюшкой, мне приснился мой покойный отец: он с радостью положил свою руку на мою голову и благословил на служение Богу.
— А Духовную Академию когда окончите?
— А это уже как Бог даст. Сейчас я учусь только на первом курсе Академии. Быть студентом в шестьдесят четыре года очень нелегко. Ни в школе, ни в армии, ни в авиаклубах мне так тяжело не давалась учеба, как в семинарии и Академии. Ведь мне нужно не только учиться, но и трудиться в храме, находящемся в пятнадцати километрах от Броваров. Личной машины у меня нет. Поэтому до места своего служения добираюсь либо автобусом, либо попуткой. В праздничные или выходные дни приходится там ночевать. Рожовка — село небольшое, около трехсот дворов. К сожалению, люди там бывают в церкви не так часто, как бы мне хотелось. Но на престольный праздник Святителя Николая у нас будет полный храм.

На снимках: Николай Завадовский (впереди) в салоне самолета; священник Николай Завадовский в храме; во время совершения исповеди.

Валентин Ковальский

12.05.2006