«Я воевал за Русь Православную»

Посвящается Дню Победы

«Храбрый Борька» — так однополчане называли гвардии сержанта Бориса Крамаренко. Его родители дважды получали похоронки и дважды радовались спасению сына. А после войны бывший советский солдат стал воином Христовым. Несмотря на отсутствие правой ноги, он служит диаконом в храме под Киевом (Княжичи). На груди 82-летнего отца Бориса — десятки орденов и медалей, а на устах — молитва за всех убиенных…

«Киев бомбили, нам объявили, что началась война…»

— Отец Борис, где вас застала война?
— В киевском музыкальном училище, которое находилось на улице Жилянской. Успел проучиться только год. Вышел на большой перемене во двор. И тут мне сказали, что началась война. После бомбардировки учебу пришлось прекратить. Нас отпустили по домам. Я взял свою котомку и пошел по разбомбленным шпалам. Более 70 километров отмахал до родной Ярославки (село на Черниговщине).
— А когда же вы на фронт попали?
— После того, как наше село освободили советские войска. Среди артиллеристов мы увидели своего родственника — дядю Вову. Он забрал меня с собой. До сих пор помню, как мама со слезами на глазах мне курочку жарила…
— Вам не жалко было оставлять родную хату и все нажитое добро?
— В те годы патриотические чувства были развиты настолько, что мало кто думал о себе, а тем более о своем имуществе. О чем жалеть? Родина в опасности! На фронт я пошел с твердым намерением «положить душу за други своя». С утра до ночи таскал на себе тяжелый пулемет Дегтярева. До сих пор помню его вес — 11 килограммов 300 граммов. Однажды я так устал, что уснул прямо на ходу и вместе с пулеметом свалился в канаву. Упал брюхом, но не духом. Холодной осенью 43-го мы получили приказ: взять Киев. Нужно было срочно переправиться на другой берег. А как? Ни судов, ни лодок у нас не было. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. Я нашел брошенную повозку, наложил на нее снопов и поставил сверху пулемет. Вот на таком «плавсредстве» мне и пришлось форсировать Днепр. Во время штурма получил ранение в ногу. Немного подлечился — и снова в бой.

Первая награда

— На вашей груди столько боевых наград. Какая из них самая главная?
— Я полный кавалер ордена Славы (эта награда приравнена к Герою Советского Союза). Первую «Славу» мне дали после битвы под Корсунь-Шевченковском, ставшим для немцев вторым Сталинградом. Чтобы вырваться из смертельного кольца, они бросили на прорыв свои новейшие танки. И вскоре огнедышащие «тигры» дико заревели перед нашими окопами. Началось наступление фашистов. Представляете, сидят молодые ребята в окопе, а на них танки идут. Нас окружили одиннадцать немецких дивизий. Помню, как с первой линии обороны наши ребята ноги уносили. Пока они меняли позиции, мы попытались врага задержать. Вижу, один танк вот-вот нас накроет. У моего сослуживца Ивана Войтенко (родом из Борщаговки) нервы не выдержали. Но спастись бегством ему не удалось: едва выскочив из окопа, он попал под вражеский огонь. Отложив пулемет, я со связкой гранат бросился под танк…
— Как же вам удалось свой страх подавить?
— Не помню. Когда очухался, вокруг стояла такая мертвая тишина. Начал подниматься и… больно стукнулся головой обо что-то. Поднимаю глаза — мама родненькая! Надо мной торчит гусеница подбитого «тигра». Несколько солдат вытянули меня из грязи (а был уже конец февраля). Какой-то боец говорит: «Тебя ожидает командир дивизии». Я пытаюсь объяснить, что в таком страшном виде мне просто стыдно идти. Но меня никто не слушает. Что ж, взял я свой пулемет (вернее, то, что от него осталось) и пошел на доклад. Вот тогда-то мне и вручили орден Славы. Константин Симонов обо мне даже заметку написал. Но награда меня не слишком радовала. В тот день погиб мой «второй номер» (солдат, который подает патроны и устраняет неполадки в оружии), с которым мы многое повидали на фронте. К утру фашисты, обновив свои силы, снова попытались прорвать оборону. Но мы их не пустили. После боя меня снова наградили. На этот раз — медалью «За отвагу».

«Сохрани мя под кровом Твоим»

— Где вас первый раз «похоронили»?
— На Винничине. Возле села Балабановка наш взвод попал в окружение. Мы хотели скрыться в лесу. Но вражеский дзот приковал нас к земле. Рядовой Петренко неосторожно высунулся из-за бугорка и… залег навечно. Следом за ним к немецкому пулеметчику пополз рядовой Сергеев. Пятьдесят пар глаз смотрели на него с надеждой. Но как только Сергеев чуть-чуть приподнялся, немец подбил его, как птицу на лету. После небольшой паузы командир взвода обернулся ко мне и тихо прошептал: «Борька! Рядовой Крамаренко, вперед»…
— О чем же вы подумали, когда заняли очередь к смерти?
— О том, что я Православный. Поднял глаза к небу и прочитал молитву на церковнославянском: «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим». Помолился, перекрестился и пополз в обратную сторону от вражеского пулемета. Командир вначале возмутился, а похвалил только после того, как понял мой маневр. Путь с тыла был хоть и длинным, но зато успешным. Услышав долгожданный взрыв, наши бойцы ринулись на прорыв. За эту операцию меня наградили медалью «За боевые заслуги». Посмертно. Оказывается, командование посчитало, что я погиб во время взрыва. И так думали многие жители Балабановки. Спустя годы они воздвигли в родном селе памятник в честь павших воинов. На торжества пригласили моего отца, чтобы почтить память сына. Каково же было удивление балабановцев, когда они увидели «воскресшего» бойца. Я рассказал, как все было, как, раненый, дополз до дороги и как попал в госпиталь с помощью добрых людей.
— Вы, наверное, в рубашке родились?
— Не в рубашке, а в вере. Перед отправкой на фронт я пришел в свою церковь, чтобы помолиться. Моя крестная, тетя Ульяна, надела на мою шею крестик и заповедала: «Чтоб с ним и вернулся». В полку меня прозвали «храбрый Борька». Хотя на самом деле чудеса храбрости заключались в моей молитве. Если в селах, через которые мы проходили с боями, стояли храмы, я старался в них заходить. Верил, что Господь меня сохранит. Как это ни парадоксально, на войне была возможность не только помолиться, но и спеть на клиросе (церковном хоре). В войну были открыты многие церкви.
— Вы молились Богу и в то же время защищали богоборческое государство…
— Я воевал за Русь Православную. Помните песню: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идет война народная, священная война». И в этой священной войне я чувствовал себя под Покровом Божьей Матери. Помню, как в один из последних дней на фронте я мог погибнуть как минимум дважды. Тогда я уже был гвардии лейтенантом, командиром разведки. Подошел ко мне командир роты Абаркин. Но отдать приказ так и не успел. Возле нас пролетела вражеская мина. Едва очнувшись после оглушительного взрыва, я обратился к ротному: «Абаркин!» А в ответ — тишина. Оказывается, его насквозь осколками прошило. А мы ведь рядышком стояли. В тот же день бегу с автоматом наперевес. Немцы увидели и сразу же открыли огонь. Автомат и саперную лопатку разнесло в щепки, а на мне — ни царапинки. Припал к земле, а умирать не хочется. Взмолился Божьей Матери и решил скатиться в расселину. Когда катился, немцы стреляли, но их пули мимо меня пролетали. Бог меня хранил. А все потому, что я никогда не шел на задание, не перекрестившись.

Возвращение с того света

— Когда вас во второй раз хоронили?
— В 1944 году. Наша 167-я стрелковая дивизия готовилась к боям за Кросно. С передовой привели поляка. Он сообщил, что немцы заминировали город, и показал на карте место, где находился вражеский командный бункер. Операцию по его уничтожению поручили моему разведвзводу. Чтобы отвлечь внимание фашистов, наши артиллеристы первыми открыли огонь. Мы незаметно перешли линию фронта и через яр спустились к бункеру. Завязался рукопашный бой. На моего взводного накинулся фашист с ножом. Я бросился на помощь. И в этот момент меня оглушило. После боя сослуживцы вырыли неглубокую могилу и похоронили меня вместе с погибшими. Командир взвода Виктор Ерошенко, которого я спас, получил Героя Советского Союза. А меня наградили орденом Славы первой степени. Посмертно…
— Кто же вас вытащил с того света?
— Наши. Когда медсанбат мимо проходил, я в могиле рукой пошевелил… Лет через сорок после войны моим родителям пришло извещение из Польши: мол, установлено, что ваш сын погиб при освобождении города Кросно от фашистов. Пришлось и мне поехать, чтобы на свой памятник лично посмотреть. Его поставили на том самом месте, где находился вражеский бункер. Когда узнали, что я живой, наградили меня высшим боевым орденом Польши. А мои однополчане еще долго считали меня погибшим. Спустя годы меня разыскал бывший командир — полковник Ярошенко. Узнав, что я живу под Киевом, он прислал краткое письмо: «Приезжай в Борисполь. Я там тебя увижу». Это была очень трогательная встреча. Помню, как я стоял на вокзале, а он все мимо проходил. Затем резко оборачивается: «Борька, ты?» — «Я, Иванович!» Мы обнялись по-солдатски и поехали ко мне домой…
— Почему вы не воевали до победного конца?
— Моя война закончилась в 1944 году. После ранения в Польше попал в госпиталь. Путешествие по больничным палатам продолжалось целых три года. Все это время врачи пытались меня убедить в том, что ногу нужно ампутировать. Я, конечно же, не соглашался. Летом 47-го вернулся домой уже на костылях. Там и встретил свою любимую Парасочку. Она ждала с войны своего отца, а дождалась меня. Помогала мне переносить все тяготы и лишения послевоенной жизни. Днем работала, а по ночам делала мне повязки из простыни. Раненая нога часто кровоточила. Когда ее все-таки отрезали, мне пришлось… доказывать свою инвалидность. Лечащий врач сказал: мол, первую группу получите лишь тогда, когда мы вам отрежем еще одну ногу и руку. Я молча поклонился и вышел. А жена мне говорит: «Надо было не молчать, а взять костыль и врезать ему между глаз, чтоб наконец-то поумнел». Наверное, она права…
— Обидно, наверное, что победители живут материально хуже, чем побежденные…
— Когда говорят о благополучии, которое нам якобы могли дать немцы, я всегда задаю вопрос: а не слишком ли высока цена этого благополучия? Фронтовики не могут хорошо говорить о фашизме, потому что видели, как относились фашисты к славянам. Мне хочется плакать, когда я смотрю фотографии, сделанные в концлагерях, когда слышу об эсэсовских экспериментах над человеком, когда вспоминаю о многих издевательствах и страданиях.
С виду все кажется красиво: ежегодно на День Победы фронтовики идут торжественным строем. Но это они могут себе позволить только раз в году — девятого мая. А как живут они триста шестьдесят четыре дня в году?! Разве Родину защищали для того, чтобы она нас забывала?

Диакон лучше, чем директор

— Как устроилась ваша жизнь после войны?
— По возвращении с фронта я стал регентом хора, а затем диаконом в Бобровицком храме. Меня рукоположил Архиепископ Черниговский Гурий, который впоследствии стал Митрополитом Ленинградским и Ладожским. Мое рукоположение в сан диакона враждебно восприняли партийные власти: «Как это такой талантливый человек додумался стать церковником». За мной по пятам стали ходить работники культуры и, зная, что я умею играть на многих музыкальных инструментах, предлагали стать директором местного Дома культуры. Но меня эта идея не прельщала. Я любил петь на клиросе. Еще до войны работал на комбинате по настройке музыкальных инструментов. К тому же я писал иконы. Во многих храмах Киева есть мои работы.
— И как же после этого строились ваши отношения с советской властью?
— Меня вызвали в горсовет. Я надел пиджак с полным комплектом боевых наград и пошел. «Товарищ Крамаренко», — раздался металлический голос из-за двери. Когда я вошел, мне даже не предложили сесть. Наград не было видно из-под плаща. Я так и остался стоять возле двери. «Как вы смеете позорить советскую власть?» — обратился ко мне секретарь, — как фронтовик мог до такого опуститься: петь в церкви!» И тут я не выдержал: «В отличие от вас я за Родину кровь проливал»… Почувствовав себя плохо, я снял плащ и присел на стульчик. В это время в комнате неожиданно воцарилась тишина — все смотрели на мои ордена. Затем седовласый партиец встал и вежливо обратился ко мне: «Борис Степанович, вы свободны»…

Валентин Ковальский

г. Киев

11.05.2007