Батюшка из Марийского края

Давний молитвенник о газете «Благовест», известный священник Йошкар-Олинской епархии архимандрит Варлаам (Семенов) принял великую схиму и стал схиархимандритом Лаврентием.

С архимандритом Варлаамом (Семеновым) редакцию «Благовеста» связывает давняя дружба, в газете были и раньше публикации об этом мудром батюшке. Несколько лет он был настоятелем Смоленского собора в марийском городке Козьмодемьянске, а четыре года назад взял на себя нелегкий труд — восстанавливать на пустом месте Михаило-Архангельский монастырь в дальней деревеньке Новая Слобода на берегу реки Суры. А ведь в этом году отцу Варлааму исполняется восемьдесят лет! И вот мы решили вновь навестить батюшку Варлаама. Позвонили в Смоленский собор, чтобы узнать, где сейчас можно его найти.
— А архимандрита Варлаама у нас больше нет, — ответил женский голос. — Он теперь схиархимандрит Лаврентий, 23 августа Владыка (Архиепископ Йошкар-Олинский и Марийский Иоанн — ред.) постриг его в схиму. Только сейчас батюшка ушел причащать больную, перезвоните позже…
В тот же день мы дозвонились до отца Лаврентия — и получили благословение на приезд сотрудницы «Благовеста» в Козьмодемьянск.
…И вот он — волжский город, соединивший в своем названии имена двух издавна чтимых святых, Космы и Дамиана. Город хорошо виден от пристани Коротни, и даже белые буквы на крутом склоне можно разобрать: Козьмодемьянск. Рядом высится храм, увенчанный зеленым куполом. Но это вовсе не Смоленский собор, а Троицкий храм. Смоленский — в нижней части города и через Волгу его не увидать.
А когда быстроходный паром доставил немногочисленных пассажиров на другой берег, не составило труда найти и Смоленский собор. Величавый, очень красивый храм из красного и белого кирпича с устремленными ввысь куполами…
Поговорить с батюшкой удалось после трапезы в гостеприимном церковном доме, уже после долгого вечернего Богослужения, которое и совершал схиархимандрит Лаврентий.
Козьмодемьянск — центр Горномарийского района респуцблики Марий Эл, и батюшка Лаврентий, как оказалось, из горных марийцев. Есть, пояснил он, горные марийцы, есть луговые.
— А чем они отличаются?— спрашиваю.
— Речью. Друг с другом говорим — что-то понимаем, что-то нет. Нам легче говорить между собой по-русски.
— Вы росли среди верующих? В какой семье выросли?
— В крестьянской семье, самой бедной. Родители в колхоз не шли, и у нас тогда землю отобрали, лошадь и корову увели. Чтобы прокормиться, я подростком скотину пас.
— Детей много было в семье?
— Двое, брат и я. Брат ушел в армию и жить к нам не вернулся: женился и жил в стороне. А я один остался у родителей. Двенадцать лет мне что ли было, когда родителям пришлось вступить в колхоз. Вот и мне тогда пришлось поработать…

«Время было крутое»

Ну тогда как жили. Духовно, нравственно-то… Церквей не было. В 37-м году нашего, пайгусовского, священника забрали — и с концом, сослали его на принудительный труд, и там он погиб.
Мы жили, ничего не знали. Думали, нигде не осталось и церквей-то. Потом, в 43-м году, когда разрешили, стали в домах служить. А церквей в нашей округе еще долго не было. Ни в деревнях, ни в Козьмодемьянске.
Без молитвы жили, без Богослужения. Помню, Пасху встречали. В деревне на припеке снег оттает, и мы, мальчишки, с утра до вечера там день проводили. Старшие играют в карты, а мы прыгаем рядом, бегаем. Ни одного Божьего слова! Пасху праздновать вышли, а о Боге и словечка ни единого нет.
Родители были верующие, а тоже тогда и молиться-то боялись, скрывали веру. Молитвословы дома держать боялись, прятали. Такое было время. Конечно, кто не боялся, тот и тогда молился.
Но даже и в те времена у нас посты в среду и пятницу держали. Ведь по Типикону эти два дня приравниваются по строгости к Великому посту. А устав церковный крепко люди помнили. И не только в посте, но и в праздниках. Крестьяне ведь пряли и ткали, ходили мы в самотканых одеждах, — но под воскресенье бросали все рукоделия. В колхозах в праздники — Ильин день, на Троицу, в Преображение Господне — насильственно гнали на работу. И верующие как противились, чтобы в церковные праздники не выходить на работу!
Дух старины сохранялся. А молитвы-то не было! Которые уже и посты не стали держать, и без венца стали жениться, выходить замуж. Вот такое пошло-поехало.
Мы живем сейчас, наверное, на самой вершине материального благополучия. Все у нас есть, дорогие машины и дома, одежда блестит, сверкает и шуршит. А духовно обеднели. Храмов построено много, а на службе пусто. В соборном храме городском — одна певчая на клиросе поет…
А в детстве, помню, в сельских храмах по два, а то и три хора было: большой, малый и ученический. И как пели!.. Заслушаешься.
Уже после войны, в сорок шестом, открыли церковь в Емелеве, я стал ходить в церковь — и так там было хорошо! Пение было такое слаженное, красивое. Я познакомился с певчими. В 1958 году меня пригласили псаломщиком.
Но при Хрущеве пошли нападки на Церковь, и в 1962 году в Емелеве решили храм закрыть. Мы вдвоем с одним нашим церковным поехали в Москву хлопотать. Собрали подписи односельчан в защиту церкви и отвезли в Москву. А там регистрируют всех, кто приезжает с заявлениями. Оттуда сообщили в местные органы власти, кто ездил. И такое поднялось!.. Весь церковный совет заставили переизбрать за то, что мы ездили жаловаться в Москву. Но мы успели вовремя, церковь отстояли. Еще бы день или два — и закрыли бы церковь, ничего бы мы уже не смогли сделать.
А через две недели меня вызвали в Казань — тогда наши приходы относились к Казанской епархии. Архиепископ Михаил (Воскресенский) мне предложил стать священником. Я говорю: «Владыка, как я могу служить священником, я недостоин, у меня столько недостатков!» А он ответил: «Вот такой и нужен священник, который знает свое недостоинство и свои недостатки». Рукоположил в диакона, потом во священника.
Поставил меня на приход Мышера. И там я только девять месяцев прослужил.
Время было крутое. Уполномоченный воспользовался моей просьбой перевести меня послужить поближе к родителям и настоял на том, чтобы Владыка перевел меня на другой приход. А на мое место, где я служил, он заранее задумал никого не давать, чтобы закрыть этот приход. А ведь тогда быстро все делалось. Сначала закрывают приход: «нет священника», потом снимают кресты и купола, а там и церковь рушат. И я одной девушке из церковного совета подсказал, как мы в Емелеве действовали, чтобы скорее действовали, не упустили время. Она тоже заявления собрала от верующих и поехала в Москву. А ее тут же как безработную на три года на принудительные труды сослали, на лесоразработки. Местные власти быстренько церковь закрыли. А здание было деревянное, люди туда ходили, свечки зажигали, молились. И в один день церковь сгорела. Тогда-то и выяснилось, что, оказывается, из центра приходило решение церковь оставить верующим, не закрывать. Но от людей это решение правительства скрыли. Девушки, которая ездила в Москву хлопотать, в деревне не было, ее упрятали в леса, а больше некому было взяться отстаивать церковь.
Притесняли священников… Мы вот ровесники с протоиереем Иоанном из Сумок — духовником епархии, он известный священник. Когда у него были дети маленькие, от него потребовали: «Подпишись, что не будешь воспитывать детей в религиозном духе!» Но он отказался: «Я священник, как же я могу воспитывать детей в безбожии?»
И от меня уполномоченный решил избавиться. Уже на новом приходе вызывает: «Сдавай регистрацию и на все четыре стороны!»

Но ведь без церкви я не мог… Послужил недолго псаломщиком на одном приходе, потом перешел на другой… Когда разрешили, снова стал служить священником, годика два вроде было нормально. А потом — уполномоченный ведь так за мной и следил. У них тактика была хитрая: между священником и церковной двадцаткой клин вбивать, заводить всякие кляузы. Он говорит двадцатке: «Вы в церкви хозяева. Наблюдайте за священником, если чего не нравится, мне напишите. Я вам другого священника дам». А в двадцатке нашего прихода была пьянка заведена. Я это, конечно, обличал. Им это не по нутру пришлось. И довели до того, что невозможно было остаться. Владыка меня защищал, но ничего не мог поделать. Все рычаги власти были в руках у уполномоченных, у советских органов. И мне приходилось менять места службы… Служил и в деревнях, и в Коротнях, в Иоанно-Предтеченском храме, и в Козьмодемьянске.

«Какие здесь были церкви!..»

— В Козьмодемьянске раньше была церковь Космы и Дамиана?
— Придел в их честь был в Никольской церкви. Успенский придел и Космо-Дамианский. А сейчас в честь Небесных покровителей города ничего нет. И храм Никольский стерт с лица земли. Праздновали 400-летие Козьмодемьянска, в городе ни одной церкви не было
А ведь какие здесь были церкви, и монастыри стояли. Козьмодемьянский Свято-Троицкий монастырь как основался. В селе Малый Сундырь была приходская церковь Свято-Троицкая. Один старец все, что имел, продал и купил Четьи-Минеи — жития святых на круглый год. Ходил по деревням, читал Четьи-Минеи и по-марийски рассказывал о святых угодниках. И своими проповедями весь горно-марийский край потряс. По его проповедям люди устремились к Богу, укреплялись в вере. И три девушки в селе Малый Сундырь пришли к батюшке: хотим Богу свои жизни посвятить. Девушки прислуживали при церкви, молились. Следом за ними другие пришли, третьи, четвертые… Организовали там прекрасный хор. И вот уже около пятидесяти насельниц в общинке. Негде стало им жить. Купец Иван Матвеевич Зубков купил для них дом, потом еще один, приобрел землю для переселения девушек. И за короткое время устроили монастырь, до пятисот насельниц собралось! Вот как много желающих было раньше.
У нас вот в Михаило-Архангельском монастыре хоть бы оставили остов, так нет — даже и фундамент разобрали. Три храма было в монастыре. В 21-м году монастырь закрыли, и только Благовещенский собор оставили как приходской храм. Ну монахи так при храме и служили. А в 29-м году окончательно закрыли и Благовещенский храм.
Теперь желающих послужить Господу очень мало. Пятый год как восстанавливается монастырь, а людей не прибавляется. Приходят, уходят… При монастыре штата не хватает. 6 человек нас там. Кроме меня — протоиерей Андрей, иеродиакон Стефан он не служащий. Пономарь Юрий, и еще трудятся Василий он с самого начала как приехал, так и живет при монастыре, и Денис.
В монастыре ведь требуется отречение от своей воли. А люди привыкли жить по своей воле. Хочу — пойду в церковь, хочу — еще куда… Время такое пришло. Посвятить себя служению Богу не хотят.
А старые люди в довоенное время, да и после войны все-таки набожные были.
В Хмелевке, на границе с Нижегородской областью, возле Васильсурска, в Усекновение главы Иоанна Предтечи почти с каждого двора ходили на святой источник. Не пойдешь — Бог накажет! Церквей не было, Богослужения не было, а ходили, молились.
Есть неподалеку от Козьмодемьянска село Владимирское, тут две чудотворные Владимирские иконы Божией Матери были. Стрельцы Иоанна Грозного принесли их с собой во время взятия Казани. Там, где теперь село Владимирское, стоял сторожевой пост, и воины с собой привезли две иконы. Поставили их в деревянный храм. Однажды храм сгорел, и только эти две иконы остались в пепле несгораемыми. Здесь, в Козьмодемьянске, была заразная болезнь, ежедневно люди десятками умирали. Вспомнили о Владимирских иконах и принесли их, по всем домам с молитвой пронесли, и болезнь прекратилась. Тогда и решили носить с молитвой иконы ежегодно. Но потом как-то забылось об этом, Крестный ход прекратился, и опять болезнь посетила город. Вспомнили о чудотворных иконах и с того времени дали обещание совершать Крестные ходы. И даже когда все церкви в Козьмодемьянске закрыли и чудотворные иконы забрали в музей, верующие на Владимирскую и летом, и осенью ходили с иконами, ни на один год не забывали эту традицию. Соберутся женщины, какие-нибудь Владимирские иконы Божией Матери из своих домов возьмут и приносят в город. При мне, я служил в Иоанно-Предтеченском храме в Коротнях, ходили с такой на картоне изготовленной иконочкой, ну обшили ее, лямочку сделали. По полям, по дороге несли икону открыто, а в город вносили за пазухой… Молились в дому у верующих. И вот одна старенькая верующая говорит: «Чем в дому молиться, идемте в церковь! Пускай икона пребудет в церкви». Стали икону в Коротни приносить через Волгу. Гляжу, стало народу приходить больше. А со временем, добились, чудотворные иконы из музея вернули Церкви, теперь они снова в своем Владимирском храме. И мы эти Владимирские иконы ежегодно Крестным ходом носим в Козьмодемьянск.
И со Смоленской иконой ходим по району. Правда, не везде бываем, на ту сторону Волги не ходим. А так ведь еще по приходам совершают Крестные ходы.

«Не надо бояться!..»

В церковь-то, бывало, шли тайком, дворами. Не надо было бояться, открыто надо было идти. Ведь наши современники Кукша Одесский, Амфилохий в Почаеве, отец Николай Гурьянов… — они держали веру. Ведь были люди, с радостью шли за Христа пострадать — и на муки, в лагеря и тюрьмы, и на смерть. В 30-е годы, в самый разгул репрессий, глубоковерующие люди шли в священники. Они знали, что церковных служителей забирали, что могут погибнуть, а все равно шли. Желали пострадать. Патриарх Тихон старался рукополагать больше Архиереев, чтобы не перевелось духовенство. А в Самаре есть новомученики, причисленные к лику святых?..
— ...Самара — она ведь на левом берегу Волги? — неожиданно спрашивает меня отец Лаврентий. — Я когда-то проплывал по Волге мимо Куйбышева, так тогда Самару называли. Время было голодное, так за хлебом ажно до Камышина по Волге плавали. Один раз я с картошкой плавал, менял на хлеб, другой раз — с деньгами. В школе нам говорили, что водный транспорт самый дешевый. А теперь по Волге на теплоходах только туристы плавают. Больно уж это стало дорого.
Сейчас храмы быстро строят… Раньше десятилетиями строился храм. А теперь за месяцы. Ну так и стояли храмы века, и порушить их не могли. А сейчас стараются скорее построить, пока еще можно, пока не запретили.
Теперь вот кресты сразу вместе с куполами на храм поднимают. А раньше на канатах всем миром поднимали вверх, тянули дружно… И медленно, плавно крест поднимался, вставал на свое место. Не висел в воздухе…
Вот сейчас все делает техника. Вроде строим быстро, и все не успеваем. Молиться некогда. В церковь идти некогда. А раньше все делали своими руками — и все успевали.

«Без смирения нет спасения»

Людей мало сейчас готовых служить Богу. Монастыри, храмы рушили — так ведь и души тоже рушили. Храмы сейчас воздвигаются, а души не так легко возродить. Сердца у людей далеко от Бога.
Алевтина жила у нас в Коротнях в старой церковной сторожке. Она рассказывала, как ее мать засватали. Жениха и в глаза не видала, а родители отдали: из хорошей семьи, и парень сам неплохой, работящий. Да рано отдали, возраст еще не венчальный. Тогда ведь как: не хотели хорошую невесту упустить, вот и засватали поскорее, пока другие сваты дорогу не перешли. Ну а поселили ее со свекровью, и жениха своего она до самого венчания так и не видала. Кроткая она была, Алевтинина мать, смиренная такая. Все по ней, все ей ладно. Сейчас таких смиренных мало…
А еще я на квартире жил в Кузнецове у вдовы священномученика Михаила, убиенного за Христа. Так его вдова когда еще девочкой была, раз пошла погулять со своим двоюродным братом, и забрели они на ржаное поле. Просто прошли по тропинке, а люди увидали, сказали матери. Эх и отхлестала ее мать вожжами! «Не смей с парнями по полям ходить!» — «Мам, да это же мой брат, не чужой человек!» — «А хоть кто: не смей!..» Так воспитывали девиц, берегли чистоту. В деревнях раньше одна-две семьи если по какому-то случаю жили невенчанными, а сейчас сплошь и рядом греховное сожительство, придуманные какие-то гражданские браки. Наблудят, наделают абортов… Даже в семье, в браке часто одного ребенка родят «для себя», как игрушку, — и хватит. Нечего, мол, нищету плодить. Смотрят на Европу…А ведь за границей уже однополые браки регистрируются, и женское священство — это кощунство, надругательство над святостью сана! Узаконивают беззаконие.
Мир стремительно идет по пути беззакония.
Мир готовится встречать антихриста.
Взять вот хоть одежду — это тоже знак времени. Смотришь: вместо кофточки здесь чуть прикрыто, внизу коротенькая юбочка или брюки, а весь живот голый. И не стыдятся девочки так ходить, а матери им такую одежду сами покупают! Да ведь и никакой красоты нет в такой одежде. И это неумение беречь красоту — знак времени. Я первый раз увидел женщин в брюках, когда ездил в Эстонию, в Пюхтицу. Вот там, в Эстонии, были и женщины в брюках, и мужчины в вязаных шапочках. А теперь и у нас так давно уже ходят. И в Божий храм так идти не считают зазорным.
— А к вам, батюшка, люди с чем чаще всего идут, с какими скорбями?
— Больше всего — с житейскими тяготами. Ищут помощи в делах суетных, а то и в неправедных. Есть где жить, так хочется еще и в другом месте жилье отхватить, у родни отсудить. А ведь это не по-Божьему.
— А спрашивают, как спастись?
— Мало кто. Не задаются таким вопросом, как детей научить доброму, чтобы души не погибли. О душе не радят, вот ведь беда-то… Детей воспитывают без Бога… Строят на песке.
— Как же, батюшка, в такое трудное время спастись человеку?
— Человек должен сам отыскать свое спасение. Никто за него ничего не сделает. Если человек в Бога не верит, как он спасется?
— И верующие ведь тоже многие сейчас — как трости, ветром колеблемые… Как же им устоять в вере?
— Вот ведь взяли вы меня в переплет! Я же духовно неграмотный, священником-то стал от большой нужды, что не было достойных батюшек, грамотных. Что я могу посоветовать? В Самаре много грамотных священников, и в других городах тоже батюшки служат знающие, ученые. Вне Церкви не спастись… Это вот — главное. Без смирения не спастись. Ну это ведь вам всякий батюшка скажет!
Мы вот каждый про себя чего только не скажем: и такой-то я, и сякой! А попробуй кто в глаза нас обличить, то же самое о нас сказать — ну, как порох вспыхнем! Не потерпим обиды. Это значит, нет в нас смирения.
Мне-то теперь, в схиме, особенно надо молчать. А я уж столько всего наговорил…
И еще вот — не хотел я, чтобы много людей было на схимническом постриге. А собралось так много! Друг по дружке узнали и съехались в храм в Сумки, поздравляли. А ведь постриг… — душа перед Богом предстоит, здесь тишина должна быть, молчание!..
Батюшка вздохнул, покачал седой головой и сказал хозяюшкам церковного дома Елизавете и Тамаре:
— Загостился я тут у вас, скорее бы в монастырь! Гость ведь первый день — золотой, его и не знают куда угостить, чем попотчевать, во второй день — серебряный, тут уж с ним и так, и сяк. А на третий день гость — медный, не знают, куда его и деть… А я тут уж сколько дней гощу!..
Женщины возмутились, заспорили: какой там «медный» — вы, батюшка, у нас всегда золотой! Хоть бы и вовсе не уезжали. А старенький священник молча о чем-то задумался. Наверное, о любимом своем детище — монастыре в честь Архистратига Божьего Михаила…

Обитель у реки Суры

Привел Господь и меня по батюшкиному благословению в Михаило-Архангельский монастырь, познакомиться и с немногочисленными его насельниками, и с некоторыми из духовных чад схиархимандрита Лаврентия. Несколько женщин и двое мужчин в тесном автобусе приехали потрудиться для обители.
Уезжали из Козьмодемьянска с сокрушением: дождь так и льет, что смогут сделать на монастырском дворе? А все равно — хоть и под дождем, надо убрать овощи, вскопать землю, множество других дел переделать.
А наутро дал Бог ясный, погожий день! Ласковое солнце осияло и серебристые купола храма и колокольни, и роскошные осенние цветы, обогрело промокшую землю. И как ни много было всяческой работы, за день управились со всем.
Тоненькая и легкая, вся словно пронизанная добрым светом Наташа рассказала мне, что давно знает батюшку Варлаама… То есть Лаврентия, — поправилась она. Да его и многие все еще так зовут по привычке, ведь сколько лет он носил это имя.
— Вот и сюда, в монастырь, мы потянулись за батюшкой, хоть и живем далеко отсюда, а при любой возможности едем, — сказала Наташа. — Он ведь такой внимательный к духовным чадам. Помолится с нами, нас усадит за трапезу, а сам открывает Жития святых и читает. И тут же говорит с нами об этих святых, о том, как они в подвигах спасали свою душу. И чему мы, немощные в вере, можем у них научиться… Так все становится понятно, так близко… 19 сентября, на престольный праздник, Владыка Иоанн (Архиепископ Йошкар-Олинский и Марийский — ред.) приезжал в монастырь, мы, конечно, помогали, хлопот было много, не присесть.
Да разве она присядет! И в тот субботний день шестидесятитрехлетняя Наташа так и мелькала по монастырскому двору: убирала свеклу и очищала от ботвы, бегом уносила наполненные корзины, вскапывала землю, вместе с другими трудницами разгружала тракторную тележку с кормовой свеклой, вскапывала землю и еще переделала кучу разных дел. А поздно ночью еще и помыла уличные туалеты…
Я спросила ее о молоденьком Денисе: он-то как оказался в монастыре?
— Батюшка его приютил, — ответила Наташа. — Он ведь, Денис, сирота, остался без родителей, вот и позвал его батюшка пожить при монастыре. Любит его батюшка, то по головке погладит, как сыночка, то доброе словечко скажет…
С этими отрадными впечатлениями и вернулась я из монастыря в Козьмодемьянск. В Смоленском соборе давно шла Литургия, батюшка уже начал исповедовать прихожан. В воскресный день людей в соборе было больше, чем видела я в будни, и с клироса доносилось слаженное пение уже нескольких голосов.
А отец Лаврентий говорил:
— …Вот ведь если вы сейчас чего-то устыдитесь и не скажете на исповеди, все это вы с собой в жизнь вечную унесете, на Суд Божий! Не усрамитеся, ниже убойтесь!..
Старенькая женщина в коричневом пальто стояла у иконы Спаса Нерукотворного, желтые восковые слезы одна за другой медленно стекали по тоненькой свече у Образа, а старушка громко шептала: «Господи, имиже веси судьбами спаси раба Твоего Сергия! Защити его от плохих людей, спаси от погибели! Господи, помилуй сыночка моего!..» Потом уже, когда закончилась Литургия, в очереди к батюшке Лаврентию эта старушка тоже оказалась рядом со мной, и я услышала, как она попросила: «Батюшка, помолись за моего сыночка Сергия! Попал в недобрую компанию, и где он теперь, что с ним, жив ли — не знаю!..» Отец Лаврентий посмотрел на нее участливо и тихонько ответил: «Помолимся…» Ничего больше не добавил, но одно это слово обогрело исстрадавшуюся мать. Я видела, как разгладились морщинки на ее лице, а в глазах сквозь непролившиеся слезы вспыхнул лучик надежды…Подошла и я к схиархимандриту Лаврентию, приложилась к Кресту и к теплой батюшкиной руке.
— Как — нормально добрались? — спросил отец Лаврентий. — Ну что, посмотрели наш монастырь? Сами теперь видите, как нам трудно живется. Паломников нет, местные люди не ходят. Пожертвования только вот когда здесь, в Козьмодемьянске, кого-то просят помянуть. А так очень нужны и молитвенники, и трудники, и помощь монастырю очень нужна. За четыре года много удалось сделать, можно сказать, на пустом месте, с нуля. Каждая копеечка в дело пошла. А за тех, кто нам помогает, мы молимся и будем молиться, пока стоит монастырь.

На снимках: 23 августа, схиархимандрит Лаврентий в схимническом облачении (все снимки с пострига взяты на сайте Йошкар-Олинской епархии, остальные сделаны автором); батюшка Лаврентий участливо выслушивает прихожанку; 23 августа, духовник Йошкар-Олинской епархии протоиерей Иоанн Барсуков и архимандрит Варлаам перед постригом последнего в великую схиму; схиархимандрит Лаврентий помазывает елеем прихожан.

Ольга Ларькина

08.10.2009